Любовь на службе царской. От Суворова до Колчака - Олег Смыслов

«…С умом, образованием, наружностью, связями по родству, он прокутил почти всю жизнь, как наиболее случается у нас с людьми, счастливее других одаренными».

Дочь дипломата, писательница графиня А. Д. Блудова, пожалуй, более всех не осталась безразличной к личности Трубецкого:

«Часто встречались мы тогда с Трубецкими. Это было семейство красавцев и даровитых детей. Старшие сыновья были уже скорее молодые люди, нежели отроки, и мы подружились со вторым Сергеем, насколько можно подружиться на балах и вечеринках, ибо мы не были въезжи в дом друг к другу. Он был из тех остроумных, веселых и добрых малых, которые весь свой век остаются Мишей, или Сашей, или Колей. Он и остался Сережей до конца и был особенно несчастлив или неудачлив… Конечно, он был кругом виноват во всех своих неудачах, но его шалости, как ни были они непростительны, сходят с рук многим, которые не стоят бедного Сергея Трубецкого. В первой молодости он был необычайно красив, ловок, весел и блистателен во всех отношениях, как по наружности, так и по уму, и у него было теплое, доброе сердце и та юношеская беспечность с каким-то ухарством, которая граничит с отвагой и потому, может быть, пленяет. Он был сорвиголова, ему было море по колено, увы, по той причине, к которой относится эта поговорка, и кончил жизнь беспорядочно, как провел ее, но он никогда не был злым, ни корыстолюбивым… Жаль такой даровитой натуры, погибшей из-за ничего…»

О судьбе беглецов, и не только…

9 августа 1851 года на докладе генерал-аудитора последовала высочайшая конфирмация (высочайшее утверждение): «за увоз жены почетного гражданина Жадимировского, с согласия, впрочем, на то ее самой, за похищение у отставного штаб-ротмистра Федорова подорожной и за намерение ехать с Жадимировской за границу повелено князя Трубецкого, лишив чинов, ордена Святой Анны 4-й степени с надписью “За храбрость”, дворянского и княжеского достоинств, оставить в крепости еще на 6 месяцев, потом отправить рядовым в Петрозаводский гарнизонный батальон под строжайший надзор, на ответственность батальонного командира».

12 февраля 1852 года Сергей Трубецкой вышел из равелина рядовым. В мае 1853 года его произвели в чин «унтер-офицера» с переводом в Оренбургские линейные батальоны. В марте 1954 года Трубецкого произвели в чин «прапорщика». И только после смерти Николая Павловича, Сергея Васильевича Трубецкого за болезнью уволили со службы подпоручиком, с установлением за ним секретного надзора. Случилось это 20 ноября 1855 года.

Как пишет П. Щеголев, «Трубецкой поселился в своем имении Муромского уезда Владимирской губернии, и штаб-офицер корпуса жандармов, находившийся во Владимирской губернии, полковник Богданов 3-й время от времени доносил в III Отделение о поднадзорном. Между прочим, в одном из донесений жандармский штаб-офицер деликатно доложил, что князь привез с собою из Москвы в марте 1858 года экономку, у которой, говорят, хороший гардероб, чего князь сам будто бы не в состоянии был сделать, что живет тихо, а экономка никому не показывается»; через месяц штаб-офицер докладывал, что Трубецкой “ведет скромную и обходительную жизнь, часто выезжает на охоту и почти всегда с той женщиной, которая появилась с ним из Москвы”; а еще через два месяца штаб-офицер в дополнение к своим донесениям сообщал, что “живущая у князя дама довольно еще молода, хороша собою, привержена к нему так, что везде за ним следует и без себя никуда не пускает”. Эта экономка была Лавиния Александравна Жадимировская. 19 апреля 1859 года умер князь Трубецкой, и Жадимировская тотчас же уехала из имения князя Трубецкого. Штаб-офицер донес, что она огорчена смертью князя и, выезжая в Петербург, говорила, что будет просить у правительства разрешения поступить в один из католических монастырей. В мае 1859 года Александр II разрешил выдать Лавинии Жадимировской заграничный паспорт».

Алексей Жадимировский после истории с побегом своей молодой жены, видимо, покинул Петербург. По крайней мере, его след теряется…

В 1852 году или в начале 1853 года София Трубецкая, официально считавшаяся дочерью князя Трубецкого, вернулась из-за границы и поступила в Екатерининский институт благородных девиц. А. Стерлигова, учившаяся вместе с Трубецкой, вспоминала:

«Весть, что приехала какая-то новенькая красавица, облетела всех. Ее зачислили в первое отделение; но мы все увидели ее только в следующую субботу, когда инспектриса Фан-дер-Фур привела ее в рисовальную комнату, куда собраны были все отделения младшего класса, чтобы идти ко всенощной. Это была девочка лет 14, высокая, стройная, одетая в черное платье с белым отложным воротником…

Я узнала, что новенькая Трубецкая – пансионерка императора Николая I. Сколько раз в старшем классе я была с нею в одном отделении, даже учила ее по-русски Закону Божию. Я услышала от нее, что принцесса Матильда, княгиня Сан-Донато-Демидова, желала ее удочерить и спрашивала на это разрешения императора, который предложил этот вопрос решить самой девочке; но та избрала возвращение в Россию под покровительство русского императора, и из Парижа, где она воспитывалась в пансионе с 1848 года, она вдвоем с горничною Степанидой, никогда ее не покидавшею, возвратилась в Петербург. Родных у нее было множество в знатном и придворном кругу. Мать ее не любила, а отец был разжалован в солдаты. Я иногда надписывала для нее к нему адрес на конвертах в Петровск».

«Судьба молодой девушки устроилась более счастливо, чем у ее матери и официального отца. На коронации императора Александра II в нее влюбился граф Морни, двоюродный брат Наполеона III, бывший его представителем на коронационных торжествах. Хорошо зная, что его красавица-невеста не имеет ровно никаких средств и что ей не только не на что будет сделать себе приданое, но и на подвенечное платье у нее средств не хватит, граф Морни тотчас по получении от нее согласия на брак прислал ей свадебную корзину, на дне которой лежали процентные бумаги на крупную сумму. Ознакомившись с содержанием конверта, невеста гордо подняла свою красивую головку и с холодной улыбкой заметила: “Настоящее предпочтительно будущему!”»

Наверное, точно так же думал и князь Сергей Трубецкой, когда увозил, спасая от нелюбимого мужа, свою возлюбленную. Ведь тогда тоже было настоящее, а точнее, настоящая любовь, ради которой он пошел на всевозможные жертвы, лишившись благополучия, карьеры и свободы. Ни крепость, ни служба рядовым не смогли убить его страстную и возможно самую настоящую, единственную и последнюю любовь. Но самое главное, что та, ради которой он пошел на великие жертвы, дождалась его и была с ним до самой кончины, безусловно, доказав: настоящая взаимная любовь не умирает!

Генерал Скобелев: семья или баталии?

Суворову равный

В январе 1881 года генерал М. Д. Скобелев одержал свою последнюю военную победу, взяв туркменскую крепость Геок-Тепе (Денгиль-Тепе), таким образом, присоединив Ахалтекинский оазис к России и укрепив ее позиции в Средней Азии.

Поход через пески был неимоверно тяжелым, но русские войска все же осадили крепость. Геок-Тепе представляла собой неправильный четырехугольник, ее стены имели в длину 300–500 метров с множеством выходов. Толщина стен доходила до 10 метров в основании, а ширина коридора между ними – до 6 метров. Внутри крепости было сосредоточено от 25 до 40 тысяч ее защитников, в том числе от 7 до 10 тысяч конных. Словом, Скобелеву стало понятно сразу, что взять ее без строительства осадных сооружений будет невозможно. И работа закипела…

Штурм Михаил Дмитриевич назначил на 12 января, на понедельник, день тяжелый и Татьянин день. В ночь перед ним генерал, как и положено, в таких случаях, сделал все необходимые боевые распоряжения и приказы, затем велел приготовить парадную форму с эполетами и орденами. Оставшееся время он провел в беседе с личным врачом О. Ф. Гейфельдом о философских проблемах войны и мира.

В предрассветном тумане Скобелев объехал свои войска, здороваясь с одними и ободряя других. Но с боем он поздравлял всех, предупредив, что отступления не будет…

«В 11 часов 20 минут дня был произведен взрыв мины. Последовал глухой подземный удар, задрожала почва и огромный столб земли и кусков стены высоко поднялся над землею и медленно упал, засыпав ближайшие окопы. Восточная стена упала на 9 саженей и образовала удободоступный обвал. Находившиеся здесь текинцы погибли. Взрыв еще не успел улечься, как части колонны полковника Куропаткина вышли из-за близ лежавшей плотины и бросились на обвал с криком «ура». Колонна полковника Козелкова была поддержана батальонами из резерва и овладела брешью. Другой батальон из резерва составил связь между этими двумя колоннами. Скобелев располагал еще резервом из 13 рот, 5 эскадронов и сотен и 18 орудий. Он своевременно выдвинул, на смену штурмовавших, к бреши 8 рот. На обвале было поставлено 4 орудия. Подполковник Гайдаров, овладев участком западной стены, двинулся на север и вошел в связь с полковником Куропаткиным, части колонны которого являлись направляющими и следовали впереди других, вместе с двумя ротами из левой колонны. Войска наши теснили неприятеля, который однако оказал отчаянное сопротивление. Долго в крепости кипел ожесточенный бой, но искусство вождей со Скобелевым во главе и храбрость солдат сломили наконец текинцев, обратившихся в бегство через северные проходы, за исключением небольшой части, которая осталась в крепости и, сражаясь, погибла. Наши войска преследовали отступающего врага частью огнем, частью следуя за ним по пятам; сам Скобелев при этом опередил пехоту с 4 эскадронами и сотнями при 2 орудиях; преследование и рубка продолжалась на протяжении 15 верст. Наши потери за всю осаду со штурмом доходили до 1104 человек, а во время штурма составляли 398 человек (в том числе 34 офицера). Внутри крепости были взяты: до 5000 женщин, 500 персиян рабов и добыча, оцененная в 6 000 000 рублей» (Большая биографическая энциклопедия).