Дочь Клеопатры - Мишель Моран

— А, доброе утро, — ухмыльнулся моряк, приближаясь ко мне. — Хорошенькая. Значит, не врали парни.

Я повернулась, чтобы убежать, и тут в дверном проеме блеснул клинок, брошенный чьей-то рукой. Тяжелый нож глубоко вонзился в панель рядом с моряком, и тот уронил статуэтку. Я замерла, боясь пошевелиться или даже вздохнуть.

— Надеюсь, ты собирался это вернуть, — произнес Юба.

Вор наклонился, трясущимися пальцами подобрал статуэтку и поставил ее на стол, но так неловко, что крошечная рука отломилась. А потом как ошпаренный ринулся к выходу. Юба поймал его за шиворот.

— Никогда не касайся того, что принадлежит Цезарю, — внушительно сказал он, а когда моряк попытался выдавить что-то в ответ, усилил хватку. — В следующий раз буду целить прямо в горло. — И, оттолкнув напуганного вора, обратил свои черные глаза на меня. — А ты что здесь делаешь?

— С… свиток, — быстро солгала я. — Хотела… хотела что-нибудь почитать.

— Ну так ищи, — процедил Юба и направился к столу, где, осмотрев маленькую руку на свету, безжалостно швырнул ее в пустую амфору.

— Нет! Не выбрасывай!

Он посмотрел на меня взглядом человека, которому помешали в работе.

— Это старинная вещь.

— Благодарю, царевна. К несчастью, римлян мало интересуют разбитые изображения египетских богов. Но раз уж ты увлекаешься искусством, скажи, какие из этих предметов, по-твоему, самые ценные?

Я уже видела Юбу в ярости и не собиралась испытывать его терпение, поэтому сразу же указала на статую, и он удивленно поднял брови.

— Тутмос Первый?

— Как ты узнал?

Фараон правил более тысячи лет назад, и я была просто поражена.

— Прочел иероглифы, — бросил нумидиец. — Что еще?

Я посмотрела на бронзовый бюст Диониса — и поспешила сморгнуть навернувшиеся слезы, пока Юба их не заметил.

— Можешь поплакать, — жестко произнес он, — это их не вернет. Царства поднимаются и падают по воле богов, а она переменчива.

— Исида никогда не отворачивалась от Египта! Она еще возвратит меня домой.

— На твоем месте, царевна, — протянул Юба угрожающим тоном, — я бы думал, где и что говорить.

Однако мне было не до страха. Я вскинула голову.

— Все знают, что Юлий Цезарь убил твою мать и брата. Но я никогда не склонюсь перед Римом.

— Похвальное мужество. — Его губы скривились в язвительной улыбке. — Потолкуем об этом после триумфа.

Я повернулась к Юбе спиной и пошла прочь. Правда, немного задержалась у входа, разглядев базальтовую статую Петубаста, о которой упоминал Александр. Даже высеченные из камня, его черты были совершенны. Наспех исполненная надпись указывала только дату смерти в шестнадцатилетнем возрасте. Уже протянув к ней руку, я покосилась через плечо, поймала пристальный взгляд нумидийца и передумала, просто вышла из библиотеки.

Александр нервно мерил каюту шагами.

— Где ты была? — набросился он на меня.

— В библиотеке.

— А я-то везде обыскался.

Проследив за его расстроенным взглядом, я посмотрела на кровать. У Птолемея был очень болезненный вид. Мальчик лежал на подушках и почти не подавал признаков жизни.

— Он еще горячее, чем раньше.

— Надо позвать корабельного лекаря!

— Лекарь уже приходил…

Брат ничего не добавил, и у меня что-то сжалось в груди.

— И что же?

Ни слова в ответ.

— Что он сказал?

Александр покачал головой.

Я бросилась к малышу и, убрав налипшие пряди с бледного лба, прошептала:

— Птолемей…

Кожа и вправду горела сильнее прежнего. Один из синих глаз медленно приоткрылся.

— Селена…

Младший брат вложил мне в руку крохотную ладошку. По моим щекам побежали горячие слезы.

Следующие три дня мы с Александром неусыпно бдели возле его кровати. В то время как Октавиан трапезничал на палубе, нам было не до еды. Когда моряки радостно закричали о добром предзнаменовании, увидев у борта играющих дельфинов, мы даже не вышли полюбоваться. Птолемеев осталось трое. Теперь мы были одни в целом свете.

Несколько раз на дню заходил Агриппа с подносами, полными фруктов. Когда лекарь велел забыть о надежде, он сам отыскал на судне одного из рабов, изучавшего медицину в родной Македонии.

— Эти дети нужны будут Цезарю во время триумфа, — сказал Агриппа. — Исцели мальчишку, и получишь от меня сотню талантов.

Однако даже за такую цену, которая обеспечивала ему свободу, македонец не мог ничего сделать. Разочарованный полководец швырнул ему на колени увесистый мешочек с золотом.

— Забирай!

— Но его уже не вылечить, хозяин. Мальчик очень болен.

— Все равно забирай и вон отсюда!

Тот поспешил удалиться, пока господин вдруг не передумал, а я закрыла лицо руками.

— Захлопни дверь, — велел Агриппа. — Октавиана слишком легко заразить. А вас двоих мы переселим в другую каюту.

Увидев, что мы собираемся возразить, он еще жестче прибавил:

— Цезарю вы нужны живыми.

В конце концов, это уже не имело значения. Новую каюту еще только предстояло найти. Тем временем Птолемей застонал. Я держала его за крохотную ладошку, и когда боль становилась нестерпимой, он крепко сжимал ее в кулак и так истово жмурился, словно хотел бы выдавить из глаз целый мир. Мальчик не ел и не пил. К утру его тельце вытянулось и застыло на шелковых простынях.

— Птолемей, — прошептала я.

Братик не шелохнулся.

— Птолемей!

Александр начал трясти его за плечи.

— Проснись! Мы почти приплыли. Проснись!

Даже ложь не заставила малыша открыть глаза. Александр заплакал, а на меня вдруг напало какое-то оцепенение. Может быть, Птолемеи действительно прогневили богов. Может быть, Юба прав и все мы умрем по капризной воле Фортуны.

Отодвинув налипшие на лоб кудри братишки, я медленно разжала ему пальцы — пусть наконец отдохнут — и прошептала:

— Мой маленький царевич.

Тут Александр поднялся с кровати, сжав кулаки.

— Что мы такого сделали? Почему нас карают боги?

Я резко шикнула на него:

— Хоть сейчас не тревожь Птолемея! Достаточно он наслушался при жизни.

Брат опустился на кровать и спрятал лицо в ладонях.

— За что?

Я не знала ответа.

Когда о случившемся доложили Октавиану, он прислал раба-македонца, чтобы тот похоронил малыша среди волн. Александр отказался подпускать его к ложу.

— В море бросают одних убийц! — кричал мой брат в ярости.

— Простите, господин, таков приказ Цезаря.

— А я говорю: нет! — не унимался он.

В каюту зашел Агриппа, и македонец покачал головой:

— Дети не отдают мне тело.