Лев в долине - Элизабет Питерс

Наш маленький караван устремился по тропе, ведущей в западном направлении. После разлива Нила на полях лежала смрадная, зато чрезвычайно плодородная черная грязь, из которой уже проглядывали зеленые росточки. Путь лежал вдоль насыпи, ограждающей поля, в направлении деревни Меньят-Дахшур – туда, где обрабатываемые земли резко сменяются безжизненными песками.

Возглавлял караван, как водится, Эмерсон, взгромоздившийся на крохотного ослика. Если бы он выпрямил ноги и встал, они с осликом вышагивали бы на пару. Но Эмерсон не замечал этой вопиющей несообразности: в такие минуты он воображает себя рыцарем на могучем скакуне, ведущим в бой несокрушимое войско. Было бы попросту бесчеловечно портить ему удовольствие замечанием, что мужчина шести футов ростом выглядит верхом на осле на редкость потешно.

Следом за предводителем ехал Рамсес, оживленно болтавший с Немо. Тот отказался от скакуна и просто шагал рядом, то и дело забегая вперед и останавливаясь. Я была бы не прочь узнать, о чем они беседуют, хотя для Рамсеса обычно важна не тема, а сами разглагольствования.

Впрочем, караван привлекал мое внимание недолго: вскоре я увлеклась открывшейся взору картиной. На горизонте высились две огромные каменные пирамиды. Лучи полуденного солнца отражались от их известковых граней, так что пирамиды казались облитыми жидким серебром. Обе принадлежат к числу древнейших погребальных сооружений Египта, построенных даже раньше прославленных пирамид Гизы. Та, что повыше, уступает в высоте только пирамиде Хеопса. Раскопки мсье де Моргана доказали, что ее возвел фараон Четвертой династии Снефру. Мы с Эмерсоном давно об этом догадывались.

Что до второй каменной пирамиды, то имя ее строителя до сих пор неизвестно. Это как раз та загадка, которую мы намеревались разрешить предстоящей зимой. Но, помимо этой загадки, вторая каменная пирамида таит множество других. Слишком велико ее отличие от всех прочих пирамид. Взять хотя бы своеобразие очертаний. Угол наклона ее граней непостоянен: в нижней части он равен приблизительно пятидесяти четырем градусам, а в верхней, если меня не подводит память, – сорока двум градусам пятидесяти девяти минутам. Поэтому пирамида наречена «Ломаной». Чем объяснить эту странность? И в чем причина зловещих сквозняков, которые свищут в ее темных и душных коридорах?

Но еще сильнее меня завораживают внутренние казематы пирамид. Непроглядная тьма, безмолвие, духота, хлопанье крыльев летучих мышей – все это приводит меня в восторг, который нельзя сравнить ни с чем. Я поклялась, что проведу внутри Ломаной пирамиды много блаженных часов, чтобы найти источник то и дело возникающих в ее проходах порывов ветра.

Увы, на помощь Эмерсона рассчитывать не приходилось. Он понимает мою страсть к пирамидам, но не разделяет ее и пренебрежительно относится к теории о потайных отверстиях и камерах внутри Ломаной пирамиды. И не обращает внимания на мои уверения, что я сама чувствовала загадочные сквозняки.

«Это все летучие мыши, Пибоди! – твердит он. – Стая летучих мышей дружно хлопает крылышками и гасит твою свечку. Хорошо, что у тебя такое богатое воображение, это одно из твоих наиболее симпатичных качеств. Но...»

Эмерсон – чрезвычайно упрямый египтолог: если что-то вобьет себе в голову, то его абсолютно бесполезно переубеждать. Оставалось надеяться, что он почувствует открытый мною феномен на собственной шкуре. Ради этого я даже была готова надолго – пока не потянет сквозняком – сделать его узником пирамиды.

Своей задачей на предстоящий сезон он поставил узнать имя строителя Ломаной пирамиды. В пирамидах Шестой династии погребальные камеры покрыты надписями, позволяющими идентифицировать их владельцев, однако более ранние захоронения почему-то напрочь лишены надписей как снаружи, так и внутри. Узнать имена царей, для которых эти пирамиды возводились, можно только из находок в окрестных развалинах.

Путь наш лежал мимо деревни – домиков с плоскими крышами, мечети с минаретом, пальм и тамарисков. Мне не терпелось увидеть жилище, которое подобрал для нас Абдулла. Я готовила себя к худшему. Когда я познакомилась с Эмерсоном, он проживал в каменной гробнице. Опыт доказывает, что мужской пол вообще придерживается своеобразных стандартов по части удобств и чистоты. Зато в прошлом сезоне наше жилище в Мазгунахе – заброшенный древний монастырь – заслуживало всяческих похвал. Я сумела создать там необходимый уют. Увы, хотя Мазгунах и находится всего в нескольких милях к югу, мы не могли себе позволить дважды в день преодолевать это расстояние, теряя драгоценное время и силы.

Но как ни умеренны были мои ожидания, прибыв на место, я испытала разочарование. Жить нам предстояло на краю деревни, можно сказать уже в пустыне. Утоптанный двор окружала глинобитная стена. Во дворе теснились постройки, достойные именоваться в лучшем случае хижинами и сараями. Одна из них как будто претендовала на звание дома, хотя это, конечно, чересчур громко сказано. Стены одноэтажного строения были сложены из «кирпичей», вылепленных (лучше не гадать из чего) прямо на месте строительства и скрепленных грязью вместо раствора. На плоской крыше громоздилась какая-то рухлядь, – скорее всего, сгнившие ширмы. Судя по состоянию окружающей двор стены, ее пытались впопыхах подновить, причем не успевшая высохнуть штукатурка свидетельствовала, что эти тщетные попытки были предприняты совсем недавно.

Абдулла оказался на месте раньше меня. Я застала его за беседой с Эмерсоном, но египтянин притворился, будто не замечает меня. Пришлось похлопать его по плечу.

– Вы уже здесь, госпожа? – удивился Абдулла, словно надеялся, что я потеряюсь по пути. – Видите, какой хороший дом? Я даже велел подмести все комнаты.

Да, за такой подвиг полагается орден – не знаю уж, какими орденами награждают в этой стране самоотверженных подметальщиков. Упрекать Абдуллу было бессмысленно: он сделал все, что мог, хотя, по моим понятиям, не сделал почти ничего. Эмерсон вряд ли его превзошел бы.

Я заранее знала, что мне придется в буквальном смысле засучить рукава. Работа нашлась всем. Одни натаскали воду из колодца, благо он оказался совсем рядом; другие продолжили штукатурить самые безобразные участки стены, третьи щедро посыпали помещения порошком Китинга – самым сильным из всех дезинфицирующих средств.

Дом был разделен на четыре комнатушки, но мне хватило одного взгляда на узкие высокие окна и земляные полы, чтобы убедиться, что на роль спальни не годится ни одна. Это означало, что нам придется ночевать на крыше. После того как оттуда были сброшены остатки старых ширм, крыша приобрела довольно симпатичный вид, не то что тюремные камеры, почему-то именуемые комнатами.

Двум камерам все-таки нашлось применение: там предстояло жить Рамсесу и мистеру Немо. Последний мигом перестал ухмыляться, получив от меня швабру.

К вечеру дом стал более или менее пригоден для жилья. В деревне были приобретены новые ширмы для крыши и прочие необходимые мелочи. Но передохнуть было некогда: к нам шли и шли гости с «подарками» – яйцами, молоком, хлебом, цыплятами, – за которые почему-то ожидали платы.

В сумерках я наконец велела затворить тяжелые деревянные ворота и впервые за день перевела дух. Любопытство деревенских жителей – понятная вещь, но постоянное хождение взад-вперед могло впоследствии привести к исчезновению ценных археологических находок, ждать которые оставалось уже недолго.

Одним все же дом был хорош: с веранды открывался вид на пирамиды. За ужином мы наслаждались их силуэтами на фоне волшебного заката – одной из главных приманок этих мест. Трапеза происходила на свежем воздухе. Свежим его, конечно, можно было назвать только с большой натяжкой из-за сильного аромата, издаваемого незаменимой вьючной скотиной, то есть ослами, но в доме воняло еще сильнее – чудодейственным порошком Китинга.

Немо принял мое приглашение поужинать с нами, но не потому, что ему нравилась наша компания, просто египтяне дали понять, что возражают против его присутствия. За стол он все же не сел, устроился прямо на земле, подоткнув под себя полы измызганного халата. Ел не вилкой, а руками, а потом вытер их о собственное одеяние. На первый раз я смолчала, хотя уверена, что мистер Немо проделал все это намеренно – чтобы меня позлить.

Сперва разговор не клеился. Эмерсон строил планы на завтрашний день. Немо старательно скрывал от нас остатки воспитанности, даже я от утомления больше помалкивала. За всех разглагольствовал Рамсес. Наш сын – неугомонный говорун, предпочитающий именно монологи. Сначала он в красках описал повседневную жизнь наших работников: свадьбу Селима, развод Абдуллы, рождение близнецов у Юсуфа и появление трехголового козленка в соседней деревне (такие чудеса всегда случаются в соседней деревне, а рассказывают о них надежные люди, с которыми, увы, никто лично не знаком).