Голубь и Мальчик - Меир Шалев

— Тут тоже проходит граница, — сказал Папаваш, усиливая это мое ощущение. — Смотри, Яирик, вот тут рядом, за этими кипарисами, — Иорданское королевство! А там, — указал он торжественно, — горы Моава! Смотри, как красиво освещает их заходящее солнце и какими они кажутся близкими. Кажется, протяни руку — и можешь потрогать. Вон там когда-то стоял Моисей на горе Нево, смотрел сюда и тоже, наверно, думал, как это близко, только с другой стороны.

Совместная поездка, беседа, этот его «Яирик» и его рука на моем плече, послушание, с которым заходящее солнце освещало именно то, что он хотел мне показать, — все это приободрило меня и придало уверенности. Я преисполнился любви к нему и надежд на будущие такие поездки.

Дом Фридов привел меня в восхищение: это здание из розоватого камня, с большими окнами, излучало скромность и простоту, несмотря на свои внушительные размеры. Фруктовые деревья окружали его со всех сторон, и Тирца, уже ожидавшая у калитки, сразу повела меня срывать чуть созревшие гранаты, перезревшие сабры и разного рода инжир — желтый, зеленый, фиолетовый и черный. Ее мать, Голди Фрид, тихая рыжеволосая женщина, подала нам свежий лимонад и толстые ломти хлеба, намазанные маслом, поставила на стол банку огурцов собственной засолки и вышла. Огурцы были такими вкусными, что в следующие наши приезды мои слюнные железы включались в работу уже возле железнодорожной станции, на расстоянии трех километров от банки в доме Фридов, — в точности так, как включаются они сегодня, на расстоянии сорока лет.

— Нет, ты только посмотри на этого приятеля! — поднял Мешулам один такой огурец над тарелкой. — Даже к царскому столу не подают такие соленые огурцы, как у моей Голди.

Он очень гордился своей Голди и любил то, что она делала.

— Мировая хозяйка! Брильянт в короне! Она себе командует домом, и семьей, и деньгами в банке, а я отвечаю только за рабочих на стройке да за деревья в саду.

Строительные дела Мешулама Фрида были большими и сложными, но сад у него был простой, не чета тому роскошному богатому саду, что я увидел годы спустя у моих тестя и тещи в Америке, — за тем ухаживали двое садовников, и он был весь подстриженный, и разукрашенный, и удобренный, и обрызганный. Здесь это был дикий сад, для которого хозяин отказывался нанять садовника — «чтоб не сбивать деревья с толку», — и раскрашивали его лишь дикие цветы и кусты. Мешулам назвал мне их все по порядку, без единой запинки и ошибки: шафран, подснежник, анемон, аронник, нарцисс, дикий чеснок, ладанник, василек, лютик, метельник, мимоза, бессмертник, львиный зев, мак, мандрагора. Летом — последние скипетры мальв, коровяки и розовый вьюнок, а ближе к осени — морской лук. Здесь не было маленького медного фонтанчика в бассейне, как в саду родителей Лиоры, да и все равно в нем не было бы золотых рыбок, как в том. Зато среди камней здесь прятались зеленые ящерицы и большие медянки, а также две большие полевые черепахи, такие проворные, сказала, насмешив меня, Тирца, что даже гонялись за кошками.

Она делила каждый плод инжира надвое, одну половину давала мне, а вторую надкусывала и объясняла, что плоды инжира отличаются один от другого по вкусу, даже если росли на одном дереве.

— И Мешулам сказал мне, что несправедливо, если один получит хороший инжир, а другой — плохой, поэтому, когда едят двое, нужно делить каждый плод между ними.

— А если едят втроем? — спросил насмешливо Биньямин, когда я рассказал ему от этом.

— А если едят трое? — спросил я ее.

— Скажи своему брату, что инжир едят только на пару, — ответила Тирца и рассказала мне, что ее отец и мать капают на свои половинки инжира немного арака,[20] добавив шепотом, что они закрывают дверь и едят свой инжир в кровати, «а потом они хихикают». — Это очень вкусно, — сказала она, — иногда они разрешают мне и Гершону тоже попробовать такой инжир, но только немножко. Мешулам говорит: «Арак — это арак, а дети — это дети. Так что только один такой инжир и только в субботу».

— Почему ты зовешь его Мешулам?

— Потому что я его всегда так зову. Гершон зовет его папа, а я зову его Мешулам. Ты не обращал внимания?

А потом сообщила:

— А моя мама зовет его «Шулам», а меня она зовет «Тиреле», а Гершона она зовет «Гереле», и это она сказала моему отцу называть тебя «Иреле». Она любит давать имена. Пипку она называет «пипин». И пипку у девочек, и пипку у мальчиков.

Она хлопнула по сабрам сосновой веткой, чтобы очистить их от колючек, и полезла на дерево, как маленький крепкий медвежонок, не переставая смеяться. Гершон, ее выздоравливающий брат, сидел на веранде, еще бледный и слабый, и махал нам цветным фонариком Папаваша.

— Жив-то он жив, но как же он выглядит, — ворчал Мешулам, — надо было раньше бросить эту врачиху.

Как у меня и у Тирцы, у Гершона тоже было короткое широкое тело, плоские ногти и густые жесткие волосы, но, в отличие от нас, у него была раздвоенная макушка, как будто два маленьких завихрения волос на верхушке головы. Папаваш, который сразу заметил это, рассказал нам, что у однояйцовых близнецов такие спирали на макушках всегда противоположны и иногда близнецы так похожи, что только по этому признаку их можно различить.

Спустя годы, когда у Биньямина родились гигантские близнецы, я дождался, пока у них вырастут волосы, и убедился, что Папаваш был прав. Они были совершенно одинаковы, но у Иорама завихрение вращалось по часовой стрелке, а у Иоава — против.

— По этой макушке моя подруга узнает, кто из нас двоих приехал на побывку в субботу, — сказал Иорам в один из последних армейских отпусков. — А подруга Иоава иногда ошибается, и это получается очень даже неплохо.

— Ну, вот и все, господин Фрид, — сказал Папаваш, — теперь ваш мальчик должен побольше тренироваться и есть как следует, а в остальном он здоров. Мне незачем больше к нему приезжать.

Мешулам расчувствовался и выразил это, как он обычно выражал свои чувства, — поспешил к большому сейфу в подвале и вернулся с толстой пачкой купюр.

— Это вам, профессор Мендельсон, — сказал он, — это за то, что вы вылечили Мешуламу мальчика. Чтобы вы так хорошо жили, как вы его хорошо вылечили. Многих вам лет здоровья.

— Господин Фрид, — Папаваш отвел деньги, стараясь сдержать смех, — прошу вас. Вы уже дали мне чек и получили квитанцию. Нет-нет.

Мешулам обиделся:

— Чек — это чек, он был за работу, а наличные — это совсем другое дело. Это мое спасибо, и оно без квитанции. Мешуламу Фриду вы не можете ответить «нет».

— Как видите, могу, господин Фрид, — сказал Папаваш. — За работу вы мне уже уплатили, а такие подарки я не могу принять.

Мешулам посмотрел на Папаваша, схватил его тонкую белую руку обеими своими толстыми смуглыми руками и сказал:

— Профессор Мендельсон, сегодня вы спасли две живые души в Израиле. Моего мальчика и той врачихи, которая чуть не убила мне его. Вам причитается от меня в подарок все, что вы попросите.

— В таком случае, — сказал Папаваш, — я хочу еще немного инжира из вашего сада и, может быть, вдобавок три-четыре граната, темного сорта. Мы с женой очень их любим.

Мешулам расчувствовался еще больше. Он вынул из кармана большой голубой платок и сказал: «Я должен немного поплакать» — фразу, которую всем нам еще предстояло услышать, и не раз. Потом, немного поплакав, повесил платок просохнуть на ветку и развел руками:

— Что такое три-четыре граната?! Для вас, профессор Мендельсон, я привезу вам целое дерево! Завтра утром к вам в дом прибудут кран и грузовик. Только скажите мне сейчас, какое дерево вы хотите? Это? Это? А может быть, это? Любое, что вам хочется, вы только скажите. А может, вам нужно немного подвинуть стенку в доме, или поменять кухню, или что-нибудь тяжелое перенести с места на место, или вообще что-нибудь в доме испортилось? Или может, какой-нибудь сосед делает вам дырку в голове и нужно его успокоить? У меня есть один бывший партизан из отряда Вельского, он у меня опалубщик теперь. Вгоняет гвоздь в доску одним ударом — рукой, не молотком! Вы только скажите, что вам нужно, — Мешулам придет и всё вам сделает.

— Нет, правда, мне ничего не нужно, — сказал Папаваш. — Прошу вас, Мешулам, не нужно.

Слезы снова навернулись на глаза Мешулама. Новый голубой платок появился из кармана.

— Даже если вам нужно рассказать детям сказку перед сном, а вы и госпожа Мендельсон уже устали — Мешулам придет и расскажет. Ведь правда, Гершон, правда, Тирца, правда, что у нас есть хорошие сказки?

Папаваш снова повторил: «Не нужно», но Мешулам не сдавался:

— Такой профессор, как вы, не может ездить в таком маленьком «форде-Англия». Я дам вам свою машину, чтобы у ваших коллег из Хадасы и их родственников глаза вылетели от зависти. Я так и так собирался поменять машину в честь того, что мой Гершон выздоровел, — так я вам дам свой «форд» взамен вашего.