Путь воина - Богдан Сушинский

– Лучшие знатоки всех религий и вер станут ломать головы, пытаясь постичь, к какой из них принадлежит и кем канонизирована эта святая Стефания Моравская…

– Но так и не смогут добраться до грешной истины, – с улыбкой поддержала его мечтания княгиня.

Она умела улавливать и продолжать мысль. Умела подхватывать и обожествлять улыбку, умела создавать из мужчины кумира – да так, что он становился кумиром не только в ее, но и в собственных глазах. Такая женщина достойна любого монарха Европы. Владея такой женщиной, невозможно не стать королем. А став им, невозможно не посвятить остаток жизни тому, чтобы овладеть такой женщиной.

Он придет к своему трону. Он добудет корону собственным мечом и только потом предстанет пред вратами того единственного замка, который готов штурмовать всю свою жизнь. Штурмовать, не сжигая и не разрушая, а любя…

– Сте-фа-ни-я…

– Помнишь ту ночь, когда я ворвалась в твою опочивальню?

– Будь я проклят, что согласился привести к себе наложницу-грузинку…

– Напрасно. Наложница была ослепительно красивой и молодой. В этот раз Карадаг-бей по-настоящему расщедрился, – успокоила его Стефания. – Только я пришла не для того, чтобы самой увлечь тебя. И не для того, чтобы своим появлением упрекнуть тебя в неверности.

– Это была последняя моя «неверность», – покаянно поклялся Хмельницкий и, что самое странное, поверил своей клятве. И это он, которого знали не только в графских салонах Потоцких, но и во многих других аристократических кругах…

– Я вообще появилась там не в связи с наложницей, – пропустила мимо ушей его мужские, монашеские клятвы Стефания. – Просто мне вдруг стало страшно. Когда я узнала, что твоего сына пытаются оставить заложником, я испугалась. Мне показалось, что что-то там, при ханском дворе, изменилось. Вмешались какие-то третьи силы. Возможно, что-то насплетничал князь Тибор. Нет-нет, он-то как раз способен на такое. Не оправдывайте его, полковник… И они решатся отравить вас. Сейчас. Чтобы не взрастить у себя под боком полководца, перед чьим именем со временем будет трепетать весь таврический Татарстан. Меня пригнал к вам страх – вот в чем дело.

– Такая опасность, конечно, была. Но я не думал о ней.

– Еще бы! Растаяв под ласками юной наложницы, – не удивилась Стефания. – А я вот испугалась. Мной овладел страх потерять вас. Навсегда. Вернуться в свою Моравию в еще большем одиночестве, чем покидала ее, для меня это было бы невыносимо. А так я возвращаюсь, унося в душе вас, мой степной рыцарь.

– Сте-фа-ни-я…

– Бог-дан… Я возвращаюсь туда, за холодные стены своего гордого одиночества, святой Стефанией Моравской. О чем еще никто не догадывается и вряд ли когда-нибудь догадается.

– Мы сохраним это втайне не только от папы римского, но и от Господа Бога.

– Кажется, я уже сотворила себе своего Бога, да простят меня все прочие боги, на земле и небесах сущие – от Иисуса до Магомета. Теперь мне есть, кому молиться.

– Поэтому и считаю тебя своей святой.

Их губы искали друг друга. Их глаза пытались пробить взорами едва освещенный луной мрак, чтобы слиться со взглядом другого. Их руки то сплетались, то блуждали под одеяниями, терзаясь вечной тоской влюбленного тела и растерзанного любовью духа.

– Бог-дан…

– Сте-фа-ни-я…

– Появившись тогда в опочивальне, я спасла тебя от того, что могло случиться в ту ночь.

– Только так отныне я и буду воспринимать твое появление в замке Карадаг-бея.

– Когда-нибудь я точно также появлюсь в твоем замке.

– Из трех степных шатров?

– …Между двумя рядами повозок и оцеплением из костров, на которых будет готовиться в котлах нечто такое, что не имеет никакого названия… – поддержала его Стефания.

И Хмельницкий вновь, уже в который раз, задался совершенно немыслимым вопросом: как случилось, что до сих пор он жил, не зная этой женщины? Как случилось, что большую и лучшую часть своей жизни он прожил, даже не догадываясь, что где-то томится в своем величественном одиночестве его святая Стефания Моравская?

В том, что жизнь так жестоко распорядилась их бытием, было что-то слишком несправедливое по отношению к ним обоим.

12

Это странствие не могло быть вечным. Их путь обрывался посреди степи, у заброшенного казачьего хуторка-зимника, который находился уже верст за двадцать севернее Бучского острова, приютившего повстанческий отряд Хмельницкого, – дальше продвигаться было опасно. Им и так дважды встречались разъезды реестровых казаков, состоявших на службе у поляков. Если полковнику удавалось избежать стычки с ними, то лишь потому, что княгиня Бартлинская выдавала его за чешского дворянина, командира своей охраны. А никто из казаков, имевших приказ арестовать Хмельницкого, где бы он им ни попался, не знал его в лицо.

– Я все поняла, – положила свою руку на ладонь полковника княгиня Стефания, когда, после придирчивых расспросов, им с большим трудом удалось развеять подозрения второй заставы. – Вам следует возвращаться, полковник. У нас, конечно, достаточно людей, чтобы справиться с подобным разъездом, но мне не хотелось бы начинать свое путешествие по польскому королевству, устилая украинскую степь трупами его воинов.

– Благоразумное решение, – согласился Хмельницкий. – Советую навестить крепость Кодак и потребовать несколько реестровых казаков для сопровождения. Хотя бы до Чигирина. Как видите, здесь небезопасно. Рекомендательного письма Потоцкого, которое имеется у вас, будет вполне достаточно, поскольку граф Николай Потоцкий является сейчас коронным гетманом.

– Но у меня есть и грамота полковника Хмельницкого, – с легкой грустинкой напомнила Стефания.

– На тот крайний случай, когда подвергнетесь нападению отряда повстанцев, идущего на Сечь. Эти отряды пробираются ко мне, поэтому моего письма будет вполне достаточно, чтобы остепенить их. Если только среди этих сорвиголов обнаружится хотя бы один человек, владеющий грамотой и знающий, кто такой Хмельницкий.

– Решено, остановлюсь в Кодаке. – Несколько минут они ехали молча, оставив обоз и охранение у зимника. Они удалялись в степь, в сторону польской крепости и, казалось, нет силы, способной разлучить их, пусть даже перед лицом самой страшной опасности. – Насколько я поняла, вам вскоре придется штурмовать эту крепость.

– Сразу же после того, как удастся выбить польский полк с Хортицы. Впрочем, извините… Вы не должны быть посвящены во все эти дела.

– Должна, полковник, должна. Я постараюсь остановиться в Кодаке и все внимательно осмотреть и узнать. Если бы нам суждено было увидеться вновь, я смогла бы сообщить, какой там гарнизон и сколько орудий. Ведь это важно для вас?

Хмельницкий взглянул на Стефанию с явным испугом. Не хватало только, чтобы, ради их дружбы, она превращалась в шпионку.

– Не смейте рисковать собой. Если понадобится, мои казаки добудут десятки пленников и узнают все, что только нужно знать. К тому же надо учесть, что я уже бывал в этой крепости и отлично знаю ее план и мощь.

– Ну что вы так встревожились?

– Слышите, княгиня, я запрещаю вам предпринимать что-либо такое, что может поставить вас под подозрение. Мы уже, по существу, в состоянии войны с польской армией, а значит, времена наступили суровые.

Спустившись в небольшую долину, Хмельницкий первым сошел с коня и помог сойти Стефании.

Они ничего не говорили друг другу. Все, что можно было сказать, уже сказано. Все, о чем можно было помолчать, – утоплено в молчании.

На глазах ее он видел слезы, однако не смел утешать, поскольку, к стыду своему, не знал, что поделать с собственными слезами. И это он, «полковник-иезуит», как называли его поляки, разжалобить которого было не легче, чем камень.

– Сте-фа-ни-я…

– Бог-дан…

Эти два слова заменяли им целые исповеди, поскольку ими они могли выразить все то, что не способны были выразить всеми остальными словами.

– Сте-фа-ни-я… – произносил он словно заклинание.

– Бог-дан… – вторила она. – В Кодаке я постараюсь не задерживаться. Основательно отдохну уже в Черкассах, где надеюсь найти приют в одном из имений Потоцких.

– Моего, как оказалось, лютого врага. А ведь именно с его благословения в 1638 году, сразу же после разгрома повстанцев гетмана Гуни [8] , я был избран сотником реестрового казачества. Да и потом судьба сводила. С татарами да турками воевать все же легче, нежели со своими братьями-славянами. Что же касаемся Польши, то трудно сказать, какой крови больше пролито нами в схватках друг с другом: той, что закипает в нас во вражде, или той, что роднит сотни тысяч наших родов?

– Бог-дан…

– Сте-фа-ни-я…

– Я понимаю, как тебе нелегко сейчас. Даже думаю о том, что, может быть, еще не поздно отступиться от своих замыслов.

– И это говорите вы, княгиня!

Стефания грустно улыбнулась.

– Да, это говорю я, мой старый степной воин. Оказывается, я способна изрекать и такое.