Ракетный заслон - Владимир Петров

— Я!

— Вам слово.

Мамкин бодро вскочил, вскинул подбородок и… застыл. Вызов для него все-таки явился неожиданностью. Теперь соображал: с чего же начать?

Он был совсем еще зеленый, Юлиан Мамкин. Кадомцев разглядывал его. Мальчишечьи торчащие уши, тонкая шея с голубыми дорожками вен, и только над губой темноватый пушок. А ведь он, кажется, успел трактористом поработать?

— Отвечайте. Слушаем вас.

— Надо, чтобы… Надо… — начал наконец Мамкин, краснея и заикаясь. — В духе высокой личной ответственности…

— Смелее, смелее! — подбадривал Вахрушев. — Ты же ведь недавно сдал на третий класс. Что теперь собираешься делать по повышению своей боевой квалификации? Вот и расскажи.

— Буду осваивать смежную специальность планшетиста. А также сдавать летние нормы ВСК. Это у меня в соцобязательствах указано и выполняется.

— Значит, твоя задача…

Перехватив взгляд сержанта Резника, Мамкин сразу встрепенулся, взбодрился и, не дослушав фразу Вахрушева, начал сыпать своей обычной скороговоркой:

— Знаю, знаю, товарищ старший лейтенант! Вот я овладел специальностью оператора по азимуту. Имею третий класс, цели провожу, в общем, неплохо. Но, чтобы обеспечить высокую личную боеготовность, надо работать еще лучше. Какие у меня недостатки? Иногда допускаю рывки штурвалом. С подслеживанием затрудняюсь, ежели большие помехи. И вообще, надо все делать быстрее.

— А почему быстрее? — спросил Кадомцев.

— Потому что «секунды решают успех боя». Опоздал в поиске цели — пиши пропало. Сейчас все объясню. — Мамкин вышел к карте, взял указку. — Вот они, трассы, на нас нацелены. Время подлета: везде одни минуты. Отсюда — столько-то, отсюда — столько-то. Вот и успевай, поворачивайся. А торопиться надо со смыслом.

Явно довольный своим выступлением, солдат вытянулся, ловко бросил к ноге, как карабин, дюралевую указку.

— Рядовой Мамкин ответ закончил!

— Правильно, товарищ Мамкин, — похвалил Вахрушев. — В делом этот важный вопрос ты представляешь верно. Только плюс ко всему еще и железная дисциплина. Высокая дисциплинированность.

— Так точно, — подтвердил Мамкин. — У меня с дисциплиной полный порядок.

— Знаю, — кивнул Вахрушев. — Но помнить и говорить об этом все равно надо. У вас есть к нему вопросы, товарищ капитан?

— Вот вам практическая вводная, — сказал Кадомцев. — Ведете вы скоростную высотную цель. И вдруг видите: отделяется новая цель и с опережением идет тем же курсом. Что это может быть и что вы будете делать в этом случае?

— Тут и думать нечего, товарищ капитан! Докладываю о появлении новой цели, держу ее и жду команды стреляющего. Ее, конечно, прикажут перехватить в первую очередь. Тогда — сажаю на перекрестье.

— Верно! — сказал Вахрушев. — Вот в этом и заключается боеготовность. В воинском умении.

Юлиан Мамкин возвращался на место, выкатив грудь.

Пока шли занятия, капитан Кадомцев присматривался к Салтыкову.

Однако ничего особенного не заметил. Сидел Салтыков за дальним столом, в углу, и вел себя как все: слушал, листал конспект.

И все-таки что-то тревожное мелькало иногда в его глазах.

Старший лейтенант Вахрушев повесил таблицу и велел солдатам переписать ее в свои тетради. Салтыков тоже переписывал, близоруко щурился, глядя на доску.

Во время перерыва Кадомцев спросил Вахрушева:

— Что вы можете сказать о Салтыкове?

— Грамотный специалист. Упорный, усидчивый. Собирался перед демобилизацией подать рапорт на сверхсрочную, а сейчас вроде передумал.

— А мне кажется, он людей сторонится. Вон глядите: все в курилке, а Салтыков на отшибе сидит. Прутья какие-то строгает.

— Он некурящий, — пояснил Вахрушев. — А прутья строгать — это у него привычка. Он из рыбацкой семьи, здорово умеет вентеря плести из лозы. Тут ему все наши рыбаки заказы делают. А в общем-то, вы правильно подметили: захандрил Салтыков с недавнего времени. Равнодушный стал и раздражительный. Я даже с Хомяковой советовался. Она говорит, что есть такая ипохондрия…

— Ну при чем здесь это? Вы с ним сами-то беседовали?

— Беседовал. Отмалчивается. Так я поручил операторам поговорить с ним по-товарищески.

— А с работой как у него, со службой?

— Вот я же и говорю: равнодушие появилось. Ошибки стал допускать. Редко, но бывает. А вы же знаете, что означают в нашем деле даже маленькие ошибки.

— Да, — протянул Кадомцев. — Я тоже заметил еще на командном пункте… Что у вас по расписанию в следующие часы?

— Технический тренаж.

— После политзанятий я на полчаса задержу Салтыкова, побеседую с ним. А потом подойду к вам на позицию.

— Слушаюсь.

В опустевшей ленкомнате Салтыков аккуратно разложил перед собой учебник и конспект, словно предлагая: пожалуйста, проверяйте. Конспект он вел хорошо, старательно, это нетрудно было заметить.

И все-таки, несмотря на внешне безразличный вид, он нервничал — барабанил пальцами по столу. Кончики пальцев, даже ногти, были у него желтыми, как у заядлого курильщика.

— А мне сказали, что вы некурящий, — произнес Кадомцев.

— Правильно сказали, — усмехнулся солдат. — А пальцы у меня от проявителя желтые. Вчера фотографией занимался.

Салтыков ожидающе поглядывал на капитана — ему наверняка не терпелось узнать, зачем же его оставили? Одного из всей группы.

— Что-то в последнее время вы, Салтыков, без настроения живете и работаете. В чем дело, если не секрет?

— А я не делаю никакого секрета, товарищ капитан. Просто, откровенно скажу, надоели мне с приставаниями: что да почему? Разве человек все время обязан жить с хорошим настроением? Бывает ведь и плохое.

— Бывает. А в чем причина?

— Так, дело обыкновенное. Рассчитывал остаться на сверхсрочную, а теперь не получается. Как говорят, обстоятельства не позволяют. Вот и жалею.

— Что же это за обстоятельства?

— Домашние… Сестра тяжело болеет, уход за ней нужен. А дома только одна мать.

— Давно она болеет?

— Пятый год… Парализована.

Кадомцеву стала ясна несостоятельность этого «довода». Почему Салтыков раньше об этом умалчивал? Значит, есть другая причина, и, вероятно, существенная, если Салтыков решился пойти на хитрость.

Чтобы не особенно смущать солдата, Кадомцев, слушая его, раскрыл классный журнал и стал делать в нем записи о своем посещении политзанятия. Скосив глаза, мельком посмотрел на Салтыкова: тот следил за авторучкой, близоруко прищурясь. И тут Кадомцева осенило: он вдруг вспомнил точно такой же взгляд Салтыкова на занятиях, когда переписывали таблицу, вспомнил его напряженное сопение вчера у планшета… Ну конечно, как он не догадался раньше? Планшетист, имеющий дело с мельчайшими хитросплетениями координатной сетки, с многочисленными цифрами, знаками, написанными зачастую нечетко, неясно в спешке боевой работы и… — близорукость. Вот она, причина!

— И давно это у вас?

— Что? — непонимающе взглянул Салтыков.

— С глазами…

Салтыков вздрогнул. С минуту молчал, опустив голову. Наконец произнес глухо:

— Еще с зимы… Болел я конъюнктивитом, в санчасти лежал. С тех пор и хуже. Эх, да что там говорить, товарищ капитан! — солдат в сердцах махнул рукой. — Все равно этому не поможешь. Дослужу до демобилизации — три месяца осталось, а там видно будет.

— Почему не поможешь? — возразил Кадомцев. — Пошлем вас на обследование в госпиталь. Там и подлечат, и, если потребуется, очки подберут. А мы тем временем подумаем насчет сверхсрочной службы.

У самой позиции Кадомцев носом к носу столкнулся с Мамкиным. Увидав капитана, Мамкин остановился, вытянулся, растерянно прижимая к животу алюминиевую кружку.

— Здравия желаю, товарищ капитан!

— Здравствуй, Юлиан Мамкин! — улыбнулся Кадомцев. — Куда и по какому делу собрался?

— За водичкой, товарищ капитан. Тут недалеко ключ имеется. Вода — аж зубы ломит.

— Пить захотел?

— Так точно. Только не я — ефрейтор Трушков. «Сбегай, — говорит, — за ключевой. Для промытая пищевода».

— Он что, заболел?

— Никак нет. Физически здоров.

— А ну-ка позови его ко мне.

Трушков вежливо улыбался.

— Значит, пить захотелось?

— Так на завтрак же селедку давали. Природа требует, — ответил ефрейтор.

— Вот что, товарищ Трушков. Если я еще раз увижу или узнаю, что Мамкин у вас на побегушках, получите взыскание. Сделали выводы?

— Так точно. Сделал.

— Какие?

— Обучать и воспитывать молодое поколение согласно воинской этике. Не превышая полномочий, — отчеканил Трушков.

— Я вполне серьезно, — сухо сказал Кадомцев. — Стыдно вам, человеку с высшим образованием. Некультурно.

В кабине станции наведения ракет Кадомцев пробыл недолго.