Русь. Том II - Пантелеймон Романов

— Народ на бойню гонят, а это до них не касается! Нацепят стёкла эти да петлички, и до них рукой не достанешь…

— Погоди, достанем!..

Неожиданный случай создал какое-то тревожное настроение. История с лошадью заняла целый час, и молодые даже не могли остаться обедать: нужно было торопиться на поезд.

В холодном зале выпили замороженного шампанского, ещё раз поздравили молодых, с соблюдением всех обрядов, за выполнением которых тщательно следила Марья Андреевна… Напуганная случившимся, она этим старательным выполнением обрядов как будто думала предотвратить ту беду, предзнаменованием которой могло быть это дикое происшествие с лошадью.

Когда проводили молодых, в усадьбе стало грустно и пусто.

А когда из соседних имений уехала последняя молодёжь, усадьбы совсем опустели. Остались только старики, точно обречённые, чтобы одиноко ждать тревожной осени, смотреть сквозь мутные от дождя стёкла окон на мокрые пустынные поля и пить чай у окна.

XVIII

После нападения Германии на Бельгию стал окончательно ясен её план: сначала всей массой обрушиться на Францию, потом, покончив с нею, обрушиться на Россию, — поэтому главной задачей русского командования было всемерно оттягивать силы Германии от Франции на себя.

Это было задачей не только стратегического, но и морального характера. Даже главным образом морального. То, что Франция не отступила от своих союзнических обязательств и выступила на стороне России, расценивалось русским либеральным обществом как нечто исключительно благородное. И поэтому требовалось всеми силами доказать ей свою благодарность и преданность. Старались даже забыть, что эта союзница дала в 1905 году царю заём в два миллиарда для подавления революции.

Назначенный верховным главнокомандующим великий князь Николай Николаевич со свойственной его бурной натуре решительностью заявил, что он, может быть, даже не будет ждать окончательного сосредоточения войск, чтобы начать наступление и выполнить свой священный долг перед союзницей. Тем более что общество в лице либеральной интеллигенции, части придворных сфер и буржуазии, охваченное лихорадочным нетерпением, требовало возможно скорейшего наступления.

Войска двигались из России к границам по двум основным направлениям: к германской границе, по направлению к Восточной Пруссии с её лесами и озёрами, стягивались Первая армия генерала Ренненкампфа, известного своими карательными экспедициями в 1905 году, и Вторая армия генерала Самсонова.

Обе эти армии растянулись огромным холстом, чуть не в триста вёрст. Им предстояло обойти немцев двойным обхватом, отрезать от Кёнигсберга и пресечь им возможность отступления к Висле.

На австрийском фронте развернулись четыре армии на пространстве четырехсот вёрст. Их задачей было охватить австрийские армии с обеих сторон.

А между ними спешно была образована варшавская группа войск с тем, чтобы, когда немцы и австрийцы окажутся охваченными, открытой дорогой двинуться на Берлин.

Основные массы русских сил, таким образом, миновали польский плацдарм, будто бы под тем предлогом, чтобы не подставить свой фланг со стороны Восточной Пруссии немцам. Но на самом деле развитию военных действий на польском плацдарме мешал наболевший польский вопрос. И хотя, чтобы задобрить поляков, верховный главнокомандующий выпустил манифест, обещавший конституцию Польше, но, видимо, и сам в неё плохо верил, и потому решено было наступать, минуя польские земли.

Довоенные планы совсем не предусматривали наступательных действий с нашей стороны, так как было признано, что противная сторона может скорее нас после мобилизации придвинуть свои силы к границам России. Поэтому почти ничего не говорилось о тех операционных направлениях, которые могли бы существовать для русских войск, если бы им потребовалось первыми перейти в наступление.

Но франко-русская конвенция поставила непременным условием наступление на Восточную Пруссию на пятнадцатый день мобилизации, несмотря на то, что это наступление могло осуществиться более или менее правильно только на двадцатый день. А кроме того, энергия верховного главнокомандующего заставила изменить первоначальные планы и требовала от командующего Второй армией генерала Самсонова решительности и быстроты движения.

Но движение Самсонова, озабоченного подтягиванием резервов, не давало впечатления быстроты. Мало того, он скоро начал просить подкреплений.

Их можно было дать из тех шести корпусов, которыми располагал командующий северо-западным фронтом Жилинский, но они как раз предназначались для наступления на Берлин.

Кроме того, Самсонов доносил о необходимости организовать тыл, так как страна опустошена, люди без хлеба, овса для лошадей тоже нет.

Это вызвало уже недовольство верховного главнокомандующего. В самом деле, человек озабочен организацией тыла, когда нужно идти вперёд. Что же он, сельским хозяйством, что ли, будет заниматься в этом тылу? И потом: не успел начать поход, как у него овса нет. Куда же он делся?…

Это вместо того, чтобы двинуться скорым маршем для соединения с Первой армией генерала Ренненкампфа и казаками хана Нахичеванского, отрезать немцев от Вислы и покончить с ними одним молодецким ударом!

Вся сила ненависти русского общества сосредоточилась на немцах, и потому на движение Первой и Второй армий было обращено всеобщее внимание. К австрийцам же относились без всякой ненависти. И если к границам Австро-Венгрии также двигались войска с пушками и пулемётами, то это было как бы горькой необходимостью войны, но вовсе не результатом ненависти. Подразумевалось, что Германия — зачинщица всего. Австрия же является только подневольной исполнительницей её воли.

Ведь в Австрии была принадлежавшая когда-то России Червонная Русь, Галиция и само собой подразумевалось, что галичане должны любить русских и ждать как своих освободителей и насадителей настоящей родной культуры.

В этом смысле верховным главнокомандующим были выпущены воззвания, обращённые к галичанам и народам Австро-Венгрии.

«Освобождаемые братья! — говорилось в одном воззвании. — Как бурный поток рвёт камни, чтобы слиться с морем, так нет силы, которая остановила бы русский народ в его порыве к объединению».

«Народы Австро-Венгрии! — говорилось в другом. — Вступая во главе войска российского в пределы Австро-Венгрии, именем великого русского царя объявляю вам, что Россия, не раз проливавшая кровь за освобождение народов от иноземного ига, ничего другого не ищет, кроме восстановления права и справедливости. Вам она также несёт теперь свободу и осуществление ваших народных вожделений».

Эти воззвания, а также воззвание к полякам, в котором говорилось, что заветная мечта их дедов может осуществиться и русские войска несут им благую весть примирения, — эти воззвания были встречены с восторгом в либеральных кругах. И хотя скептики тут же прибавляли, что наверное надуют и поляков и народы Австро-Венгрии, но всё-таки говорили, что жест сделан благородный.

Говорили и писали о том, что немцы врываются, как разбойники, в пограничные польские города, налагают контрибуцию, а в Бельгии сжигают Лувенскую библиотеку, в то время как русские войска вступают во вражескую землю с благой вестью освобождения.

XIX

N-ский пехотный полк, выгрузившись со своими орудиями, кухнями и пулемётами из поезда и пройдя вёрст тридцать маршем в жару по пыльной дороге, приближался к австрийской границе.

Во время остановки, когда кашевары варили обед в последней русской деревне, к околице побежал народ.

— Что там? Куда бежите? — спрашивали солдаты, сидевшие и лежавшие около составленных в козла ружей.

Некоторые что-то отвечали на бегу, другие, очевидно, сами не знали, в чем дело, и бежали только потому, что народ бежал.

— Человека убили! — крикнул, пробегая, рыжий солдат с мокрыми, очевидно после купания, волосами.

Солдаты бросились туда, куда бежали все.

Около сарая у огорода стояла толпа, окружив кольцом что-то лежавшее на земле, и молча жадно смотрела.

Бабы, закрывая фартуком рот и махнув рукой с выражением горестного ужаса, отходили.

На земле лежал человек, покрытый брошенной на него солдатской шинелью, из-под которой только виднелись ноги в сапогах, подбитых гвоздями.

Он был убит бомбой с аэроплана.

И то обстоятельство, что это был п е р в ы й убитый, действовало на всех зрителей гипнотически. Взгляды толпы почему-то жадно приковывались к неподвижным подмёткам сапог убитого. Подбегавшие вновь замолкали, как замолкают люди, когда подходят к покойнику.

— Господи, батюшка! — говорили бабы, отходя, — убили, как собаку, и ладно. А жена, небось, письма будет ждать, лепёшек готовить…