Скульптор - Грегори Фьюнаро

30… 29… 28… 27… 26…

Скульптор увеличил громкость старинной гитарной музыки, звучавшей в отцовской спальне, и выключил все мониторы, не считая того, что застыл над прозекторским столом.

Затем он погасил свет.

19… 18… 17… 16…

Пройдя по погрузившейся в темноту комнате, Скульптор лег на стол на спину и проскользнул под экран. От прикосновения холодной стали стола по ягодицам пробежали мурашки. Черно-белые цифры над головой стирали друг друга, как призраки.

11… 10… 9…

Улыбаясь, Скульптор зажимал член в руке и ждал.

После цифры «2» экран погас, комната погрузилась во мрак. Через секунду, точно так же, как это материализовалось перед взором Томми Кэмпбелла, Скульптор увидел то, что ждал: статую, грязно-белую на черном фоне, казалось парящую в воздухе у самого лица. Однако перед Томми Кэмпбеллом из темноты возник «Вакх» Микеланджело, а Скульптор сейчас видел свое творение, своего «Вакха». Когда мраморно-белый образ нападающего «Ребелс» и его спутника-сатира начал вращаться, Скульптор в отличие от предыдущего обитателя прозекторского стола не ощутил ни страха, ни недоумения.

Нет, за три месяца, прошедшие после того, как Скульптор отнял жизнь у Томми Кэмпбелла, он уже очень много раз находился на этом столе, особенно в последние несколько недель.

Скульптор принялся массировать член, сначала медленно, поскольку он уже научился идеально рассчитывать время. Как это было перед взором Томми Кэмпбелла, изображение на экране вдруг сменилось крупным планом головы статуи: виноградные гроздья, листья, вьющиеся волосы, обрамляющие пьяное лицо футбольного нападающего, блестящее, белое, с пустыми фарфоровыми глазами и полуоткрытым ртом. Затем камера скользнула по груди Кэмпбелла, по его вздутому животу и наконец остановилась над пахом, тем местом, откуда Скульптор аккуратно удалил пенис молодого парня.

Такое благоприятное совпадение, буквально божественное провидение, не укрывшееся от Скульптора! Как раз в этот момент обволакивающие звуки сонаты ре-минор Скарлатти перешли в сонату ми-мажор, а изображение на экране также сменилось. Теперь это было лицо Томми Кэмпбелла, привязанного к столу, заснятое второй, неподвижной камерой, установленной сбоку у прозекторского стола.

«Папа, ты здесь? Я свалился с крыльца и меня положили на растяжку?»

Лицо звезды «Бостон ребелс», пытающегося понять, что он видит перед собой в абсолютной темноте, снова исказилось в недоумении. Скульптор непроизвольно переключил внимание на шею Кэмпбелла. За последний месяц он привык следить за сонной артерией, подстраивая массаж своего члена под удары сердца молодого парня. Он поддерживал ритм, повторяя пульс Томми, пока нападающий взирал на вращающееся и трансформирующееся изображение «Вакха» Микеланджело над головой.

«Пора. Стряхни с себя сон, сын Юпитера!»

Скульптор буквально перестал дышать, увидев, как Томми Кэмпбелл пытается повернуть голову, почувствовал, как у него внутри все забурлило от восторга, когда у парня на шее забилась жилка в такт участившимся ударам сердца.

«Кто ты такой? Что я здесь делаю?»

Дыхание Скульптора стало чаще. Не в силах оторваться, он смотрел, как Кэмпбелла охватывает паника и тот начинает вырываться. Скульптор знал, что изображение на экране перед глазами связанного футболиста снова начинает меняться, смещается вниз по груди Вакха, через живот к лишенному волос паху, тому месту, где должен быть пенис.

«Черт побери, в чем дело?»

Скульптор увеличил частоту, интенсивность движений, не прерываясь на тот момент видео, когда изображение перед Кэмпбеллом изменилось и он наконец увидел себя самого, свое лицо, обрамленное виноградными гроздьями и листьями.

«Это еще что такое, твою мать?..»

На экране у него перед глазами Томми Кэмпбелл судорожно забился, и Скульптор заработал рукой еще быстрее, наконец нагоняя бешено колотящееся сердце своего Вакха.

«Этого не может быть. Все это мне снится!»

«Нет, мой Вакх. Ты наконец проснулся».

И вот, как уже много раз до этого, в то самое мгновение освобождения своего Вакха Скульптор выпустил исступление, вскипевшее в груди, достиг божественного единения со своим творением.

Глава 10

Они снова остались вдвоем. Когда специальный агент Сэм Маркхэм наконец заговорил с ней, Кэти Хильдебрант показалось, что ее оторвали от просмотра криминального сериала с примитивным сюжетом и истуканами-актерами, насыщенного трупами и идущего в лучшее эфирное время. С недавних пор она буквально заболела им, в чем ей было стыдно признаться своим коллегам по работе. Даже услышав голос Маркхэма, узнав светофор, перед которым они остановились и который подсознательно сообщил ей о завершении двадцатиминутной дороги от Уотч-Хилла вместе с сотрудником ФБР, в полном молчании, Кэти по-прежнему лишь смутно, отрешенно чувствовала, что кино, которое она мысленно видела у себя в голове, вовсе не снимается. Все происходит на самом деле, и она исполняет одну из главных ролей.

— Вы там когда-нибудь бывали? — спросил Маркхэм.

— Простите, что вы сказали?

— В Университете штата Род-Айленд?.. На указателе было написано, что на светофоре надо повернуть налево. Мне показалось, что вы поглядели в ту сторону.

— Извините, я даже не думала, куда смотрю.

— Где студенческий городок, там должны быть и кафе. Вас не интересует чашка кофе? Хотите, я проверю по навигатору?

— Нет, благодарю вас.

На светофоре зажегся зеленый, и Маркхэм поехал дальше.

— Да, — через какое-то время сказала Кэти.

— Передумали насчет кофе?

— Нет. Я хотела сказать, что бывала в Университете штата Род-Айленд. Всего один раз. Несколько лет назад, когда меня пригласили выступить с лекцией после выхода моей книги.

— Вам часто приходилось выступать с лекциями? Я имею в виду, после выхода книги?

Сотрудник ФБР даже не пытался проявить деликатность, не пробовал скрыть, что ищет еще одну связь между доктором Кэтрин Хильдебрант и убийцей из фильма, который прокручивался у нее в сознании. На Хильди тотчас же снова навалилась вся тяжесть реальности последних нескольких часов. На глаза женщины неожиданно навернулись слезы.

— Извините, — сказал Маркхэм.

Сглотнув подступивший к горлу клубок, Кэти опять уставилась в окно. Последовало долгое, неуютное молчание.

— В последний раз я бывал там почти пятнадцать лет назад, — наконец снова заговорил Маркхэм. — Я имею в виду, в университете. Если честно, почти ничего не помню. Как и вы, я приезжал туда всего один раз. С женой, осенью, на встречу выпускников. Она окончила факультет океанографии. Университет ей очень нравился, а я был от него не в восторге. Футбольный стадион показался мне убогим. Наверное, тогда он ценился высоко — я говорю о факультете океанографии. Не знаю, как обстоят дела сейчас. За пятнадцать лет многое может случиться.

До Кэти внезапно дошло, что сотрудник ФБР решил вернуться в Провиденс кружным путем, по магистрали номер 1 вместо шоссе 1–85. Слезы высохли, и дело было не в искренней попытке Маркхэма завязать непринужденную беседу, не в том, что он заговорил о чем-то личном. Все заключалось в его голосе, впервые за весь день ставшем нерешительным и смущенным, наполнившемся чем-то человеческим.

— Любопытная пара, — сказала Кэти, удивляясь интонациям собственного голоса, тому, насколько же она жаждала говорить о чем угодно, только не о событиях сегодняшнего дня. — Как сотрудник ФБР женился на даме, занимающейся океанографией?

— Тогда я еще не работал в бюро. Вообще-то я познакомился со своей будущей женой, когда преподавал английский язык в старших классах школы.

— Ага, значит, вот чем это объясняется.

— Объясняется что?

— Сонет.

— Сонет?

— Да. Ваш анализ поэзии Микеланджело показался мне слишком уж профессиональным, чересчур вдумчивым даже для психолога ФБР.

Маркхэм одобрительно, игриво, с преувеличенным восхищением кивнул.

— Я должна была догадаться обо всем еще по дороге в Уотч-Хилл, — продолжала Кэти. — Когда вы спросили, был ли сонет, который я получила, пронумерован, как это обстоит с сонетами Шекспира.

— Так или иначе, но вы провели прекрасный анализ улик, доктор Хильдебрант, — с улыбкой заметил Маркхэм, и Кэти ответила ему тем же. — Должен признать, мне неловко, что я ничего не помнил о поэзии Микеланджело. Быть может, когда-то давно, еще ведя занятия в школе, я что-то знал, но вот уже почти тринадцать лет работаю в бюро. Наверное, человек забывает все то, с чем не имеет дела постоянно.

— Не помнишь даже то, с чем сталкиваешься ежедневно. Со мной где-то после тридцати все обстоит именно так.

— После сорока лучше не станет.

— А вы не выглядите на сорок.

— У меня еще есть четыре месяца.