Торт немецкий- баумкухен, или В тени Леонардо - Татьяна Юрьевна Сергеева

Однажды поздним вечером Николай буквально ворвался ко мне в комнату. В руках он держал газету «Петербургские ведомости», победно размахивая ею над своей головой.

— Смотри, Карлуша, что здесь написано! — И прочитал внятно, выделяя каждое слово. — «19 мая с 11 часов до 2-х и после обеда с 6-ти до 8-ми часов вечера и впредь две недели показываема будет модель монумента Петру Великому…».

Капризный и вздорный характер Фальконета нисколько не смущал Николая: он по-прежнему бредил знакомством с ним. Надо знать, что мой друг обладал удивительным качеством привлекать к себе людей. В молодости, кто бы ни познакомился с ним, непременно попадал под его обаяние и старался держаться к нему поближе. А уж если сам Николай угадывал в новом знакомце человека неординарного, талантливого, в чём бы то ни было, тот сразу и на долгие годы попадал в круг его самых близких друзей. Такой уж был Николай Александрович Львов.

Мы не сразу отправились на осмотр Большой модели — были неотложные дела и у Юрия Фёдоровича, и у Николая проходили экзамены в полковой школе. Что до меня — то мы с дядей Гансом заранее договорились, что я отправлюсь в портретолитейную мастерскую Фальконета только вместе с ними. Юрий Фёдорович нисколько не возражал против моей компании, а Николай только и строил планы о том, как мы вместе посетим мастерскую ваятеля. Дядя Ганс не меньше нашего мечтал увидеть модель будущей статуи, и собирался непременно посетить показ, только несколько позднее, вместе со своими многочисленными друзьями. А я, конечно, в это время должен буду заменить его на кухне.

Наконец, мы сели в Соймоновский экипаж и поехали туда, куда стремился в последние дни весь город. Петербург буквально бурлил впечатлениями — кто-то ругал невезучего скульптора, кто-то возносил его до небес, но нам нужно было иметь собственное мнение, и Николай не слишком доверял отзывам своих знакомых. Нас ждало немало препятствий ещё при подъезде к портретолитейному дому. Все ближайшие переулки и улицы были буквально забиты колясками и экипажами. Какой-то знатный вельможа попытался подъехать цугом с шестернёй лошадей, но, сколько его форейторы ни кричали своё знаменитое «Пади! Пади!», разгоняя прочий народ, на их истошные вопли никто не обращал внимания. Вельможа, ругаясь, с трудом выполз из огромной кареты с восемью гранёнными стёклами на окошках, задёрнутых бархатными занавесками. Вслед за ним буквально выпала на руки лакея, соскочившего с запяток кареты, видимо, его жена.

Крепко вцепившись друг в друга, они стали протискиваться сквозь строй карет и экипажей. Зрелище было преуморительное, и Николай еле сдерживал смех. Нам тоже оказалось непросто пробиться к дверям мастерской. Но мы не только пробились, мы даже смогли втиснуться в узкие двери, пропустив большую группу выходящих навстречу зрителей. А в мастерской неожиданно оказалось достаточно свободно, только душно, несмотря на прохладу майского пасмурного дня. Мы вошли и остолбенели. Прямо перед нашими глазами верхом на коне восседал огромный император Пётр. Одет он был совсем неожиданно — в римскую тогу. Коня я сразу не разглядел, но после, отойдя подальше вглубь мастерской, понял, как великолепно, как точно он вылеплен. Увиденное так нас с Николаем потрясло, что мы замерли в неподвижности, не в силах отвести глаз. Нас толкали то спереди, то сзади, но мы стояли и смотрели, пока Юрий Фёдорович не указал нам одними глазами на ничем непримечательного человека, стоящего совсем рядом с нами, в самом тёмном углу мастерской.

— Это Фальконет…

Я незаметно покосился, пытаясь рассмотреть скульптора. Он был невысокого роста, довольно неказист, выглядел не праздничным, а довольно подавленным, что меня очень удивило.

— Дядюшка! — Взмолился Николай. — Вы обещали меня представить…

— Ну, что же… — Подумав мгновение, произнёс Юрий Фёдорович. — Подойдём к нему… Но ты видишь — он не в духе… Не огорчайся, ежели что…

Они подошли к ваятелю. Я, конечно, остался в стороне, но достаточно близко, чтобы слышать их разговор. Говорили они по-французски, но я, быть может, и не блистал произношением, но речь других на этом языке понимал достаточно хорошо.

Фальконет несказанно обрадовался Соймонову, который тут же представил ему своего племянника. Ваятель только слегка кивнул Николаю, сиявшего обаятельной улыбкой, и тут же начал жаловаться Юрию Фёдоровичу, едва сдерживая слёзы…

— Мсьё Соймонов, Вы представить не можете, что мне приходится сейчас выдерживать!

— Что случилось, дорогой профессор Фальконет?

— Никогда меня не жаловали дураки с подлецами… Я не сказывал вам при последней встрече, какую бумагу мне прислал Бецкой? Он велел статую расположить так, чтобы один глаз императора зрил на Адмиралтейство, а другой — на здание Двенадцати коллегий…

Дядя с племянником не выдержали и рассмеялись.

— Насколько мне известно, царь косоглазием не страдал. — Покачал головой Юрий Фёдорович. — Это Иван Иваныч неудачно свою мысль выразил.

— Но это ещё не всё… — Всхлипнул несчастный Фальконет. — Мне вчера пришлось такую безобразную сцену выдержать…Здесь накануне был некто Яковлев, я даже не представляю, кто он таков… Он произнёс такую мерзкую речь перед всеми зрителями, которые были тогда в мастерской… Нет таких гадостей, которых бы он не наговорил про статую. И головной убор у императора не тот, и усы, которые тот носил всю жизнь, не нужны вовсе… Он говорил, что мою работу поносят во всех петербургских домах, и что меня спасает только покровительство императрицы…

— Я знаю этого Яковлева… — Сердито произнёс Николай. — Это известный негодяй, в Петербурге его зовут «Мсьё скандал». Где бы он ни появился — везде возникают какие-то мерзкие истории… Это человек до того презренный, что недавно был выключен со службы. Он не стоит Вашего внимания, профессор Фальконет. Статуя великолепна. Она просто поражает своим величием и красотой!

— Успокойтесь, мой дорогой… — Подхватил Юрий Фёдорович. — Что для вас мнение какого-то невежды! Наши общие друзья в Академии художеств очень высоко оценили вашу работу. А ваш любимец художник Дмитрий Левицкий говорил, что он так был потрясён зрелищем монумента, что несколько ночей спать не мог!

Лицо Фальконета просветлело. Поняв, что на душе у скульптора полегчало, я отошёл в глубину мастерской, чтобы получше оглядеть монумент. Я — только простой обыватель, и судить о скульптуре не имею никакого права. Вы, любезный мой читатель, можете лицезреть её каждодневно и иметь собственное мнение по её поводу. Ну, а в тот момент мне, как человеку любознательному от природы, очень хотелось узнать мнение зрителей, которые, как и я, впервые разглядывали будущий монумент, обходя его по кругу. Но мне, видимо, очень не повезло, поскольку слышал я вокруг разговоры далёкие