Правда о допетровской Руси. «Золотой век» Русского государства - Андрей Буровский

В Приказ тайных дел брались молодые, хорошо образованные подьячие из Приказа Большого дворца. Для них даже работала своеобразная школа при Спасском монастыре; эту школу окончил и молодой подьячий Семен Медведев. Позже он пострижется под именем Сильвестра и уже как монах прославится своей ученостью.

Все четыре дьяка Тайного приказа, занимавшие эту должность — Томила Перфильев, Дементий Башмаков, Федор Михайлов, Данила Полянский, — незнатного происхождения, всем обязанные только своим способностям и царю. Притом люди это очень квалифицированные и умные. Дьяк Приказа тайных дел должен был всегда находиться возле царя, а вдруг окажется необходим.

Система управления Московией оказывалась одновременно очень демократичной, крайне многое решалось на местах, усилиями выборных лиц. А одновременно система управления оказывалась крайне централизованной, до максимального предела. Очень многие дела могли делаться только в Москве, и нигде больше. Взять то же «слово и дело государево»… Уже с первого из Романовых, с Михаила Федоровича, существовала эта зловещая форма политического сыска.

Стоило кому-то прокричать страшную формулу, как все служилые люди обязаны были прийти в действие: схватить самого кричавшего и всех, на кого он укажет, пусть только как на свидетелей. Всех их тут же «ковали в железа» и «под великим бережением» везли в Москву. Иногда на месте снимались и показания, записывались рассказы доносчика, ответчика и свидетелей, но только в Москве можно было окончательно решать вопросы о «слове и деле государевом».

Целых три приказа: Разбойный, Разрядный и Стрелецкий — рассматривали «слово и дело государево». При Алексее Михайловиче эти дела стали рассматривать в Приказе тайных дел.

Вот в этот приказ, а до 1654 и после 1676 годов в один из трех названных везли всех «фигурантов» «слова и дела». Хоть с Камчатки! Насчет Камчатки, кстати, я вовсе ничего не выдумал, был такой случай. Так и везли несчастного камчадала, не в добрый день выкрикнувшего «слово и дело», везли того, на кого он крикнул, обвинив в оскорблении императрицы Анны Ивановны, везли свидетелей. Все лето, два с половиной месяца, кандальники тащились через хребты оленьими тропами до Якутска. Зимой, когда встала река, их в санях повезли в Иркутск и оттуда еще два года везли до Москвы, до страшной Тайной канцелярии. И все три года ни на час не снимали с них кандалов!

В Москве же пришлось всех «фигурантов дела» сначала откармливать и отпаивать два месяца, пока они не пришли в хотя бы относительно вменяемое состояние, а потом уж и пытать.

А пытали по «слову и делу» не только обвиняемого, но и свидетелей, и того, кто кричал, — всех, проходящих по делу, в совершенно обязательном порядке. Так что «слово и дело» оказывалось прекрасным способом отомстить — особенно со стороны худородного высокородному. Конечно, под пытку шли оба, но кто терял больше при этом? Стоит ли удивляться, что при «слове и деле» полагалось сразу же схватить всех «фигурантов» и «беречь накрепко, чтобы над собой никакого дурна не учинили». Потому что и «дурно чинили», и, уж конечно, бежали без памяти, куда глаза глядят.

Вообще же политический сыск был не только крайне жестоким, но и крайне тупым, неразборчивым. Поскольку царская семья жила в верхних кремлевских покоях, всякое покушение на жизнь, здоровье или достоинство царя и его семьи называли «государево верхнее дело». Приведу несколько примеров таких политических процессов.

«Худ государь, что не заставляет стрельцов с нами землю копать», — высказался крестьянин Данило Марков, которого заставили копать ров на Щегловской засеке, а стрельцы в это время били баклуши.

Маркова арестовали, пытали, били батогами за его «поносные слова».

«Как я не вижу сына своего перед собой, так бы де и государь не видел света сего», — вырвалось у неосторожной казачки Арины Лободы, винившей царя в том, что ее сына Ромашко так и не выкупили из татарского плена.

Арина посажена в тюрьму.

«Ты, Евстрат, лучше царя стал!» — похвалил своего соседа Евстрата Туленинова боярский сын Дмитрий Шмараев. Евстрат занял ему овса на семена… Перепуганный Евстрат тут же донес, а Шмараев с перепугу «бежал безвестно».

Иван Шилов, кабацкий голова, даже не упоминал царя, он просто сделал ошибку в официальной словесной формуле: вместо «кабацкое государево дело» сказал «государево дело — кабацкое». Бит батогами.

Чудинка Сумароков, дворовый человек Б. И. Морозова, стал развлечения ради стрелять по галкам, сидевшим на одной из труб Чудова монастыря, и «от той его стрельбы пулька прошла в царские хоромы». За то, что он «такова великого и страшного дела не остерегся», несчастному чудинке отсечена левая рука и правая нога.

В подмосковном селе Черемушки, на вечеринке у крестьянина Кузьмы Злобина, дети боярские Семен Данилов и Василий Полянский поссорились. Семен пригрозил Василию, что пожалуется на него царю, а подпивший Полянский сунул в нос обидчику кукиш с «поносными словами»: «Вот де тебе с государем».

Донес на «преступника» бывший здесь же поп Моисей, после чего сын боярский Василий Полянский с женой и детьми «бежал без вести», и больше про него ничего не известно.

Но самая смешная и грустная история случилась с бабкой Марфой, которая взяла сдуру пригоршню соли, чтобы посолить печеный гриб… «Комнатная бабка», допущенная в «верхние палаты», соль-то взяла. Но тут в комнату вошла «дохтурица», и бабка испугалась: ведь соль она взяла без разрешения, а грибы пекли для царя. Бабка забежала в «мыленку», то есть в умывальную комнату царицы, и высыпала соль на пол. «Дохтурица» тут же донесла: а вдруг бабка колдует, и это она выполняет такую ворожбу с солью?!

Несчастная старуха была немедленно «взята», и «подымана на дыбу, и висела», и «была расспрошена накрепко», а не имела ли она какого злого умысла?!

Какой бабка была страшный подрывной элемент, явствует из ее «пытошных речей»: «она де Марфа, про государыню царицу делает всегда кислые шти, а хитрости никакие за ней нет и не было, работает им, государям, лет с тринадцати».

И хотя была злополучная бабка «к огню приложена и всячески стращена, а говорила тож, что и на расспросе сказала». Судьба Марфы неизвестна, потому что время не пощадило свитка с ее «делом». Ясно только, что во дворец, в «верхние палаты», она не вернулась.

Вообще страх перед колдунами и ворожеями у Алексея Михайловича был так силен, что много раз перевешивал его природное добродушие и смелость. Ядра и пули из польских крепостей на войне меньше пугали царя, чем какой-то «Степашко, слонявшийся меж двор», который давал людям пососать «хмельное зелье, завернув в плат, чтобы им запретить от пьянства» — то есть вызвать отвращение к вину. Не одна «комнатная бабка Марфа» пала жертвой этих страхов царя.

Насколько вся политическая жизнь страны, вся ее административная работа протекала в Москве и концентрировалась в Кремле и возле Кремля, говорят хотя бы уже некоторые поговорки. Например, «Орать во всю Ивановскую». Дело в том, что в самом Московском Кремле было две площади: Большая Ивановская площадь и Малая Ивановская.

По одной версии, на Большой Ивановской проводились наказания кнутом — отсюда и поговорка. По другой версии, на Большой Ивановской оглашались царские указы. Выходил глашатай в ярком кафтане, такой же яркой, но другого цвета шапке и начинал громко выкликать, «криком выкрикивать» текст указа. Позже это делали на Лобном месте Красной площади, но это позже. Все началось на Ивановской, внутри Кремля, и народная память скрупулезно запомнила это.

Одевались глашатаи, да и вообще все «государевы люди» ярко, броско: кафтан красный, штаны синие, рубаха зеленая, шапка желто-золотая. С современной точки зрения безвкусица. Зато какими яркими световыми пятнами играло солнце на Ивановской площади! И зычный голос глашатая заполнял тесное пространство между строениями, грохотал «на всю Ивановскую».

Или вот «положить в долгий ящик». Стоял такой долгий (то есть длинный) ящик на Ивановской, возле здания Разбойного приказа. Каждый мог положить туда свою челобитную, рассказать о своих «нестроениях», пожаловаться на несправедливость, обвинить нехорошего человека. Иногда дело и решалось, но очень и очень не скоро. Если дьяки, не получив «в лапу», месяцами и годами тянули с челобитными даже известных людей, не спешили с самыми серьезными решениями, то можно себе представить, как и в какие сроки разбирали они эти анонимные жалобы.

Сочетание демократичности и автократичной централизации, концентрация всей власти в Москве невозможно понять без учета громадности страны и слабости связей между разными ее частями.

Московия постоянно оказывается страной одновременно очень богатой и очень бедной. Очень богатой — в ней решительно все есть! В ней даже бедняки едят осетров и мясо оленей и зубров! В Европе такую еду подают если и не только королям, то людям, стоящим не очень далеко от королей… Очень бедной — в Московии едят очень мало овощей, фруктов, орехов, летом почти не употребляют мяса. Европу завоевывают «колониальные товары» — сахар, чай, кофе, какао, табак, шоколад. В Московии, кроме чая, этих продуктов практически нет.