Застекленная деревня - Эллери Квин

В пиджаке бродяги Берни Хэкетт обнаружил удостоверение на имя Джозефа Ковальчика — польского иммигранта в возрасте сорока двух лет, допущенного в США по специальной квоте для беженцев в 1947 году. В грязном носовом платке, привязанном к веревке, идущей вокруг голого тела Ковальчика, они нашли сто двадцать четыре доллара.

— Теперь все ясно, — фыркнул адвокат из Кадбери. — Мистер Шир говорит, что вчера во время приема у тети Фанни она отвела его в кухню и сказала, что летние платья Элизабет Шир сильно поизносились, поэтому пусть он купит жене новое. Она сняла с верхней полки шкафа, где держала пряности, банку из-под корицы, в которой оказались несколько купюр и мелочь. Когда мистер Шир запротестовал, тетя Фанни сказала ему: «Не беспокойтесь, мистер Шир, я не обеднею. Я храню здесь наличные на крайний случай. В этой банке сто сорок девять долларов с мелочью, и если я не могу истратить часть этих денег на новое платье для Элизабет Шир так, чтобы она об этом не знала, то что еще мне с ними делать?» Тетя Фанни вынула двадцать пять долларов и сунула их в руку мистеру Ширу. Только вчера в банке из-под корицы было сто сорок девять долларов, двадцать пять из которых тетя Фанни отдала Сэмюэлу Ширу, но сейчас в ней нет ничего — они уже проверили это, — а под нижней рубашкой Ковальчика были спрятаны сто двадцать четыре доллара, пахнущие корицей. Судья и я, как юристы, мистер Шинн, — сухо добавил Эдамс, — называем это косвенными уликами, но я бы сказал, что они чертовски убедительны. Не так ли, судья?

— В смысле кражи — да, Феррис, — ответил старик.

— Судья, он виновен, как сам дьявол, и вы отлично это знаете!

— Юридически — нет. Феррис, вы останетесь в деревне на этот вечер?

— Придется остаться. Я должен проследить за организацией похорон. Как только сюда прибудет коронер и разрешит мне уехать — надеюсь, это произойдет до ночи! — я попрошу Сая Муди из Комфорта забрать тело. А почему вы спрашиваете, судья?

— Потому что, — медленно ответил судья Шинн, — мне совсем не нравится то, что здесь происходит. Я вынужден обратиться к вам как к практикующему адвокату, присягнувшему поддерживать законы штата, отбросить личные чувства и помочь мне остановить… то, что затевается. Как родственник Фанни Эдамс, вы сможете оказать отрезвляющее воздействие на этих взбудораженных людей. Сегодняшний вечер может стать критическим. Я буду держаться в стороне. Попытайтесь уговорить их передать Ковальчика шерифу или полиции штата.

— Вашей чокнутой деревушкой управляет Хьюб Хемас, — проворчал адвокат. — Почему он ведет себя как Господь Всемогущий, судья? В чем тут дело?

— Во многих вещах, Феррис. Но думаю, в первую очередь в убийстве его брата Лейбана перед войной.

— Дело Гондзоли! Совсем о нем забыл. Присяжные в Кадбери оправдали его, верно? Тогда, судья, — Эдамс покачал головой, — боюсь, вы просите о невозможном.

— Сделайте все, что в ваших силах, Феррис! — Старик стиснул руку Эдамса и отвернулся, дрожа всем телом.

— Думаю, ваша честь, — заговорил Джонни, — мне лучше отвести вас домой, пока вы не заработали пневмонию. Вы когда-нибудь пробовали японский массаж? Вперед марш!

Но судья не улыбнулся.

Вечером они сидели на крыльце дома судьи, наблюдая за прибытием коронера Барнуэлла и грузовика, присланного владельцем похоронного бюро в Комфорте за телом Фанни Эдамс. Мрачное зрелище сопровождалось стрекотанием сверчков, писком москитов, гудением жуков, вьющихся вокруг единственного уличного фонаря в Шинн-Корнерс возле лавки Питера Берри. Близнецы Хемас, вооруженные дробовиками, бродили около церкви, как духи тьмы. Один из них патрулировал передний двор, а другой — задний.

Когда в десять вечера коронер округа Кадбери вышел из ратуши и начал пересекать Шинн-роуд, направляясь к припаркованному автомобилю, судья Шинн негромко окликнул его:

— Барнуэлл, подойдите сюда на минуту.

Массивная фигура коронера в удивлении застыла, затем Барнуэлл быстро зашагал по лужайке к дому судьи.

— Я думал, они вас повесили, судья Шинн! Что, черт возьми, нашло на эту компанию обнищавших фермеров и их жен?

— Об этом я и хочу с вами поговорить. Садитесь, Барнуэлл. Кстати, познакомьтесь с моим молодым кузеном, Джоном Шинном.

— Я слышал, что у судьи гостит давно потерянный родственник. — Коронер Барнуэлл пожал Джонни руку. — В хорошенькую же заварушку вы здесь попали. Судья, что творится в Шинн-Корнерс? Вы знаете, что они не хотят выдавать этого парня, Ковальчика? — Голос коронера звучал ошеломленно. — Почему?

— Боюсь, на то много причин, и притом весьма замысловатых, — вздохнул судья. — Но сейчас, Барнуэлл, нас должен беспокоить только сам факт их отказа. Что произошло в ратуше? Вы отобрали жюри?

— Да, и они принесли присягу должным образом. Ковальчика следовало отвезти в тюрьму и предъявить ему официальное обвинение. Но мне вручили мою шляпу и вежливо попросили убираться из Шинн-Корнерс. До сих пор не могу прийти в себя. Конечно, я загоню ваших деревенщин в их дворовые сортиры, как только смогу прислать сюда нескольких копов…

— Именно этого вам не стоит делать, Барнуэлл. По крайней мере, сейчас.

— Почему? — удивленно спросил коронер.

— Потому что это приведет к неприятностям.

— Кого это заботит?

— Меня, — ответил судья. — И вас тоже должно заботить, Барнуэлл. Я не преувеличиваю опасность. Спросите мнения постороннего. Джонни — бывший офицер разведки и не раз попадал в передряги. Что ты об этом думаешь, Джонни?

— Я думаю, — сказал Джонни, — что приводить вооруженных людей в эту деревню при нынешнем настроении ее жителей — любых вооруженных людей, коронер Барнуэлл, — означает напрашиваться на самые худшие неприятности, какие только видела Новая Англия со времен мятежа Дэниела Шейза.[21]

— Как страшно, — иронически произнес Барнуэлл. — Впрочем, я верю, что вы говорите всерьез. Вот что я скажу вам, судья. У меня тоже есть свой долг, хотя мне едва ли пристало напоминать вам об этом, так как в нашем благословенном штате коронеры округа назначаются судьей Верховного суда, в чьем кресле вы сидите так долго. Таким образом, вы разделяете ответственность за мое назначение. Следовательно, вы заинтересованы в том, чтобы я исполнял свой долг до последней буквы закона. Сейчас мой долг — доставить Джозефа Ковальчика в окружную тюрьму, где этому сукиному сыну самое место. Я не собираюсь делать это лично, а намерен поручить это тем, чья обязанность помогать мне, — иными словами, полиции. Мятеж! — фыркнул Барнуэлл, сходя я крыльца. — Ложитесь спать и забудьте об этом. — Он сел в машину и поехал по Шинн-роуд в сторону Кадбери.

После ухода Барнуэлла судья и Джонни продолжили молчаливую вахту. Они видели, как жители деревни выходили из ратуши и шли по Фор-Корнерс-роуд к перекрестку, обсуждая доение коров и другие деревенские дела. Обязанности распределялись на общих основаниях между мужчинами и женщинами; автомобили и оружие также поступали в общее пользование. Одному поручалась забота о коровах Пэнгменов, другому — сменить Кэлвина Уотерса на ферме Избела, третьему — уход за Скоттами, пока Дрейкли дежурит в деревне. Судья и Джонни видели, как Берни Хэкетт впустил Ферриса Эдамса в дом тетушки Фанни, как старому Мертону Избелу дали ружье для охраны имущества убитой, как Хьюб Хемас и Орвилл Пэнгмен сменили Томми и Дейва Хемасов у церкви и как близнецы проехали в отцовской машине по Шинн-роуд, очевидно направляясь домой, чтобы поспать несколько часов. Каждый мужчина и крепкий парень в Шинн-Корнерс должен был дежурить четыре часа в определенном месте и в определенное время. Старшие дети вроде Дики Берри и Синтии Хэкетт бегали туда-сюда по таинственным поручениям. Свет в кухнях горел до полуночи, так как Милли Пэнгмен, Пру Пламмер и Эмили Берри готовили сандвичи и кофе для всех.

Наконец свет погас, перекресток опустел, дети исчезли, и деревня угомонилась. За исключением фонаря у лавки Берри и прожектора, освещающего территорию церкви, Шинн-Корнерс погрузилась в темноту. Слышались только звуки насекомых, лай собак Скоттов вдалеке и шаги часовых.

— Невероятно, — промолвил Джонни.

— Что? — Судья вздрогнул.

— Все это. Впервые я начинаю понимать Лексингтон, Конкорд[22] и «Бостонское чаепитие».[23] Как могут люди так возбуждаться?

— Могут, если они во что-то верят.

— До такой степени? — Джонни засмеялся.

— Это доказывает, что они живы.

— Я тоже жив, — возразил Джонни. — Но мне хватает ума не высовываться. Чего ради? Старая леди мертва, да упокоит Господь ее душу, и ничто не вернет ее назад. К чему суетиться?

Качалка судьи скрипнула.

— Ты говоришь обо мне или о них, Джонни?

— Обо всех вас.