Легендарные герои военной разведки - Михаил Ефимович Болтунов

духа, даром остроумно оценивать события, смелостью, соединенной с осторожностью и непоколебимой решимостью».

Однако вернемся в послевоенную Японию. 3 мая 1946 года приступил к работе Токийский международный трибунал. Пробил час возмездия для японских агрессоров. Суду были преданы 28 человек. Приговор вынесли для 25 человек, в том числе для 4 бывших премьер-министров — Тодзио, Харанума, Хорота, Койсо, для 11 министров, 2 послов, 8 высших генералов.

Иванов посещал пленарные заседания трибунала. Он видел этих людей прежде, когда они были властителями — заносчивыми и наглыми. Теперь лица их потускнели, изменилась походка.

Откровенно говоря, Михаила Иванова волновал главный вопрос и его можно выразить двумя словами: трибунал и Зорге. По прибытии из Москвы в Токио членов советской делегации международного трибунала дипломаты и разведчики пытались прояснить ситуацию: какую позицию займут наши представители по отношению к организации Зорге? Как будет квалифицироваться его деятельность? Станут ли использоваться материалы и документы резидентуры «Рамзай» в ходе трибунала?

Глава делегации посол Сергей Голунский сослался на указание шефа — руководителя МИДа Вячеслава Молотова — вопрос о деятельности Зорге в ходе заседаний трибунала не поднимать. Почему не поднимать? Ответа не последовало.

«Тем не менее, как и следовало ожидать, — вспоминает Михаил Иванов, — Зорге «всплыл» на токийском процессе. Советское обвинение привлекло к даче показаний свидетеля Фрица Петерсдорфа, подполковника, помощника военного атташе Германии в Токио. Он показал, что слышал в 1942 году беседу премьер-министра Японии Тодзио Хидеки с немецким послом Оттом.

«Япония является кровным врагом России… — сказал тогда Тодзио. — Владивосток представляет постоянную угрозу с фланга для Японии… В ходе данной войны имеется удобная возможность, чтобы устранить эту опасность. Япония предлагает совершить неожиданное нападение на Владивосток с воздуха, моря и с суши…»

Петерсдорф так же подтвердил, что получал от японского генштаба военную информацию об оборонном потенциале Советского Союза, дислокации советских войск на Дальнем Востоке, их численности, перевозках. Эти данные передавались в Берлин и использовались в планировании операции против Красной армии.

В ходе перекрестных допросов американский адвокат Кэнинхэм упорно добивался от Петерсдорфа, чтобы тот сказал, что якобы получал эту информацию от Рихарда Зорге. Советский обвинитель возражал против данного вопроса. Но поскольку адвокат упорствовал, то вмешался председатель трибунала Уэбб.

Таким образом, возобладала линия Москвы на «не признание» Зорге».

«Но слава Рихарда Зорге, — говорил Иванов, — опережали время. К сожалению, в первые годы после войны, мы, дипломаты, в Японии не то что посетить могилу великого разведчика, но и произнести слова благодарности в его адрес боялись».

Вот такие горькие признания. Но что было, то было. Как говорят в народе, из песни слов не выбросишь.

* * *

…В середине 1946 года завершилась длительная командировка Михаила Иванова в Японию. Он возвратился на Родину. Долго лечился от неизвестной тогда болезни — лучевого облучения, которое получил при посещении Хиросимы и Нагасаки, после американской атомной бомбардировки. Его товарищ и коллега, с которым они обследовали хиросимские развалины, Герман Сергеев вскоре умер, а с Михаилом Ивановичем произошло чудо — он прожил долгую и насыщенную жизнь и скончался в возрасте 101 года, в 2014 году.

Он долго работал за границей — в Турции, вновь в Японии, в Китае, передавал опыт молодым разведчикам, преподавал, возглавлял кафедру в родной Военно-дипломатической академии, стал кандидатом наук, генералом. Однако сколько бы лет ни прошло, какие бы события ни свершились, он никогда не забывал свою первую загранкомандировку. Всю последующую жизнь Михаил Иванович посвятил изучению деятельности великого разведчика Рихарда Зорге и его боевых друзей. Он собирал документальные материалы, встречался с теми, кто знал Зорге, подготовил и опубликовал много исследований на эту тему.

Генерал-майор Михаил Иванов был последним из живущих на этой земле, кто знал гениального разведчика.

На взлет, разведчик…

Командир авиационного разведывательного полка Иван Лезжов, признаться, такого «теплого» приема не ожидал. Командующий армией генерал-лейтенант Борис Сиднев всегда внимательный, доброжелательный, теперь отчитывал комполка, как провинившегося школьника. Он вспомнил, как заботился о его воинской части, помогал материально, а главное, не жалея сил, растил его настоящим командиром.

Лезжов, слушая упреки генерала, пытался сообразить, что же вывело из себя командарма. В полку все нормально, летных происшествий нет, на земле — полный порядок. Но тогда за что же его дерут как сидорову козу?

Когда генерал Сиднев выдохся и умолк, Иван Иванович откровенно спросил:

— Товарищ командующий, разрешите узнать, что случилось? За что мне такая выволочка?

— Как за что? Не прикидывайся, Лезжов. А военно-дипломатическая академия?

Теперь все стало ясно. Три недели назад у него в полку побывал «представитель Генерального штаба», как именовали его кадровики, генерал Патрахальцев. Он подбирал кандидатов для поступления в Военно-дипломатическую академию. Предложил войти в число кандидатов и ему, Ивану Лезжову. Иван Иванович отказался. Генерал не стал настаивать, только попросил написать автобиографию и отпечатать выписку из личного дела о прохождении военной службы. Что ж, как просил, так и сделали. На том и попрощались. И Лезжов продолжал служить, не ожидая подвоха.

— Товарищ командующий, я не хочу уходить с летной работы. Согласия своего не давал.

Иван Иванович чувствовал, как его накрывает волна возмущения.

— Этот представитель Генштаба меня просто обманул. Позвоните главкому и все объясните.

Генерал Сиднев долго, испытывающе смотрел на командира полка, потом снял трубку, доложил о случившемся в штаб ВВС.

Закончив разговор, он сказал:

— Главком во всем разберется. Приказал перезвонить мне через полчаса.

Тридцать минут ожидания тянулись мучительно долго. А потом был разговор командарма с Москвой. Генерал Сиднев в основном молчал, слушал, иногда отвечал: «Да, товарищ главнокомандующий». Положив трубку, он с досадой махнул рукой:

— Удружил ты мне, Иван! А я надеялся на тебя. Они там тоже не дураки. Твою кандидатуру очень быстро провели через ЦК.

Сиднев тяжело вздохнул и посмотрел на Лезжова. Вид у того был хуже некуда. Видимо генералу его стало жалко.

— Да, просил я, просил, чтобы главком походатайствовал перед ЦК, — сказал Борис Арсентьевич. — Маршал мне ответил: «В Центральный комитет обращаться не буду». Так что испортил ты свою летную карьеру, Иван. А в академии самолетов нет, наврал тебе представитель.

Так оно и вышло. В беседе с Лезжовым это подтвердил и начальник академии генерал-лейтенант Славин.

— Видимо, представитель ошибочно информировал вас о летной подготовке. После окончания академии вам предстоит заниматься иного рода деятельностью, а именно работать за рубежом.

После генерала Славина с Иваном Ивановичем беседовал начальник курса. Объявился и «представитель Генштаба» генерал Патрахальцев. Он извинился и объяснил, что по разнарядке должен был отобрать в академию трех офицеров с высшим образованием. Только где ж их возьмешь? А у Лезжова за плечами оказалось Тамбовская летная школа, фронт с 1942 года, два тяжелых ранения и контузия, 238 боевых вылетов на дальнюю разведку, звезда Героя Советского Союза, а