Каинова печать - Людмила Басова

Что сказать, Дмитрий уже не слышал. Скорее всего, что-нибудь вроде «твою мать!»… А сам подумал: «Ну вот, может, и уборщица художника им пригодится, безработная осталась».

Мастерская Графова была обычной трехкомнатной квартирой. Первая комната и обставлена по-жилому: диван, на котором, съежившись, сидела женщина, видимо, уборщица, маленький столик, два пуфика, какие-то шкафчики, встроенные в стену, ковер на полу. Следующая, довольно большая и светлая, – собственно, мастерская. Часть картин была развешена, другие стояли на полу одна за другой, прислоненные к стенам. Мольберт с натянутым холстом стоял у окна, а напротив, у другого окна, письменный стол и кресло. Вот у этого-то стола, на светлом ковре, залитом кровью, и лежал в неудобной позе, на боку, поджав под себя ноги, мертвый художник. Кровь была и на столе, и на кресле, в котором скорее всего его убили. Он то ли сполз сам, то ли просто свалился на пол.

Началась обыденная работа. Щелкал фотоаппарат, судмедэксперт Борис диктовал Николаю размер и количество колотых ран. Дмитрий вернулся в первую комнату, подсел к женщине. «Какое неприятное лицо», – отметил про себя и негромко, мягко, произнес:

– Ну, давайте знакомиться. Вы, видимо, и есть уборщица, которая много лет проработала у Виктора Ивановича. Как вас зовут?

– Геля. Гелия Петровна.

Голос у нее был низкий, мужской. Руки дрожали так заметно, что она обхватила ладонями колени, чтобы сдержать дрожь.

«Да, в быту художник явно не был эстетом», – подумал капитан и непринужденно улыбнулся Геле:

– Какое странное имя… Особенно в сочетании с отчеством. Правда ведь? Вам, наверное, не раз это говорили…

– Отец был химиком, знаете, таким, помешанным на науке. Сына ждал, чтоб назвать его Гелием. Когда дочка родилась, от своего не отступился. А на руки мои не смотрите, это не от волнения, хотя я, конечно, волнуюсь. У меня щитовидная железа больная, базедова болезнь. – Усмехнулась: – Да вы сами догадались, наверное… Тут уж не скроешь, на лице все написано. Руки у меня всегда дрожат и потеют. Вот… – показала ладони, действительно влажные.

Капитан был доволен, что выбрал нужный тон, не стал торопиться.

– Геля! Кстати, можно без отчества? Ну и хорошо. Вам работать не трудно было? Все же помещение большое…

– Трудно. Я знаю, что плохо работала, хотя старалась. Виктор Иванович меня жалел, поэтому держал. У меня сын инвалид от рождения и сама я, видите…

– Он был таким добрым человеком?

Уловил, уловил капитан минутное колебание, тень, пробежавшую по лицу при слове «добрый», но ответ последовал:

– Да, очень добрым. Для меня настоящий благодетель. Я бы без него пропала, теперь вот и пропаду, наверное…

– И все-таки. Геля, при всей доброте… Ну, нужно или дружить с человеком, или состоять в родстве, чтобы многие годы помогать ему. Согласитесь, что несчастных и обездоленных людей, увы, очень много…

– Мы были родственниками. Очень дальними, правда, по отцу.

– Я где-то читал, что он сирота, вырос в детдоме.

– Да, это так. Я же сказала – очень дальние.

– А можно встретиться с вашим отцом? Он бы, наверное, многое о нем мог рассказать.

– Его давно нет в живых. Неужели вы думаете, если бы он был, то я бы, я бы…

Геля заплакала, руки задрожали еще сильнее, на шее заколыхался огромный зоб.

– Простите, Геля, простите. А больше никакой родни у Виктора Ивановича не было?

– Так он говорил…

Опять недосказанность, которую почувствовал капитан. Надо поднажать немного, самую малость.

– А на самом деле все оказалось не так, верно ведь, Геля?

Она вскинула на него глаза. Ужасные выпученные глаза.

– Вы знаете?

– Да как вам сказать… Кое-что, как и вы.

Геля снова разволновалась, голос у нее сел, стал совсем осипшим.

– Я ничего точно не знаю. Просто однажды позвонил мужчина и назвался братом.

– Это вам сам Виктор Иванович рассказал?

– Нет, понимаете… У меня голос, вы же слышите, его можно за мужской принять. Благодетеля моего не было, а я, если его нет, записываю, кто звонил. Ну, вроде как секретарша. Я сказала: «Слушаю вас…» Он спросил: «Это мастерская художника Графова?» Я ответила, что да. И он тогда говорит: «Здравствуй, Каин, это брат твой, Авель…»

– Вот так дословно и сказал, именно эту фразу?

– Так и сказал. А я извинилась, объяснила, что Виктора Ивановича нет и что я уборщица.

– И как он на это прореагировал?

– Вроде как растерялся. И еще удивился: «Так вы женщина?» А потом повесил трубку.

– Вы рассказали об этом художнику?

– Конечно.

– А какова была его реакция?

– Он разволновался очень.

– Может, испугался?

– Не могу сказать точно. Скорее, просто разволновался. Стал верхние пуговицы на воротнике рубашки расстегивать, словно его душат. И лекарства попросил сердечного. Я час еще с ним посидела, а потом он велел мне уйти.

– А больше вы не слышали этого голоса по телефону?

– Нет.

– И не приходил этот таинственный брат?

– По крайней мере, я не знаю об этом. Зато потом дочь еще объявилась…

Дмитрий уловил в голосе явную неприязнь.

– Дочь? Выходит, не такой уж он сирота, наш Виктор Иванович. И что же, он представил вам ее? Вот, мол, моя дочь…

Геля низко наклонила голову, а когда подняла, в глазах ее полыхала ненависть. Однако она смогла справиться с ней.

– Вы не так представляете наши отношения… Он мне помогает, и все. Он не разговаривает со мной никогда, если нет необходимости.

– Да, отношения несколько странные. Так откуда же вы узнали, что это была дочь? Она его отцом называла?

– Они при мне не говорили, Виктор Иванович попросил меня уйти. Только я сама догадалась. Она похожа на него, как две капли воды. И тоже художница, он ее выставку в салоне устраивал, а потом сюда привез.

– Вы могли бы описать ее?

– Конечно. Высокая, волосы темные, а глаза ярко-зеленые. Красивая и, по-моему, совсем без косметики.

– А одета была во что-то черное и желтое, так?

– Значит, вы действительно знали?

– Я же сказал: кое-что. А больше она не приходила?

– Звонила вчера только. По-моему, они собирались встретиться.

Разговор о дочери почему-то особенно взволновал Гелю, и Дмитрий решил сменить тему.

– А вообще к нему многие ходили? Вы же должны знать его окружение?

– Сюда – немногие, у него ведь и дом еще есть. Вот когда в марте прошлого года выборы были, да, тогда сюда приходили, молодежь в основном. Здесь было что-то вроде штаба. Только его не выбрали.

– Геля, а рядом чья мастерская?

– Павла Митрохина, художник тоже.

– Часто он сюда приходит?

– Он здесь живет, от жены ушел, больше негде.

– Вы хотите сказать, что он и сейчас там?

– А где же ему быть. Он редко уходит.

– Странно. Очень странно.

– Чего странного?

– Ну, во-первых, он должен бы выйти и поинтересоваться, что случилось, чего народ топчется. Кроме того, наш сотрудник звонил в дверь, никто не отозвался.

– Да пьяный спит.

– Геля, вы посидите здесь еще немного, подождите, я схожу, посмотрю, как там, – кивнул в сторону комнаты, где работали ребята. Они закруглялись. Место, где лежал покойный, было очерчено мелом, а сам он упакован в черный пластиковый пакет.

– Ну что скажешь, – обратился Дмитрий к судмедэксперту Борису. – Первое впечатление?

– А первое впечатление у меня, Димыч, такое. Убийство произошло вчера, где-то между семнадцатью и девятнадцатью часами. Действовал непрофессионал, такое количество дырок мог сделать только человек, находившийся в ярости, короче, в состоянии аффекта. Кстати, при наличии стольких ран нет ни одной смертельной, художник просто истек кровью. Еще могу предположить, что убийца невысокого роста, но очень силен. Покойник хорошо его знал, не боялся и скорее всего не ожидал нападения, поэтому не сделал даже попытки защититься.

– Боря, ты говоришь, убийца очень сильный. Значит, скорее мужчина, чем женщина?

– Исключить женщину сразу, сходу, нельзя. Знаешь, еще будучи студентом, я проходил практику в институте судебной медицины имени Сербского. Так там произошел уникальный случай. Молодая девушка хрупкого телосложения в припадке безумия не только вырвала железную решетку из окна, но и свернула прутья в бараний рог. Так что сам понимаешь.

– А чем, ты думаешь, нанесены раны?

– Да думать не надо. «Острый, колющий предмет», а короче, ножницы. Коля нашел их в ванне.

Борис развернул целлофан. Ножницы были большими, похожими на портновские.

– Видишь, даже кровь не смыта. Убийца лишь замыл «пальчики».

– Геля, – позвал Дмитрий, и когда уборщица, старательно отводя взгляд от черного мешка, вошла, спросил: – Вы видели когда-нибудь эти ножницы?

– Да каждый день. Они на столе лежали у Виктора Ивановича.

– Зачем?

– Так у него много инструментов, – удивилась Геля непонятливости следователя. – Вот, целый ящик. И молоток, и гвозди, и пассатижи. Он рамки сколачивал, холсты надрезал, да мало чего! Вы думаете, у художника только краски и кисти? Ножницами он часто пользовался.