Скандальное происшествие с отцом Брауном (рассказы) - Гилберт Честертон

– Где теперь Бэрридж? – спросил профессор не сразу.

– Я уверен, что он вернулся в контору, – ответил Браун. – В сущности, он вернулся, когда Прингл открыл книгу и исчез.

Они опять помолчали. Потом профессор рассмеялся. Так смеются люди, достаточно умные, чтобы не бояться унижений. Наконец он сказал:

– Я это заслужил. Действительно, я не замечал самых близких своих помощников. Но согласитесь – было чего испугаться! Признайтесь, неужели вам ни разу не стало жутко от этой книги?

– Ну что вы! – сказал Браун. – Я открыл ее, как только увидел. Там одни чистые страницы. Понимаете, я не суеверен.

Проклятая книга

Профессор Опеншоу всегда шумно выходил из себя, когда кто-нибудь называл его спиритуалистом или верующим в спиритуализм. Это не исчерпывало, однако его запаса взрывчатых веществ, ибо он выходил из себя также и в том случае, если кто-нибудь называл его неверующим в спиритуализм. Он гордился тем, что всю свою жизнь посвятил исследованию метафизических феноменов, и тем, что никогда не высказывал ни одного намека по поводу того, действительно ли он считает метафизическими или только феноменальными.

Больше всего на свете профессор любил сидеть в кругу правоверных спиритуалистов и рассказывать – с уничтожающими описаниями, – как он разоблачал медиума за медиумом, раскрывал обман за обманом. Он действительно становился человеком с большими детективными способностями и интуицией, как только устремлял взгляд на объект, а он всегда устремлял взгляд на медиума, как на в высшей степени подозрительный объект.

Профессор Опеншоу – худощавый человек с львиной гривой неопределенного цвета и гипнотическими глазами – беседовал с патером Брауном, своим другом, на пороге отеля, где они провели прошлую ночь и где только что позавтракали. Профессор довольно поздно возвратился после одного из своих крупных экспериментов, как всегда, раздраженный. И сейчас он все еще мыслями был там, на войне, которую вел один, да и к тому же против обеих сторон.

– О, я не говорю о вас, – говорил он. – Вы не верите в это даже и тогда, когда это правда. Но все остальные вечно спрашивают меня, что я пытаюсь доказать. Они, как видно не соображают, что я человек науки. Человек науки ничего не пытается доказать. Он пытается найти то, что само себя докажет.

– Но он еще этого не нашел, – заметил патер Браун.

– Положим, у меня имеются кое-какие выводы, которые не так уж отрицательны, как думает большинство, – ответил профессор после минуты недовольного молчания. – Как бы то ни было, если тут и можно что-то найти, то они ищут «что-то» не там, где нужно. Все носит слишком театральный, слишком показной характер: их блестящая эктоплазма, трубный голос и все остальное, сделанное по образцу старых мелодрам и шаблонных исторических романов о семейном привидении! Я начинаю думать, что если бы вместо исторических романов они занялись историей, то действительно нашли бы что-нибудь… но только не привидения.

– В конце концов, – сказал патер Браун, – привидения – это только появления. Вы, кажется, говорили, что семейные привидения существуют только для соблюдения приличий…

Рассеянный взгляд профессора внезапно остановился и сосредоточился, словно перед ним стоял подозрительный медиум. У профессора был теперь вид человека, ввинтившего в глаз сильное увеличительное стекло. Не то чтобы он считал священника хоть сколько-нибудь похожим на подозрительного медиума, но его поразило, что мысли друга так тесно совпали с его собственными.

– Появления, – пробормотал он. – Как странно, что вы сказали это именно теперь! Чем больше я сталкиваюсь с этим предметом, тем яснее вижу: они проигрывают оттого, что ищут одних только появлений. Вот если бы они хоть немного думали об исчезновениях…

– Да, – сказал патер Браун, – в конце концов в настоящих волшебных сказках не так много говорилось о появлениях знаменитых волшебниц: пробуждение Титании или видение Оберона при лунном свете… Однако существует бесчисленное количество легенд о людях, которые исчезли, были украдены волшебницами. Напали ли вы на след Килмени и Тома Римера?

– Я напал на след обыкновенных современных людей, о которых вы читали в газетах, – ответил Опеншоу. – Можете смотреть на меня сколько угодно, но именно этим я сейчас занимаюсь. Откровенно говоря, я думаю, что многие метафизические появления вполне могут быть объяснены. Что является для меня загадкой, так это исчезновения – в тех случаях, когда они не метафизические. Это люди в газетах, которые исчезают, и которых никогда не находят, – если бы вы знали подробности, как их знаю я… И вот только сегодня утром я получил подтверждение – изумительное письмо от одного старого миссионера, вполне почтенного старика. Сегодня он придет ко мне в контору. Вы, может быть, согласитесь пообедать со мной, и я вам сообщу результаты конфиденциально.

– Благодарю вас, я приду, если только, – сказал патер Браун скромно, – если только не буду украден волшебницами.

Они расстались, и Опеншоу, завернув за угол, направился к небольшой конторе, которую он нанимал по-соседству главным образом для опубликования коротких статей и заметок о метафизических и психологических явлениях, написанных в крайне сухом и агностическом тоне. У него был только один клерк: он сидел за конторкой в передней комнате конторы, подбирал цифры и факты для газетного отчета, и профессор замедлил шаги, чтобы спросить у него, пришел ли м-р Прингль. Не переставая складывать свои цифры, клерк ответил, что нет, и профессор отправился в заднюю комнату, служащую ему кабинетом.

– Кстати, Берридж, – добавил он не оборачиваясь, – когда придет м-р Прингль, пошлите его прямо ко мне. Можете не прерывать работу. Я хотел бы, если возможно, чтобы эти заметки были закончены сегодня вечером. Оставьте их на моей конторке, если я задержусь. И он вошел в свой кабинет, размышляя над проблемой, поднятой или, может быть, скорей утверждается в нем именем Прингля. Самый уравновешенный из агностиков не лишен человеческих пристрастий, и возможно, что письмо этого миссионера имело в глазах профессора большой вес потому, что оно обещало подтвердить его собственные гипотезы. Он уселся в свое удобное, широкое кресло, перед портретом Монтеня и снова перечитал краткое письмо преподобного Льюка Прингля.

Никому не были известны лучше, чем профессору Опеншоу, отличительные признаки письма неврастеника: нагромождение деталей, тончайший почерк, ненужная растянутость и повторения. Ничего подобного в данном случае не было: короткое, деловое, напечатанное на машинке сообщение о том, что автор письма столкнулся с несколькими любопытными случаями исчезновения, а это явление как будто бы относится к области, которая интересует профессора, изучающего проблемы метафизики. Письмо произвело на профессора благоприятное впечатление, это благоприятное впечатление сохранилось у него, несмотря на легкое удивление, и тогда, когда, подняв глаза, он увидел, что преподобный Льюк Прингль уже находится в комнате.

– Ваш клерк сказал мне, чтобы я пошел прямо к вам, – сказал м-р Прингль извиняющимся тоном, но с широкой и довольно приятной улыбкой.

Улыбка была частично скрыта зарослями рыжевато-серой бороды и бакенбард – настоящие джунгли бороды, такие вырастают иногда на лицах белых людей, живущих в джунглях! – но глаза над вздернутым носом не имели в себе ничего диковинного или чужеземного. Опеншоу сразу же обратил на него сосредоточенный разоблачающий и испепеляющий взгляд скептического анализа. Нелепая борода могла принадлежать психопату, но глаза совершенно противоречили бороде, они были наполнены тем открытым и дружеским смехом, какого никогда не увидишь на лицах серьезных мошенников и серьезных маньяков.

По мнению профессора Опеншоу, от человека с такими глазами можно скорее ожидать веселого скептицизма, такой человек должен был громко выражать свое поверхностное, но искреннее презрение к привидениям и духам. Как бы то ни было, профессиональный плут не позволил бы себе выглядеть столь легкомысленно. Человек был застегнут по самое горло в старый потертый плащ, и ничего в его одежде не указывало на его сан: впрочем, миссионеры из пустынных местностей не всегда считают нужным одеваться, как священники.

– Вы, вероятно, думаете, профессор, что все это очередная мистификация, – сказал м-р Прингль с какой-то абстрактной веселостью. – Так или иначе, я должен рассказать мою историю кому-нибудь, кто сможет ее понять, потому что она подлинна. И, кроме того, отбросив шутки в сторону, она не только подлинна, но и трагична. Так вот, короче говоря, я служил миссионером в Ниа-Ниа, в одной из местностей Западной Африки, в гуще лесов, где почти единственным, кроме меня, белым человеком был начальник округа капитан Вейлс. Мы были с ним очень дружны. Нельзя сказать, что он симпатизировал миссионерству, он был, если можно так выразиться, человеком тупым во многих отношениях, одним из людей действия, с квадратным черепом и квадратными плечами, которые вряд ли считают для себя необходимым думать. Вот это и делает данный случай еще более странным. Однажды после недолгого отсутствия он вернулся в лес, в свою палатку, и сказал, что с ним произошло очень забавное происшествие и теперь он не знает, что ему делать. В руках у него была старая книга в порыжевшем переплете, и он положил ее на стол рядом со своим револьвером и старым арабским мечом, который, очевидно, хранил, как редкость. Он сказал, что эта книга принадлежала одному человеку с лодки, которая только что отплыла, и что человек этот поклялся, будто никто не должен раскрывать эту книгу или заглядывать в нее, если не хочет быть унесенным дьяволом, или исчезнуть, или еще что-то в этом роде. Вейлс сказал ему, что, разумеется, все это ерунда, и они поссорились, и, кажется, в результате этот человек, отвергая упрек в трусости и суеверии, на самом деле заглянул в книгу, моментально уронил ее, шагнул к краю лодки и…