Трагедия казачества. Война и судьбы-2 - Николай Тимофеев

— Приехала жена и стоит на морозе.

Все притихли. Майор Птухин взял мои бумажки — заявление и справку — и стал читать верхнюю. Потом переложил бумажки, стал читать другую, потом опять первую…

Стояла гробовая тишина. Я слышал, как у меня сердце стучало. Раза четыре он перекладывал бумажки, а я стоял ни живой, ни мертвый. Наконец, он взял ручку и стал что-то писать. А что — не знаю… Отдал мне. Я говорю:

— Спасибо, — а сам еще не знаю за что.

Вылетаю из конторы и читаю резолюцию: «Разрешаю личное свидание на семь суток». Расстояние от конторы до дома для свиданий было метров восемьдесят. Я его пролетел в два прыжка. Вручаю начальнику дома для свиданий заявление; он дает мне ключи от комнаты № 7. Забираю свою «жену», заходим в комнату. Раиса моя в слезах. Она видела, как я летел. Мы обнялись, поцеловались и… заплакали…

Минут двадцать ушло на успокоение. Теперь уже, оставшись вдвоем, мы «капитально» рассматривали друг друга. Радовались, что вся наша затея окончилась хорошо. Раиса привезла с собой килограмма четыре свежих помидоров. Я взял штук пять и отнес начальнику дома свиданий. При виде свежих помидоров у него глаза округлились. Это же что-то невероятное — Заполярье и… свежие помидоры. Он с величайшей радостью принял подарок, сказав:

— Сейчас же отнесу детям. Вот будет радости!

А мне сказал:

— Сколько вам будет нужно, столько и живите. А резолюция на заявлении — это ерунда… Я здесь начальник.

Возможно ли представить: после почти десяти лет пребывания в каторжном лагере оказаться в объятиях молодой нежной женщины. Я был счастливейший человек на Земле. Раису я тоже понимал. Ей не повезло в жизни. Она оказалась «у разбитого корыта». Из близких у нее осталась одна сестра, а у той свои заботы. По сути дела, она была одна. И вот теперь она в объятиях такого же одинокого молодого человека. В общем, мы витали где-то высоко в небесах. Начальник дома свиданий разрешил нам пронести пол-литра водки, и мы как-то вечером устроили своеобразную вечеринку. Меня освободили от работы на все время нахождения моей «жены» при мне. Днем гуляли, осматривали поселок. Показал ей нашу шахту и то, как ходит клеть с людьми, как выдают уголь «на-гора». В плане был и спуск в шахту, но товарищи мне посоветовали этого не делать без надлежащей охраны. Правда, контингент работающих на нашей шахте в основном был политический, но были и блатные — как правило, рецидивисты, получившие за свои преступления каторгу. Их было немного, но опасаться их было надо.

Раиса прожила у меня дней десять. Ей понравилась наша каторжная спаянность и дружелюбие. Как она говорила, у них на свободе между людьми такой дружбы не было.

Отпуск у нее заканчивался, и ей надо было ехать домой. Договорились так: она приезжает на работу и пишет заявление о переводе ее в город Воркуту. Она — почтовый работник и предварительно договорилась с нашей поселковой почтой, что работой обеспечена она будет. В то время был закон, что если человек желает работать в Заполярье, то он может за государственный счет переехать в любой заполярный поселок, не теряя при том стажа работы. Этим она и воспользовалась и где-то в июне 1954 года была уже со всем багажом у меня. За время ее отсутствия я с помощью моего нового друга — начальника дома свиданий — выхлопотал право на вольное житье в поселке. Нанял квартиру и жду «жену». Так что, когда она приехала, все было уже оформлено. Теперь я, словно вольный гражданин, живу и работаю, как вольнонаемный. Зарплату тоже выдают по вольнонаемной ставке. Помню, как первый раз я получил зарплату в сумме 8400 рублей и все купюрами по сотне — целая сумка денег.

Единственное, что осталось от старой моей жизни — не было права выезда из Воркуты, и еще, кажется, раз в месяц отмечался в комендатуре поселка, что я здесь и никуда не удрал.

Наступил 1955 год. В сентябре вышло постановление Верховного Совета о пересмотре всех дел заключенных и об их освобождении. Как нам разъяснили, из каждого лагеря будут подаваться списки на пересмотр дела в Воркуту. Там специальная комиссия из Москвы будет решать по каждому делу в отдельности. В один из дней в нашем лагере вывесили первый список на пересмотр дел, который отправили в Воркуту. Меня в списке не было. Через некоторое время вывешивают второй список. Опять меня нет. Я призадумался. Получается, наверное, что я не подпадаю под эту амнистию, так же, как не попал под первую, «маленковскую». Но те, кто попал в списки, такие же заключенные, как и я, и точно по такому же приговору. Вывешивают шестой список, и в нем есть моя фамилия. Ну, слава Богу! Немного отлегло от души. А то хожу, а на душе камень давит, не дает покоя ни днем, ни ночью. Но из Воркуты еще ни один список не возвратился. Слышали, что по другим лагерям уже начали освобождать. И вот, наконец, приходит первый список на освобождение, и, что интересно, в этом списке я первый.

Моя смена была с полуночи до восьми утра. Утренняя смена идет, и каждый кричит:

— Михаил!! Домой!!

Само освобождение уже как-то потеряло остроту ощущения: мы жили свободно, с женами, некоторые с семьями. А, вот помню, мне как-то воздуха не хватает, что-то душит меня; не плачу, а слез остановить не могу. Захожу в баню. Банщик, мой земляк, дает мне шесть порций мыла и говорит:

— Смой всю воркутскую нечисть, и чтобы через пару дней твоего и духу здесь не было бы. Пусть уголек добывает тот, кто его положил в землю.

Это было утром 20 октября 1955 года — мне тридцать семь лет. Паспорт и вся документация уже были готовы. Мне оставалось только расписаться и в кассе получить полный расчет. А как же Раиса? Я предложил такой план: она остается и продолжает работать. Я еду домой, погуляю с месяц, проведаю всех родных, и назад — в Воркуту. Ну что я буду делать в колхозе? До призыва в армию и до войны я был учителем начальных классов.

Назад в школу для меня дорога закрыта из-за судимости. А здесь я получил специальности электрослесаря, горного мастера, механика углепогрузочных машин. Раиса заявила:

— Я здесь одна не останусь. Ты все равно назад не приедешь, а что я тут буду делать одна?

Она, когда ехала второй раз, заключила договор на три года, а прошло всего несколько месяцев. Для того чтобы забрать ее, нужно расторгнуть договор и оплатить все расходы государства по ее переезду ко мне. Навели справки. Следует заплатить 450 рублей. Ну что же, оплатил все, и, сдав багаж, мы тронулись домой.

Пошел снег. Поезд медленно набирал скорость. Проехали мимо вокзала, на котором написано: «Воркута». Я вслух сказал:

— Воркута, Воркута, дай Бог тебя больше не видеть…

Есть поговорка: — «Как тянется время и как быстро летят года». В молодости мне нужно было со станции Ростов-на-Дону уехать на Минеральные Воды. Поезд отходит через два часа. Сижу на чемоданчике и смотрю на большие часы, висящие на привокзальной площади. Минутная стрелка стоит, стоит — потом прыг на одну минуту. Опять смотрю на нее, а она снова стоит, стоит… Нервы не выдерживают. Беру чемоданчик и иду по привокзальной площади, медленно-медленно в надежде, что так время пойдет быстрее. На часы не смотрю. Обошел вокруг здания, а прошло всего пять минут… Я расстроен тем, что учебное заведение, в которое хотел поступить, ликвидировано… Время прибытия моего поезда — я у кассы первый. Выходит кассир, небрежно шлепает на окошко кассы бумажку: — «На поезд такой-то билетов нет». И вновь проклятая минутная стрелка издевается надо мной…

Со времени начала войны прошло 57 лет. Освободился из заключения 43 года тому назад. А кажется все произошло вчера, ну неделю назад… Помню лицо немецкого солдата, на которого наскочил в лесочке перед пленением. Был бы дар художника, нарисовал бы его и сейчас… В возрасте 37-и лет я прибыл домой к матери. С месяц ушло на встречи, застолья, поездки по родственникам. Работы для меня в колхозе не было. О работе в школе и думать было нечего. А тут еще узнал, что за мной будет вестись негласная слежка. Оказывается участковый милиционер просил секретаря сельсовета сообщать ему, чем я буду заниматься, с кем переписываться, куда буду отлучаться и т. п. Секретарь же сельсовета — моя двоюродная сестра…

Задумался. Не вернуться ли в Воркуту? Но когда объезжал родственников, был у младшей сестры матери (тети), которая жила недалеко от Пятигорска. Местность мне понравилась и мы решили поменять место жительства. В феврале 1956 года мы уже были на новом месте. Была ли здесь организована слежка — не знаю. Однако, два раза приезжала женщина из КГБ с какими-то запросами, чтобы я подтвердил или опроверг их. Значит и здесь знали кто я и где живу.

К заслугам сотрудников КГБ можно отнести их молчаливость. Никто, даже мои близкие не знали, за что я был в Воркуте. Я иногда думал, что исподтишка будут вести травлю, но все было тихо. Правду говорил оперуполномоченный, когда отвечая на вопрос: — «Не будет ли травли по прибытии домой?», — сказал: — «Не болтайте языком сами и все будет в порядке. Посмотрите на справку об освобождении. Там не указано, за что отбывали срок».