Собрание сочинений. Том 2. Путешествие во внутреннюю Африку - Егор Ковалевский

Ветер к вечеру становился тише и тише. Как хорош вечер! Солнце западало за Ливийские горы, которые покрылись каким-то золотистым паром; между тем, вершины противоположной, аравийской гряды уже темнели, хмурились; подошвы были бледного, побежалого цвета; на них рисовались яркой, живописной зеленью пальмы и кустарники акации, которые при дневном свете вообще невзрачны. Но вот солнце скрылось совсем, только алая полоса осталась по закате; на ней ливийские горы очерчивались резкими, ломаными линиями. Небо было чистого, высокого цвета сафира, ни облачка на нем; мне даже было досадно, зачем так пусто оно; но вот на востоке засветилась звезда, другая, и вдруг все небо заискрилось; настала ночь: все это совершилось быстро; тихо скользили наши четыре дагабии по гладким волнам Нила; паруса едва надувались легким северным ветром. Была тишина окрест; арабы сидели, поникнув головой, как будто ночь давила их к земле, наводила тоску больше чем день: это не то, что кочевые племена киргизов или монголов и даже негров, которые оценили бы вполне красоты подобной ночи, и несмыкаючи глаз провели бы ее под звездометным небом. Действительно, хороша была эта ночь; на земле все было таинственно, полу-темно, как будто земля говорила: мне так лучше, виднее небо.

От чего же и я, подобно арабу, грустно гляжу на ночь, анатомически исследую ее? Так ли я описывал подобные ночи, так ли я проводил их, так ли наслаждался ими? Я сознаю высокую художественность нерукотворного эффекта этой ночи; но что же молчит душа моя! Право не знаю. Вот на одной из барок кто-то замурлыкал русскую песню. Грустно! Я думаю здесь воздух сух; нельзя сказать чтоб было жарко, но легкие неохотно впивают этот воздух, даже после душного дня, не то что прохладу вечеров неаполитанских. Полно так ли? Положим, что так…. Все спит. На барках стухли и огни, и мы плывем тихо и незримо, как духи волшебных сказок. Не спится. Право досадно, что не спится. Горькая мысль так и теснит грудь: высказаться хочет. На что ее! Давай нам дела, фактов, говорит читатель, а не мечтаний… К делу, к делу. Терпение, мой добрый читатель. Завтра, завтра! Вот и луна взошла; время около полуночи, пора спать. Спите и вы, если можете спать спокойно. Сон добрая вещь.

На другой день мы переехали линию тропиков близ деревни Келапше под 23°37′44″. Бальби справедливо замечает, что тропики рака самые жаркие и трудно обитаемые. Направо от нас несколько развалин, далее, величественный вход в пещеры.

Было 15/27 января. Солнце жгло. За тропиками нет более ночной росы; дождей никогда не бывает вне линии периодических дождей, которые около двадцатого гр. Один Нил питает землю, сакии день и ночь подымают из него воду для поливки полей; воздух очень сух.

Мы всходили на Ливийские горы, которые очень тесно сжимают Нил. Вершины их представляют обширную каменистую равнину; кругом ни признаков жизни: ни былинки, ни животного! Мы спрашивали туземных нубийцев, далеко ли идет эта каменистая пустыня, достигает ли до пустыни песчаной? – А кто туда ходил! – отвечали они, кто знает!.. Между тем, бедуины ливийских оазисов в некоторых местах проходят эти горы, ища воды и прохлады у берегов Нила. Есть даже, как я уже выше заметил, постоянные обитатели гор, – это негры, бежавшие рабы, которых всякий, кто осилит, ловит и продает опять в неволю, и нубийцы, укрывающиеся здесь на время от платежа податей и от египетских солдат…. а между тем сами звери боятся этих гор!

С берега только и слышен пронзительный визг сакий и шедуфов; шедуф – то же что наш малороссийский журавль для подъема воды. Через перекладину проходит длинная жердь; на одном конце ее кожаный мешок или другой сосуд; на другом – камень, для перевеса. Воду черпают руками, из одного бассейна в другой, до возвышенного берега, где находятся посевы. Механизм сакии похож на тот, которым вычищают каналы. С колеса, вертикально установленного, опускаются веревки, на которых укреплены два ряда горшков. Когда опускается один ряд горшков пустых, тогда поднимается другой, наполненный водой и опоражнивает их в особенный бассейн. Движение не прекращается. Механизм очень прост, удобен; он приводится в движение быками или лошадьми. Цель его все та же: поднять воду с Нила на горизонт посевов. Жатва поспевает скоро: для ячменя, например, нужно менее двух месяцев от посева, пока он совсем созреет. В год собирают две и даже три жатвы, смотря по труду; нужно только беспрестанно поливать поле; солнце работает сильно.

Там, где прибрежные горы не высоки или узки, пески пустынь переносятся через них до плодоносных берегов Нила, местами вытесняя всякую растительность, распространяя опустошение и смерть. Где-где еще устоит одинокая пальма или куст мимозы; но скоро все поглотится заметами песков.

Как живообразно выражена древними[12] борьба стихий в тройственном мифе Озириса, Изиды и Тифона. Под именем Озириса, жрецы египетские разумели Нил, под именем Изиды – землю. Страшный Тифон был выражением пустыни, мечущей громады песку на берега Нила и заносящей его самого. Отсюда вечная борьба этих богов. Озирис, во время владычества своего, был умерщвлен братом, чудовищным Тифоном. Изида, супруга Озириса, отмщает смерть смертью Тифона и царствует сама.

Кирис очень веселое местечко, на правом берегу Нила. Долина довольно обширна и покрыта растительностью. Домики или мазанки разбросаны пестро. Мы заходили во многие из них, – пусто, как и в Египте. У более богатых есть дворик, вымощенный камнем; чтобы понять эту роскошь, надобно прибавить, что двор-то и составляет главное жилище; со двора закоулок, так что вы упретесь в заднюю стену дома, и только обогнувши его кругом, попадете в дверь; явно намерение хозяина укрыть ее от взоров любопытных, но все так миниатюрно, что дитя не заблудится в этом мнимом лабиринте. В домике – из глины сбитая кровать; в стене углубление для голубей, есть еще нож, кувшин – вот и весь домашний скарб. Вместо кровли – горсть соломы, сквозь которую проходит свет; впрочем, эти клетки довольно чисты, не то, что в Египте. Pariset[13] говорит, что семья помещается в них с буйволами и верблюдами; да если бы верблюд сюда голову просунул, то опрокинул бы весь дом; к этой клетке прислонена другая, для жены и детей. Во дворе найдете большой горшок с ячменем или дурой: это домашний запас для уплаты подати. Самому нубийцу нужно немного, и он обыкновенно пользуется пищею прямо с поля. Тут у него всего понемножку и во всякое время что-нибудь поспело, или бобы, или ячмень, или горох, чечевица, дура; разнообразие в хлебе и овощах большое, но всего скудно; не понимаешь, как могут существовать эти люди и оплачивать подати. Редко кто имеет пять-шесть баранов и верблюда. Вы спросите, где же их земледельческие орудия, бороны, заступ, топор? Почти ничего этого нет и в помине. Есть род плуга, но лучше бы его и не было. Обыкновенно же на нильском иле делают руками ямочки и сажают в них по несколько зерен. Солнце и Нил, или правильнее – сакия, довершают остальное; зато уже последняя работает и день и ночь.

Нубийцы цветом кожи темнее египтян; последние пользуются названием белых, не совсем впрочем справедливо, первые – названием красных. Те и другие, – я разумею феллахов, – ходят полунагие; в тех и других мало отличия, кроме языка. Нубийцы, впрочем, добрее, лучше арабов. Барабра, населяющая Донголу, народ верный, преданный своему господину, и потому предпочтительно пред другими принимается в слуги в Каире и Александрии.

В Нубии христианство первоначально занесено Св. Евангелистом Матфеем и нубийцы оставались христианами даже до 1500 года. В нижнем Египте христианская религия распространена Св. Евангелистом Марком, а Абиссиния, которая и ныне остается более или менее верной нашей церкви, была обращена Св. Фрументием в IV веке.

Как пустынен Нил. От Каира до Ассуана где-где мы видели дагабию; от Ассуана, в течение пяти дней, встретили только три больших барки с невольниками из Сенаара; надо, впрочем, заметить, что воды были низки. Ни лодки рыбачьей! Береговые жители, которым часто нечего есть, могли бы иметь большое подспорье в рыбе; но у них нет даже удочки, не только сети; после разлива Нила собирают однако остающуюся вместе с илом небольшую рыбку, которая едва ли и название имеет: нечто костлявое и нехорошее, вроде нашей плотвы.

Наконец мы увидели вблизи крокодила. Огромное животное, сажени в три длинной, нежилось на песке. Птица, вроде серого ибиса, неотлучная спутница его на земле, стояла возле, на страже. Видно она разбудила его, боясь нашего приближения; крокодил вильнул хвостом и свалился с берега в воду. Эта птица не трохлидос древних, потому что та, если верить им, состоит по особой части при крокодиле: она вынимает червей из его языка, который, как известно, очень глубоко в горле, и исполняет другое подобного рода поручения. Этому назначению вполне соответствует птичка, с красивым раздвоенным чубом на голове, с загнутым клювом, несколько больше вальдшнепа.