Охота на дракона - Трой Деннинг

Садира не стала тратить время попусту. Заклинание невидимости действовало, увы, не слишком долго. За это время ей надо забежать в свою каморку за книгой заклинаний и, заполучив драгоценный том, проскользнуть сквозь открытые ворота под самым носом стражников. К тому времени, когда чары развеются, девушка рассчитывала уже покинуть поместье владыки Тихиана.

Садире очень хотелось повидать Рикуса, узнать, как он, но она не могла рисковать. Вокруг Рикуса наверняка полным-полно стражников да лекарей. Ей не оставалось ничего другого, как положиться на природную крепость мула, шутя справлявшегося с самыми тяжелыми ранениями. Она могла только надеяться, что Рикус не умрет, и что она сумеет помочь ему через Союз Масок.

3. Старые Друзья

В одном из укромных уголков своего прокаленного солнцем поместья, на берегу оросительного бассейна с мутной водой, сидел Агис Астикла. На другой стороне бассейна дюжина рабов непрерывно вращала большой деревянный ворот. Со скрипом крутящееся колесо приводило с движение хитроумный водяной насос, поднимавший драгоценную влагу с глубины колодца на поверхность. Каждые пятьдесят оборотов пара рабов из тех, что отдыхали в тени раскинувшегося рядом шатра, сменяла двух своих работавших на солнце товарищей. Еще через пятьдесят оборотов заступала новая пара, и так – без конца.

Крутить ворот – слишком тяжелое занятие для двенадцати крепких рабов, но проникавшие сквозь дымку алые лучи полуденного солнца жгли, словно языки пламени. Эта часть дня считалась в Тире настоящим адом, когда люди теряли сознание от обыкновенной ходьбы, и даже незначительное усилие порой вызывало смерть. Однако, вода должна течь, а значит, и невольникам приходилось крутить ворот.

В отличии от рабов, Агиса никто не заставлял проводить большую часть дня под обжигающими лучами обезумевшего светила. Тем не менее, этот благородный господин и не думал прятаться в тень. Он сидел на голой земле, скрестив ноги. Его длинные черные волосы свободно развевались на ветру – редком госте в этих тихих местах. Карие глаза аристократа не отрываясь глядели в мутные воды оросительного бассейна, со стороны они казались пустыми и безжизненными. Лишь подрагивание ноздрей показывало, что жизнь еще не рассталось с этим крепко скроенным телом. Сильные жилистые руки лежали абсолютно неподвижно, мощные челюсти не шевелились, лицо оставалось спокойным и бесстрастным.

Как и все серьезные адепты Пути, Агис обнаружил, что тяжкие физические испытания (например, долгое сидение под палящими лучами солнца) очень способствует медитации. Лишь когда все его существо колеблется на грани невыносимой муки или невообразимого блаженства, его дух, ум и тело сливаются в одно целое. В такие мгновения Агис ощущал столь совершенное единение чистого разума и физической формы, что остановилось трудно понять, где кончается одно и начинается другое. Тогда он мог со всеобъемлющей полнотой осознать великую и извечную правду бытия: энергия и жизненная сила организма – ничто без сознания способного придать им форму и способ выражения, и без духа, наполняющего все это высшим смыслом.

Именно этот простой принцип и лежал в основе всех сил пси. Тот, кто это понимал, мог почерпнуть мистической энергии, наполнявшей вселенную, приобретя тем самым поистине сверхъестественные возможности.

К сожалению, Путь не легко расставался со своими секретами. Те, кто хотел по нему идти, дорого платили за свое могущество. Чаще всего понимание к адепту Пути приходило во время мучительных испытаний: например, в минуты полного истощения или огромного горя. И потому Агис каждый день по нескольку часов проводил в условиях, которые никто не мог бы назвать комфортными. В эти часы он постигал таинство единения духа, сознания и тела. Обычно он предавался медитации на берегу оросительного пруда.

В тот день его мысленный взор был устремлен на маленький оазис посреди пустыни – место, от которого его отделяло несколько сотен миль и более двадцати пяти лет. Тогда он был совсем еще молодым…

В отличие от оросительного пруда, воды раскинувшегося посреди оазиса прозрачного, как стекло, озерца блистали синевой. Вокруг сплошной стеной стояли причудливые чифон-деревья, усыпанные мелкими фиолетовыми плодами. У подножия деревьев качалась на суставчатых стеблях черная кнут-трава. Две золотые луны Ахаса, Рал и Гухай, висели над лесом, а на другой половине небосклона во всем своем великолепии поднималось над верхушками деревьев утреннее солнце.

Агис путешествовал налегке – и это несмотря на то, что ему предстояло преодолеть почти двести миль открытой всем ветрам и жгучим солнечным лучам пустыни. За спиной у него висел один-единственный мех с водой, в руке он держал деревянный посох, на поясе висел стальной меч с обмотанной кожаным ремням рукояткой. От погонщиков недавно прошедшего мимо каравана Агис узнал о том, что его старшая сестра, наследница имени Астиклов, была убита в древнем Тире.

«Пусть духи земли направляет твои стопы, любовь моя».

Эти слова принадлежали Дурвадале, друиду этого оазиса. Она не говорила, ибо поклялась никогда не нарушать музыки ветра. Когда ей хотелось что-то сказать, она исполняла сложный, плавный и по-своему невероятно мелодичный язык жестов. Тем, кто обладал четырьмя руками, как Дурвадала, язык этот давался легче; Агис справлялся, обходясь двумя. Ростом друида была футов семь, не меньше. Все ее тело покрывал прозрачный серовато-коричневый панцирь. На длинном, узком лице блестели черные фасетчатые глаза.

«Вы многому научили меня, госпожа, – ответил Агис, двигая руками в неуклюжей попытке повторить подобную ветру речь Дурвадалы. – Слова ваши навсегда останутся в моем сердце».

«Странное место для хранения слов», – заметила друид, – «Лучше храни их в своей голове. Может, там от них будет какой-нибудь прок.»

Агис с трудом удержался от смеха – чужеродный звук расстроил бы Дурвадалу.

«Я сохраню их и в сердце, и в голове», – пообещал он.

Несколько мгновений друид пристально рассматривала Агиса, а затем нежно коснулась усиком его лица.

«Иди с ветром, – сказала он, отступая в чащу леса. Ее панцирь тут же поменял цвет, став черным с золотыми пятнами – под стать окружающей кнут-траве, вьющейся вокруг блестящих стволов деревьев. – Лес тебя не забудет».

Дурвадала исчезла, и Агис прекратил медитацию. В центре его бытия, там, где сливались воедино дух, разум и тело, было тихо и пустынно. Понемногу к Агису возвращалось ощущение реальности, ощущение окружающего мира. Хотелось пить. Распухший язык едва ворочался в пересохшем рту. Голова кружилась. Он чувствовал себя слабым, как новорожденный птенчик. Ничего удивительного – обычное дело при солнечном ударе.