Путевые знаки - Владимир Березин

- Скорее, люди в результате ураганной инволюции превратились в свиней, возразил Губайловский. - Мы на всякий случай свернули работы по мутациям свиней. Не надо этого, не стоит будоражить народ. Не говоря уж о том, что мы пытались ураганными, или, как вы говорите, дельта-мутациями приспособить людей к выживанию в экстремальных условиях: при повышенной радиации, в местах локальных пятен химического заражения, при плохой воде и пище. Что-то стало получаться, да только цена неимоверно высока. Мне кажется, некоторых монстров мы наделали именно тогда.

- Что, прям наделали? И Кондуктора вашего?

- Кондуктора! Да ну тебя на хрен.

Он отчего-то жутко разозлился. Наверное, так разозлились бы на "Петроградской", если бы я плюнул в Царицу ночи или пообрывал ей цветки. Нет, про Кондуктора не надо было говорить, Кондуктор был тут, как они говорили, темой стремной.

- Иди-ка ты отсюда, - сказал Губайловский. - У меня еще полно работы.

И он, не говоря больше ни слова, выставил меня за дверь. Больше мы с ним не виделись.

Я понял, что нам предстоят большие трудности, когда увидел, сколько всего мы должны тащить на себе практически весь наш груз, доставленный из Москвы. Но тут уж слугам выбирать не приходится: именно так я определил наш с Владимиром Павловичем статус, хотя он никогда и не нуждался. Груз аккуратно вошел в зеленые капроновые рюкзаки, выменянные на что-то Математиком. Математик вел нас дальше по пути, указанному военными через недостроенный перегон между станциями "Сампсониевская" и "Ботаническая". Военные дали добро на проход по контролируемой территории, но не дали никаких гарантий проходимости тоннеля. Тоннель был нормальным, типичным для такого сооружения, да только долго по нему пройти не получилось мы уперлись в завал. Математик сверился с уточненными картами и повел нас в коллектор. Получалось так, что здесь рядом идет гигантская труба глубокого залегания от сорока до девяноста метров с выходами в ливневую канализацию и стоки. Мы переоделись и двинулись дальше.

И правда, карты не врали. Тоннель был большой, в форме восьмигранника, отделанного металлокерамикой. Воды было мало, по щиколотку, да только фон мне не нравился, в отложениях на полу он был ощутимо больше, чем я ожидал. Было понятно, что вся радиоактивная супесь сливалась пода с поверхности. Желание безопасности обернулось против нас счетчики взбесились и пищали, как котята в мешке. Уж лучше б мы шли в сторону "Ботанической" по путям от "Горьковской", добравшись до самой "Горьковской" поверху. "Это было бы так несложно, думал я. Рукой подать по набережной через Большую Невку поверху, через Сампсониевский мост. Может, никаких собак вокруг бы и не было, а там…" И я с грустью вспомнил прозрачное нежно-голубое небо. Я уже приучил себя настораживаться, когда все идет как по маслу. А тут "как по маслу" уж точно не было.

Мы шли и шли, наблюдая в свете налобных ламп боковые ответвления и изменения в окраске стен тоннеля. Такие тоннели я ненавидел узкие, с тяжелым давящим запахом. К строителям я был не в претензии, все же их строили не для людей.

Но кой черт занес нас на эти галеры? Неужто надо было именно так и здесь схватить свою дозу? Хотя мне не нравилась не только радиация, мне не нравилось все.

Мне как- то говорили, что тревожность в человеке, особенно в том, кто много лет живет в тоннелях, вызывает сущий пустяк. Например, небольшой скачок давления или малые колебания температуры.

Организм привык к жизни без перемен, а когда что-то меняется, то все в организме сбоит. А когда что-то происходит, то есть происходит какая-то дрянь, то сознание связывает сбой организма с происшествием и называет все это предчувствием.

Сейчас я обливался потом, ноги в защитном комплекте промокли, причем промокли изнутри от стекающего пота. Предчувствий было хоть отбавляй, и они меня, увы, не обманули.

Я начал было успокаиваться, и когда мы прошли довольно далеко, то сзади раздался странный звук. Математик с Мирзо отчего-то не обратили на него внимания, а вот мы с Владимиром Павловичем обратили, и еще как обратили, потому что ходили в Москве по коллекторным системам, а вот они, видать, нет.

Звук нарастал, и это был звук падающей воды, он усиливался и усиливался, переходя в грохот.

Вода стала бить по ногам, стремительно поднявшись до колена, и мы стремительно побежали к шахте слияния.

Откуда только силы взялись! Я несся по тоннелю, почти не ощущая за спиной тяжелого рюкзака с ящиком, автомат мотался у меня на груди, норовя выбить зуб пламегасителем. Владимир Павлович тоже драпал во все лопатки, да так, что даже наши хозяева, люди тренированные, чуть подотстали.

Вода неслась мимо нас, обдавая вонью и пеной. Мы все равно бежали медленнее потока, и поднимать колени в нем становилось все труднее. Вот уж точно, чего я не сумею, так это плыть в нем. Печень ныла у меня в боку. Старый Ким прививал мне дыхательную гимнастику, но бегать никто меня не учил. Никто никого не может научить бегать в тесных шинелях в окрестностях станции "Сокол", нет там места. А теперь мне приходится помирать из-за этой слабости. Даже ругаться сил у меня не было, а вода дошла уже до пояса, и я слышал только ее шум, заглушавший и тяжелое дыхание, и сумасшедший писк дозиметра. Наконец мы вбежали в шахту и, как обезьяны, полезли на железную лестницу.

Прямо под нами стремительно неслась вода, поднимая зеленую пену. Дозиметр продолжал пищать, я понимал, что это радиоактивный ил, слежавшийся было, но взбаламученный потоком воды. А вода прибывала, вскоре заполнив почти весь шинель. Определить, где граница жидкости и пены, я не мог.

Мы привязали ящики к лестнице и уселись на жердочках, будто воробьи. Правда, рано мы успокоились, нас чуть не сдуло воздушным ударом из тоннеля, а потом все успокоилось. Шум стих, вода продолжала нестись внизу, невидимая под слоем пены, но нас немного попустило. Что было делать дальше непонятно, тем более что вода прибывала.

Но не было печали… Я почувствовал, что на меня еще и льет сверху. Господне наказание какое-то! Долго так сидеть никому из нас не хотелось, потому что время работало против нас.

Можно, конечно, мокрыми печальными птицами сидеть тут, ожидая момента, пока вода спадет, но, во-первых, она реально фонила, а во-вторых, неизвестно еще, кто к нам приплывет снизу. Одна отрада, дыхание у меня нормализовалось, сердце больше не кололо, а печень уже не ныла. Это то, что называется "перевести дыхание".

Наверху страшно, но тут страшнее, и мы полезли наверх, на свет. Лестница была когда-то крашена красной краской, и прямо перед глазами я видел ее уцелевшие кусочки, ржавчину, маленькие кусочки цемента, оставшиеся на внутренней стороне лестницы, наверное, со времен строительства.

"На свет, на свет", бормотал я, как заклинание. Единственно, куда стоит двигаться в подземелье, так это на свет.

Я был на самом верху, и именно мне пришлось высаживать тяжелую чугунную крышку. Было бы обидно сдаться бушующей воде, будучи уже почти на поверхности, не крышка в последний момент поддалась, и мы друг за другом вывалились на мостовую. Все мы лежали в лежку, тяжело дыша. Нам повезло несказанно, ведь над колодцем мог стоять автомобиль, крышка вообще могла быть завалена обломками, за эти годы железо могло намертво привариться к своей обечайке, да мало ли что могло быть.

Ничего себе денек, мы побыли и обезьянами, и птицами, и жабами, вот только не стали рыбами и то дело! Было видно, что тут, на поверхности, только что прошел дождь, потрескавшийся асфальт быстро высыхал, парило.

Отдохнув, мы вытащили из шахты рюкзаки и принялись озираться. Что это было за место, я так и не понял, да и Математик не смог определиться по карте. Таблички на домах отсутствовали, и оставалось только ориентироваться по компасу.

И вот мы снова двинулись, не очень понимая куда, через какие-то дворы.

Математик вел группу особым зигзагом, стараясь идти так, чтобы видеть перспективу, а самим укрываться в тени.

Я внутренне согласился с Математиком. В незнакомом месте нужно иметь наилучший обзор, прощупывая пространство взглядом на дальних подступах. А самому необходимо держаться стен, чтобы использовать последний шанс и в случае чего юркнуть в подъезд или подворотню. В подъезде, конечно, может, тебя тоже схарчат, но ведь ты все равно проживешь несколько дольше, чем в когтях этих квазичаек, которые могут подкараулить тебя в темноте. Мы повернули направо, потом налево, миновали какую-то церковь и вдруг очутились прямо на пустынном Каменноостровском проспекте. Тут-то мы и рухнули на мостовую, которая, кстати, здесь сильно потрескалась и проросла жесткой желтой травой. И тут я увидел черную фигуру одиноко бредущего человека. Мы ощетинились стволами, но человек удалялся прочь, будто не замечая нас. Очень мне не понравился этот человек, был в нем какой-то ужас, и я подумал, а не мифический ли это Кондуктор? Но фигура исчезла, и нас как-то попустило. "Горьковская" оказалась станцией брошенной. Вестибюль был заложен мешками с песком, которые, правда, уже сгнили, развалились, и баррикада осела. На нашу удачу, эскалатор не развалился, и мы осторожно спустились вниз по покрытым плесенью ступеням. Чем ниже мы спускались, тем более влажным был воздух. Это был даже не запах склепа, а запах заброшенной штольни под плывуном. Однако электричество тут было. Время от времени вспыхивала одинокая лампа в середине наклонного хода, а когда достигли перрона, то увидели, что он, хоть тускло, но освещен. Только ступить на него было невозможно платформа была залита черной водой вровень с путями.