Последний приют - Решад Нури Гюнтекин

ни мучных изделий, ни сютляча[52], ни гюлляча[53]. Тебе рано надо ложиться спать…»

Сигареты ножницами разрезали на две части, чтобы я меньше курил. А пол-литра ракы, которую я, быть может, пил в течение недели, они прятали на кухне, заворачивая в полотенца…

Борьба ходжи с детьми была самой смешной частью всей его истории. Он и сам, рассказывая, смеялся и передразнивал своих отпрысков. Однако бывали такие моменты, когда он, совершенно не стесняясь, плакал, как ребенок.

— Я бы тоже с тобой поплакала. Но ты опять начнешь вытирать мне нос, — шутила Макбуле. И мы все снова смеялись.

Очередь рассказывать дошла до господина Сервета.

— Не печалься, брат, не будь ребенком, — говорил он ходже, стараясь играть роль сильного человека, однако и он сорвался.

Страдания господина Сервета очень походили на мучения ходжи.

Жена его — дочка потомственного визиря, была неплохой женщиной, однако когда дети подросли, во всех вопросах они стали поддерживать мать. Кроме этого некоторые ее родственники-смутьяны занимались подстрекательством, поэтому постоянно возбуждались различные судебные тяжбы, которые выводили его из себя. Тяжбы между мужем и женой, скорее всего, были связаны с проблемами наследства. Однако наш патрон не хотел подрывать наше доверие, поэтому предпочел об этом много не распространяться.

Мы с трудом упросили Азми пойти с нами. Но у самых дверей в клуб он попробовал от нас отделаться.

Господин Сервет подумывал взять его в труппу в качестве главного актера, наслушавшись в ту снежную ночь о нашем театре в Зеказик и, наверное, спутав его с «Комеди Франсес». Несмотря на все старания, господин Сервет не смог вывести его из состояния отчужденности. И чтобы долго не распространяться о своей жизни, он спросил у Азми:

— Господин Азми, вы все молчите, у вас что, совсем нет проблем?

Азми сидел под деревом, тень от огромной ветки закрывала его лицо. Этот вопрос мог его очень задеть. В эту секунду сердце мое бешено забилось. Однако он ответил голосом прежнего Азми:

— Да у меня нет проблем. Честное слово, нет. Когда нет надежд и желаний — проблем тоже нет.

Потом, улыбнувшись улыбкой прежнего Азми (такой улыбки, без преувеличения, я больше ни у кого не видел), добавил:

— Я даже забыл, что такое проблемы. Я по-настоящему счастливый человек, достигший нирваны.

Эта последняя фраза, на мой взгляд, очень многое объясняла.

Когда-то учитель, дававший нам уроки персидского, рассказывал о лысом попугае, которого хозяин побил за то, что разбил бутылочку с миндальным маслом. Попугай с горя перестал говорить. Но, увидев однажды входящего в магазин лысого мужчину, он встрепенулся и заговорил на персидском языке:

— Интересно, и ты тоже, наверное, разбил бутылочку из-под миндального масла?

Вспомнив это, я чуть не заплакал от радости. Это для меня было очень важно.

Может, мы сидели на месте, где в свое время во время знаменитого пира Голубого и Черного Ахмет Джемиль[54] смотрел на эти же звезды и наблюдал звездный дождь из жемчуга и алмазов.

В макетах, которые я делал в пансионе, я искал сказку, в которой должны были осуществиться все мои заветные желания. Однако эта сказка со временем становилась реальностью. Доказательство тому люди, окружавшие меня. В другом месте и в другое время во мне кроме отвращения не вызвал бы других чувств этот, несмотря на свой пятидесятилетний возраст, остающийся глупым и легкомысленным, расточитель отцовского состояния; эта болтливая певица и трепач-старик. Они точно не мои герои. Вместе с тем все это для меня до сих пор остается игрой, сном, от которого не пробуждаешься. Однако когда ужин закончился, как и в ту ночь на станции, наши руки опять оказались вытянутыми на столе. Господин Сервет принес шампанское, и, чтобы выпить, мы все встали, и вот тогда я вдруг пришел в себя, и меня прошиб пот. Я вдруг увидел, что незаметно для меня все зашло слишком далеко. Никто лучше меня не знает этого прожигателя отцовского наследства. Кто ведает, за каким его очередным капризом мы все потянулись. Я ясно все это увидел. Однако было уже очень поздно… С другой стороны, а что я потеряю? Перед глазами вдруг предстал мой хозяин магазина. А я уже находился на дороге, с которой не мог свернуть. Я решительно шагнул в мир грез, дверь в который мне открыли мои макеты.

Я, размышляя об этом, иногда брал Азми за руку. Его руки были влажные и холодные. Видимо, он нервничал.

Такие люди, как господин Сервет, сразу хотят воплотить в реальность то, что им придумается. Кто знает, может, это и есть расточительство. Помню, как на одной вечеринке он пачками разбрасывал купюры, а когда шел на другую вечеринку, его уже окружала толпа почитателей. И вот теперь и я один из них. Кроме того, у меня самая сложная роль. Мне поручили управление театром и режиссуру. По крайней мере, годы научили господина Сервета бояться своей расточительности. Он предложил нам взять себя чуть ли не под опеку.

— Бюджетом будете распоряжаться вы. Без вашего разрешения не буду тратить, — говорил он.

Это, конечно, была сказка, не имеющая конца. Однако это не облегчало моего бремени.

Все с невообразимой быстротой вошло в свою колею. Временное бюро разместили в особняке паши Софу Сейфуллаха, который был выставлен на продажу, и взялись за работу. Этот особняк за долгие годы пришел в запустение. Жить в нем было практически невозможно. Однако вся мебель оставалась на месте. Ходжа иногда прохаживался по комнатам и, рассматривая старинные мебельные гарнитуры, большие зеркала и люстры, присвистывал:

— Наверное, мы берем грех на душу, говоря плохо об этом человеке. Если бы он был таким, каким его представляют, разве от всего этого что-нибудь осталось бы? — размышлял он.

Однако он все это говорил, не потому что верил во все эти сплетни, а чтобы поднять мой дух, понимая, что я начинаю подозревать, во что ввязался.

— Может быть, — соглашался я. — Возможно, годы научили его кое-чему.

В доме господина Сервета мы единогласно отложили в сторону проект нового здания театра. Дай ему волю, он бы опять, как всегда, стал сорить деньгами. Однако из-за того, что все мы были бедными людьми, и чтобы, насколько это возможно, дольше продлить это дело, мы взяли его под свою опеку. Организованное нами управление без моего разрешения денег не тратило.

Господин Сервет сам предложил нам это, так как не был уверен в себе.

Нашим первым делом, как он сам сказал, было привести временное бюро в подобающий вид.

Мы отказались от предложенных