Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин

И вот на момент смерти, шёл Фадею только сорок пятый год; ещё бы жить да жить. И чего ему взбрело вскапывать землю? Да та же нужда, что и других посельчан, переживших голодную зиму, выгнала на огороды. Если бы она, Фёкла, увидела то, чем он занялся, то бы вырвала у него лопату, а дочери бы тут же её живо всучила. Но теперь только в пустой след её и приходилось отчитывать, что Дорка вовремя не обеспокоилась…

И так совпало, в день похорон Фадея Фетинья Семанцова родила дома сына Мишу. В посёлке поговаривали, мол, девять месяцев назад у неё останавливались солдаты, которые по округе собирали битую военную технику. Однажды встретилась с ней в магазине, и Фёкла невольно ревниво покосилась на её живот, а когда пришла домой, вдруг брякнула Фадею:

– Не ты ли с ней путался?

– О ком ты говоришь?

– А то ты не знаешь, да о Фетинье же…

– И что, кроме меня нешто больше некому? Но почему она тебя так интересует? – спросил тогда Фадей, как-то озорно усмехнувшись.

– Да то интересует, что ты и есть кобель для всех! – отчаянно, с подвывом надрывным, воскликнула жена, чувствуя, как злоба ревности обволокла её, как кокон и не отпускала.

– Будет тебе всех кобелей на меня вешать, – отшутился Фадей.

Но при людях Фёкла не собиралась порочить мужа. А дома просто от ревности стала его донимать, да и лишь потом пожалела. Ведь она сама что-то такое же про солдат слыхала. А кто-то из острых баб на язык, даже зятя её соседки прилепили, дескать, Герасим и обрюхатил тёщу…

Фёкла теперь, когда не стало мужа, пожалела, что уличала Фадея в грехе. Ведь с осколком под сердцем он был уже не тот, что раньше, когда путался с Домной. Но проклятая ревность порой вопреки здравой логике ожесточает человека. Вот так и у неё порой ненависть бурливым огнём в груди клокотала. На похоронах мужа она даже видела Фаину Николаевну и невольно подивилась. Это ни к ней ли Фадей ходил искать спрятанное ею продовольствие? И вот она пришла, взгляд её был донельзя непривычно хмурым и строгим. А то, бывало, смотрела как-то просветлённо, точно ни на секунду счастье её не покидало. Да то и не отпускало, что возле неё крутился бригадир Гаврила Харлампиевич, которого Фёкла уважала и побаивалась. Ведь иной раз из колхоза приносила вязку сена, а то жменю-другую зерна. А когда летом многих баб посылали убирать арбузы и дыни, то с молчаливого одобрения бригадира все брали по паре кавунов. Фёкла же несла домой почему-то и тряслась как осина на ветру…

Почти каждый день Корсаков снаряжал Фаину Волкову на грузовой машине в райпо. Может, гляди, и там что-то выдадут? У жителей между тем давно закончились скудные запасы картошки. Всё лето в поиске полезных трав люди излазили все балки, из которых готовили на зиму салаты. А теперь весной эти яства пошли в ход. Ведь в тот голодный год капуста, помидоры, огурцы и картошка почти не уродились. И понятно, что под засолку бочки стояли пустые, а что удалось собрать – засолили в эмалированные кастрюли и вёдра. И люди, понимая нужду каждого, делились последними продуктами с другими, у которых и того не было. В те времена народ ещё не утратил чувство локтя, люди умели сострадать, понимая, что по трудодням в ту осень не выдали – ни масла подсолнечного, ни овса, ни зерна. И даже нечем было выплачивать продналог. И надо ли говорить, что мало у кого сохранились прошлогодние запасы. Зато на кормление скотине получали по три воза соломы. В прошлую осень в поиске шиповника, тёрна и айвы люди излазили все окрестности и дальние балки…

Председатель Гаврила Корсаков придержал сдачу хлеба государству, несмотря на то что плановая поставка того года была сорвана. Он ездил на совещание в район, где изложил первому секретарю Прищурину сложную ситуацию, грозившую населению посёлка голодом. Нужно было немедленно спасать народ от голодной смерти, иначе на будущий год некому будет пахать и сеять. Но и в других колхозах и совхозах дела обстояли ничем не лучше. Однако государство не оказало колхозникам продовольственную помощь, чтобы избежать смертельного голода. Да и помогало ли оно когда-нибудь серьёзно, если его назначение только забирать всё подчистую? Корсаков же, сдав большую часть урожая, оставил не только на семена, но и на прокорм людям, о чём честно и заявил Прищурину: «Ежели я содеял преступление, снимайте, арестуйте, но народ надо спасать»? И тут, как говорится, в пользу колхозников сошлись мнения самого председателя и гуманность первого секретаря Прищурина, взявшего его сторону, рискуя своей должностью, а может быть, и жизнью. А уж как он там будет сам отчитываться перед обкомом, это уже его дело…

Глава восьмая

Голод 1947 года, вызванный страшной засухой, напомнил Сталину начало коллективизации, когда через три года после её объявления, разразился голодомор. Но себя в этом он не винил, он был уверен, что имелись тайные силы, которые вредили ему. И эти силы вождь связывал с внутренним чуждым элементом, который вместе с ним и проводил коллективизацию в стране. Тогда и сильной засухи не было, но и большого урожая тоже не собрали. Но Сталин это связывал с началом в деревне продовольственного кризиса, который вовсе не был вызван коллективизацией, а в первую очередь бойкотом, саботажем самих крестьян – этого недобитого кулачья и всеми его прихвостнями, так как нарочно увиливали от трудовой повинности. А то, что колхозам было велено сдавать хлеб и другую продукцию по заниженным ценам госпоставок – это в расчёт вождём не бралось. Ведь отработав сезон на обобществлённых землях за трудодни, колхозникам на них выдавать было нечего. И это, как известно, и привело к голоду.

На этот раз он охватил не одни те области, которые попали в оккупационную зону. И они не успели восстановить в полном объёме поголовье скота, свиней, овец, птицы. Но главное для всей этой колхозной и частной живности не было в достатке кормов, так как на солнцепёке погорели травы. А злаковые озимые частично вымерзли, яровые же даже не успели пройти вегетацию, не успели околоситься, как на корню засыхали от зноя. Сталину, разумеется, докладывали о тяжёлом положении во многих житницах страны. В 1941 году в колхозах при МТС были восстановлены политотделы, которые упразднили ещё в 1934 году. На заседании Политбюро Сталин это решение объяснял так:

– В 33-м году мы создали политотделы, чтобы пресекать бунтарские настроения. Кто сегодня помнит, сколько крестьяне тогда подняли восстаний? Уверен, никто не помнит! Правильно, плохое нельзя помнить долго, а то память не безмерна. Но я вам зачитаю несколько цифр, – Сталин взял со стола листок, который ему подготовил Поскрёбышев. – Итак, товарищи, в январе 1930-го по всей стране крестьяне бунтовали более 400 раз, в феврале – 1048, а в марте того же года – 6528 бунтов. Мы им вернули обновлённую общину, а они пошли на нас с кольями. Но всё дело было вовсе не в нас, а в местном вредительском руководстве. От успехов у них головы закружились, но моя статья их остудила, и крестьяне побежали из колхозов. И не просто побежали, они на радостях громили и растаскивали колхозное имущество. В конце года они выступили – 13755 раз. Три миллиона человек бунтовало. Разве мы могли сидеть, сложа руки, когда мужицкое отродье убивало председателей? Нет, не могли, и мы расстреляли из самых заводил 20201. Но мы ещё больше сослали в лагеря и на вольное поселение, там они построили колхозы и они сдэлались передовыми. Через четыре года мы эти политотделы распустили. Думаете, больше не стало саботажников? Нет, конечно! Но всех не пересажаешь. Мы этих скотов заставляли работать на местах. Я когда-то говорил: пока существуют кулаки, будет процветать и саботаж. Они кочевали и кочуют по всей стране. Сколько мер не принимали, а они всё равно кочуют! Всех расстрелять, посадить, опасно! Некому будет работать…

Сталин, как и Ленин, не любил русского мужика. Для него, мужика, авторитета вождей как бы не существовало. А если бы это было не так, он бы никогда не бунтовал. Для мужика нет ничего дороже, кроме матушки-земли. Она для него всё! А вождь для него есть враг, который отобрал землю и снова, как и тысячу лет назад, вместо обещанной свободы и земли, поставил в общественное ярмо. Сколько Сталин ни пытался разобраться, что представляла собой сельская община, и какие традиции она наследовала из прошлых веков, ему так и не удалось это сделать. Хотя он не очень-то и пробовал в ней разобраться. Он боялся такого понятия как самоуправление, так как Сталин лишь одно уяснил: если мужика не подчинить интересам государства, страна не будет с хлебом, а значит, останется и без промышленности. Поэтому ни о каком самоуправлении не могло идти речи, мужик для него – инструмент достижения великой цели. А самоуправление могло восстановить вековые традиции сбережения крестьянских корней. Но от понимания этого Сталин не был не то что бы далёк, он догадывался, что это не приведёт к нужному результату, то есть подчинения деревни интересам партии. И после войны Сталин не пошёл ни на какие изменения в сельском хозяйстве, чтобы колхозникам стало жить легче. Он даже не ввёл вместо трудодней оплату труда реальным рублём. И не сделав этого, вождь совершил ещё одну ошибку, которая вела к распаду деревни и стала толчком к послевоенному массовому бегству людей из колхозов в города. Выходило по-сталински: всю жизнь колхозники должны были пахать землю и даже не мечтать о пенсионном обеспечении… На тот период это был уже второй просчёт Сталина.