Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Подошёл, обнял за плечи и повёл к дивану. Мы лежали бок о бок, он провёл рукой по моему телу, глядя внимательно. Вроде ждал, что я вздрогну, отстранюсь. Будто это для меня впервые. Сказал:

— Мне всю неделю так хотелось тебе позвонить.

Я ответила:

— Жаль, что не позвонил.

Тут мы поцеловались. Всё было просто, я была пассивна, просто подчинялась ему, никаких игр не устраивала. Отвечала на его ласки так, чтобы он чувствовал — я хочу, чтобы всё было так, как он хочет, хотя полной уверенности в том, что он нужен мне именно для этого, у меня не было, — впрочем, и против этого я ничего не имела. Во всяком случае, в первый раз всегда очень трудно быть естественной, всё отмечаешь про себя, сравниваешь, вспоминаешь, ждёшь… Потом он улёгся на полу, а я стала думать о дне завтрашнем. О том, что снова увижусь с ним, после всего. О его теле. Счастливые мужики — так у них всё просто устроено. Он ничего не сказал. Оба мы ничего не говорили. Довольно долго. Лежали молча. Так бывает иногда после фильма: выходишь из зала и не хочется ничего говорить. Я думала: как мало я о нём знаю. Интересно — часто он это делает? Сплетен о нём на нашей студии практически не было. Интересно, что он на самом деле обо мне думает? О его возрасте, о его прошлом, о моём возрасте, о моём прошлом… Он сам нарушил молчание. Только сначала протянул руку и коснулся пальцами моего рта — словно очертил линию губ.

— Дженни, на арго этой варварской провинции то, что я только что совершил, называется «трахнуть бабца». Единственный способ избавиться от этого арго — сломать ритуал, ему сопутствующий. По ритуалу, я должен сейчас поблагодарить тебя за «клёвый перетрах», одеться и поехать к себе. Но я хочу сейчас уложить тебя спать, лечь рядом и тоже спать — просто спать рядом с тобой. И поцеловать тебя утром. Приготовить тебе кофе, когда тебя вызовут на студию. Понимаешь, если завтра ты поймёшь, что это всё — ошибка, что ж, прекрасно. Я просто хочу, чтобы сейчас мы вели себя по-человечески, по-европейски. Не как человекообразные на этой кинопланете.

Он лежал опершись на локоть, внимательно на меня смотрел. Я ответила:

— Уже завтра. И я с тобой.

Он поцеловал мне руку.

— Ладно. Тогда — ещё одна речь. За свою долгую жизнь я влюблялся не один раз и хорошо знаю симптомы. Они отличаются от тех, что сопутствуют «траханью бабцов». Но любовь — болезнь моего поколения. Несвойственная вашему. Я не жду, что ты в какой-то момент можешь подхватить от меня эту болезнь.

— Это просьба или предсказание?

— И то и другое.

Так всё и началось. Мы легли спать. Не спали. Есть что-то такое в собственной постели — ощущение, что тут ты на своём месте. И то, как он меня обнял и прижал к себе. И то, как я думала о его словах и как не надо было ему их произносить, потому что они звучали даже оскорбительно, подразумевалось, что я могла оказаться этаким «бабцом», готовым на одноразовый перепих, и ещё — что я слишком молода и неглубока и слишком «семидесятница», чтобы понимать, что такое любовь. И в любом случае всё прозвучало ужасно назидательно. Но это ещё означало, что он вовсе не такой хладнокровный и гораздо более уязвим, чем мне казалось. И стервозное чувство: я нужна этому папику! В его-то годы, после всех его женщин. И вдруг я сама почувствовала, что он нужен мне, что он мне по-настоящему желанен. И я повернулась к нему и сказала «да!».

(Продолжение следует. Час тридцать ночи. Я сошла с ума.)

Калитка в стене

— Дэниел? Это Нэлл.

— Кто?

— Твоя бывшая жена.

Он резко убирает руку с плеча Дженни.

— Каро?

— У неё всё прекрасно. — Молчание. — Извини за звонок в такой несусветный час. Мы не сумели справиться с разницей во времени.

— Я ещё не лёг. Так что это не важно.

— Я звоню из-за Энтони, Дэн.

— О Боже. Что, всё кончено?

— Нет, просто… кстати, я тут у Джейн, в Оксфорде. Она хочет с тобой поговорить. — Он не отвечает. — Ты слушаешь?

— Просто на некоторое время утратил дар речи.

— Она всё тебе объяснит. Передаю трубку.

Он смотрит на Дженни, прикладывает свободную руку к виску — пистолетом. Она с минуту не сводит с него глаз: теперь она уже не смеётся, потом опускает взгляд и отворачивается от него. Смотрит куда-то в центр комнаты.

— Дэн?

— Да, Джейн!

В его голосе — странное смешение чувств: теплота и обида, но прежде всего — невозможность поверить в происходящее. В трубке — короткая пауза.

— Мне ужасно неловко так беспокоить тебя. Как гром с ясного неба. — Снова пауза. На этот раз подольше. — Ты меня слышишь?

— Дело в том, что уж тебя-то услышать я никак не…

— Извини. Так мило было с твоей стороны передать весточку через Каро.

— Мне очень жаль, что всё это так затянулось.

Он ждёт, что она ответит на это. Но она опять молчит. Он словно в ловушке меж двумя прошлыми: тем, что только что подошло к концу и ещё присутствует тут, в этой комнате, и совсем далёким; меж двумя вещами, которых страшится больше всего, — чувством и безрассудством.

— Как он?

— Он теперь в больнице. Здесь, в Оксфорде.

— Такая беда для всех вас.

— Мы уже научились жить с этим.

Снова молчание, и он отчаянно пытается сообразить, зачем на него свалилось всё это.

— Может быть, существуют какие-то формы лечения здесь, в Америке, и нужно, чтобы я…

— Боюсь, уже слишком поздно. Ему уже никто ничем помочь не может. — Снова пауза. — Дэн, я целую неделю набираюсь смелости тебе позвонить. Не знаю даже, как это сказать, после всего, что произошло. — Она опять замолкает. Потом решается: — Он хочет повидать тебя перед смертью.

— Повидать меня?

— Страшно сказать, но это так. Очень хочет. Отчаянно. — Она спешит добавить: — Он тяжко болен. Но голова совершенно ясная.

Он чувствует себя как человек, неожиданно ощутивший под ногой вместо мощёного тротуара бездонную пропасть.

— Джейн, ты же знаешь, я сочувствую от всей души, но… Я хочу сказать, всё это так… — Теперь его черёд искать спасения в молчании. Он делает над собой усилие, чтобы в голосе не так явно звучало требование избавить его от всего этого. — Вы оба были тогда правы. Господи, да я же давно всё вам простил. Скажи ему об этом сама. — Она ничего не отвечает, и он вынужден спросить: — Ведь речь об этом?

— Да… Отчасти.

— Ты же понимаешь. Я от всего сердца. Полное отпущение. Насколько это от меня зависит.

— Он специально просил меня сказать — это… дело между вами не закончено.

— Но, моя дорогая, я… Ну, я имею в виду… Не можешь ли ты сама ему сказать? Пусть просто примет это на веру.

— Это не каприз, Дэн. Иначе я не стала бы тебя беспокоить.

Она ждёт; так она всегда и поступает, когда вопрос задан и требования выставлены. Нажим чаще осуществляется с помощью молчания, а не слов.

— Не могу ли я ему позвонить?

И наступает полнейшая тишина. Он говорит «Алло?», ещё и ещё раз. Потом слышит в трубке голос Нэлл, сдержанный, нейтральный:

— Это опять я.

— Что случилось?

— Ничего… Подожди минуточку, она сейчас не может говорить.

— Нэлл, какого чёрта? Чего от меня хотят? Я сказал, что могу позвонить в больницу.

— Боюсь, он хочет видеть тебя во плоти.

— Но почему же, Бог ты мой?

— Я, право, не знаю. Только он ни о чём другом и не говорит.

— Я же перед отъездом просил Каро узнать, не могу ли я помочь как-нибудь.

— Я знаю. Думаю, дело в том, что он умирает. — Он чувствует, что она пытается найти разумное объяснение происходящему. — Мы пытались объяснить ему, что тебе будет очень трудно это сделать. Но это превратилось у него в какое-то наваждение. Я виделась с ним вчера вечером. Дело не только в Джейн.

— Не пойму, почему меня хотя бы не предупредили заранее.

— Джейн лгала ему. У него создалось впечатление, что она пыталась связаться с тобой. Но ей не хотелось втягивать тебя в это дело. Я и сама только-только в это вмешалась. Это я заставила её хоть что-то сделать по этому поводу. Мы проспорили всю ночь. Считай, что это я виновата.

— Как долго ему ещё… как они считают?

— Не очень долго. Дело не только в том, что он скоро умрёт. Ещё — как долго он сможет разумно говорить. Я так поняла Каро, что ты уже закончил последний фильм, — добавила она.

— Более или менее. Дело не в этом.

— О да, разумеется. Её фотография была на днях в «Экспрессе». Поздравляю.

— Ох, ради всего святого!

Она произносит очень ровным тоном:

— Если ты полагаешь, что нам с Джейн было так уж легко наблюдать…

— Я не совсем лишён воображения, Нэлл. А теперь давай-ка, к гребаной матери, выкладывай, что там у вас осталось.

Голос его звучит необычно — Дэн явно задет за живое. Молчание. Потом она, как бы удовлетворясь тем, что испытанное оружие по-прежнему способно ранить, отступает и говорит, будто ничего не случилось:

— Извини. Это не шантаж. Мы просто очень просим.

— Да это всё прошло и быльём поросло.

— Не для Энтони. — И добавляет: — Но решать — тебе.