Сталь - Катя Саммер

а теперь не могу не признать — оно идеально подходит ему. Его взгляд такой же жесткий, а сердце — тугоплавкое. Никому не пробиться через эту броню, исключений нет.

Георг Фердинандович фон Стааль — я не поверила, когда он рассказал мне, пока не увидела его свидетельство о рождении. Это потом, получая паспорт, он сменил имя на Егора Сталь, так как всегда ненавидел свои корни, которые принесли его семье много бед.

По линии отца он был потомком каких-то шведских баронов или дворян — я так и не запомнила и не знаю, есть ли между ними разница. Конечно, вряд ли эти титулы имеют какой-то вес в современном мире, но семья его отца имела — статус, деньги, власть. Вроде бы они даже выбрали тому невесту из высшего общества, но он влюбился и сбежал с будущей мамой Егора.

Романтично, не правда ли? Как оказалось, нет.

Все это подходило только для фильмов, где герои, взявшись за руки, уходили в закат. В реальности же его отец, которого лишили наследства и доступа к счетам, оказался совершенно не приспособлен к жизни. После рождения ребенка он влез в долги, спился и в конце концов замерз где-то в сугробе, оставив Егору после себя лишь проблемы и странное имя.

Егор рос с мамой. Он очень любил ее, всегда горбатился на двух-трех работах — даже мешки таскал в минус двадцать, срывая спину, чтобы хоть чем-то помочь. Я плохо ее знала, видела всего несколько раз: на вокзале, когда провожала Егора в армию, и у них дома, когда та вернулась со смены в котельной раньше обычного. Но в том, что она была хорошей матерью, я даже не сомневаюсь. Это было заметно по ее взгляду, полному любви к сыну, и мягкому «Гошик», с которым она обращалась ко взрослому парню на три головы выше.

— Всему свое время, — отвечает вдруг Егор, возвращая меня из далеких мыслей в салон самолета, и я даже не сразу вспоминаю свой вопрос.

Ах да, эксклюзивный материал!

Глава 10

Аврора

Леша Свик — Плакала

— А если его нет? Времени? — Я делаю нервный глоток, и напиток едва не застревает в горле. Откашливаюсь и неопределенно машу в сторону иллюминатора. — С этой стальной громадиной, которая летает на какой-то магии, в любой момент может произойти что угодно. Кому, как не тебе, знать.

И будто бы в подтверждение моих слов, мы начинает резко падать!

— Воздушная яма, — спокойно комментирует Егор через пару секунд, а я спешу убрать руку на колено, потому что вместо кожаной обивки вцепилась в его предплечье.

— Да это кратер какой-то, а не яма, — бурчу под нос, отдаю пустой бокал стюардессе и проверяю, все ли в порядке за окном, кроме заваленного горизонта.

Еще бы я понимала что-то.

Далее следует объявление о начале обслуживания, и экипаж выкатывает тележку с напитками в салон. Как раз в этот момент я снова слышу два пугающих сигнала. Что это значит? Мне кажется или пахнет горелым? Я резко поднимаю глаза на Егора, к которому подходит Анюта и что-то шепчет на ухо.

Черт возьми, что происходит?

— Мы падаем?

— Нет, по мне всего лишь соскучились друзья. Ты справишься без меня пять минут? Я зайду в кабину поздороваться, — он окидывает меня странным взглядом, — и обязательно проконтролирую, чтобы все показатели были в норме.

Да он издевается! Я вижу это по расслабленной линии челюсти и закравшейся ухмылке в уголках его губ.

— Конечно справлюсь!

А когда Егор покидает кресло, прикрываю глаза и начинаю отсчет.

Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.

Девяноста пять, девяноста шесть…

Люди каждый день летают, и ничего.

Сто восемьдесят один, сто восемьдесят два…

Егор вон в поле сел — и живой. С ним я в безопасности.

Двести девяносто восемь, двести девяносто девять…

Черт, да где он?

Я встаю, потому что больше не могу сидеть на месте. Ну, если честно, сначала дергаюсь вперед и заваливаюсь обратно, так как пристегнута ремнем безопасности (а после не меньше минуты пытаюсь понять, как из этой удавки вырваться). Затем я спешу в направлении уборной, откуда выходили люди, и, заперев за собой дверь, тяжело дышу. Ничего не трогаю — замираю перед зеркалом. Выгляжу, если честно, ужасно: зрачки, как у наркомана со стажем, ярко-красные щеки, еще и поросячий нос — это, конечно, к делу не относится, но тем не менее факт. Ненавижу свой нос.

Запах химии раздражает ноздри. На вид чисто, но я представляю, сколько здесь микробов. Салфеткой опускаю стульчак, чтобы тот не смущал меня, и тщательно мою руки с мылом. И как в этой коробке метр на метр можно заниматься сексом? Фу.

Мои мысли прерывает внезапный толчок, который бросает меня к раковине — а потом еще один, и еще. Случайно нажав на кран, я хватаюсь за пластиковую ручку вместе с тем, как включается табло, требующее вернуться на место. Но как тут можно сдвинуться вообще?

Елейный голос стюардессы — видимо, Анюты — сообщает, что нет повода для беспокойства, что самолет проходит зону турбулентности, но как здесь не паниковать?

Мы падаем, падаем, падаем. Я это нутром чувствую!

Вжимаюсь в стену, стискиваю пальцы сильнее, прикрываю глаза и молюсь.

Я никогда не была набожной. Пару лет назад, помню, проходила при церкви специальные курсы, чтобы стать крестной для дочери родной сестры Ромы. Вы только не подумайте, что его родственники очень любили меня, так сложилось лишь потому, что накануне крестин все разругались между собой в пух и прах. В общем, тогда я выучила несколько молитв и даже Библию прочла. В связи с чем, кстати, у меня осталось много вопросов. Например, как продолжился род человеческий после Каина и Авеля, если из женщин в запасе имелась только Ева, или зачем Бог попросил Авраама убить своего сына — разве безусловная любовь требует доказательств?

Еще больше этих отдельных моментов меня удивил батюшка, который на одной из таких лекций, заявил, что греховные желания — это норма, и в пример привел его влечение ко мне. Поэтому, думаю, понятно, что я несколько скептично отношусь ко всей этой высшей силе, но сейчас, несмотря ни на что, я молюсь, молюсь и молюсь…

— Рори, — о, этот звук!

У меня галлюцинации, не иначе. Так меня звал только Егор, когда был особо нежен со мной. Или я умерла и попала в рай? Потому что я уже почти согласна…

— Рори, — настойчивее.

А затем меня трясут за