Тени моего города (Сборник) - Генри Олди

– Нет у Глеба никакой родинки. В смысле, на щеке. На шее есть, у кадыка.

– Чудненько, чудненько! Душевно рад знакомству. – Узкая ладонь ростовщика оказалась подозрительно твердой. – Прошу в комнату. Чаю? Кофе? Коньячку?

– Кофе. У меня принцип: вести деловые переговоры на трезвую голову. Вот позже, когда мы договоримся…

– Если договоримся, Лазарь Петрович. А принцип ваш мудрый, одобряю…

Квартира Ватрушева напоминала лабиринт. Не представлялось возможным определить, сколько здесь комнат и коридоров. Все пространство занимали шкафы, шкафчики, шифоньеры, полки и полочки, комоды и этажерки. Под потолком тянулись пыльные антресоли. «Всякая фигня», пользуясь определением бутуза, водилась тут в изобилии. Старые велосипеды, настольные лампы, наборы гаечных ключей, штабеля граммофонных пластинок, типографский резак, фарфоровые безделушки, телефонные аппараты в черных эбонитовых корпусах, пишущие машинки, радиолы, гусли с порванными струнами, портсигары с вензелями, бронзовые канделябры для роялей, напольные часы с гирями и маятником…

И всюду, на полках, шкафах и подоконниках – горшки с цветами, кактусами и прочими фикусами. Возможно, редкими и экзотическими – очкарик был не силен в ботанике. В воздухе, приятно радуя после миазмов подъезда, витал аромат тропиков.

– Осторожно, не зацепите агаву! Располагайтесь, вот кресло.

Посреди с трудом отвоеванного у вещей пятачка разместился вполне современный мягкий уголок: диванчик, журнальный столик и два кресла, обитых клетчатой тканью. Точь-в-точь такой расцветки, как халат на Степане Поликарповиче.

– Я пошел за кофе…

Вспыхнула паника. Сейчас хозяин сгинет в дебрях необъятной квартиры и больше не вернется. Никогда. А гость проведет остаток жизни, ища выход и рыдая от безнадеги. Наваждение накатило и схлынуло. Очкарик снял пальто, поискал, куда бы его пристроить, и к собственному удивлению обнаружил вешалку, приколоченную к дверце шкафа.

– Вешайтесь, вешайтесь, оно свободно…

Сварить кофе за это время было невозможно. Но ростовщик уже семенил к столику, неся поднос с полным кофейником, сахарницей и чашками. Над ним витал божественный аромат мокко, имбиря, кардамона, черного перца…

«Надо бы спросить рецепт», – отметил Лазарь.

– Ну-с, к делу. С чем пожаловали к старику?

– С предложением. Глеб сказал, что вы даете ссуды под залог… скажем так, некой нематериальной сущности.

– Оставьте ваши эвфемизмы. Не бойтесь, я не сочту вас сумасшедшим.

– Хорошо. Я бы хотел оставить в залог одно чувство.

– Какое именно?

– Любовь.

– К женщине? К родине? К вкусной и здоровой пище?

– К жене.

– Что ж, это интересно. Редкий товар. Но, позвольте полюбопытствовать, зачем вам мои гроши? Вы – человек обеспеченный. Если вам нужен кредит, обратитесь в банк. Или в ломбард.

– Как вы верно заметили, я человек обеспеченный. Но сейчас испытываю финансовые затруднения. Временные, разумеется. Деньги есть, но они вложены в дело. Мои партнеры по бизнесу против того, чтобы я закладывал основные фонды. А без их письменного согласия… Короче, я пришел к вам.

– На любовь, конечно, спрос есть, тем паче к жене… Чувство дефицитное. Однако мои возможности ограниченны. Боюсь, предложенная сумма вас не устроит.

– Сколько?

– Вы собираетесь со временем выкупить залог?

– Да.

– И вас не интересуют сроки? Проценты?

– Конечно, интересуют. Но в первую очередь меня интересует сумма!

– Поспешность не идет на пользу, Лазарь Петрович. Скажем, пять тысяч.

– Евро?

– Да.

– Мне нужно больше. Дайте пятнадцать.

– Нет. Слишком много для меня. И слишком мало для серьезной инвестиции. У меня складывается впечатление, что вы просто хотите избавиться от своего чувства. А деньги вас не волнуют. И, получив их, вы сюда больше не вернетесь. Впрочем, это не мое дело. Семь тысяч. Это последняя цена.

– Согласен.

– Полгода под пятнадцать процентов за весь срок.

– Тридцать годовых? Да это же… Согласен!

– Сначала мне надо убедиться в качестве товара. Если залог не подойдет, я немедленно верну его вам.

– Хорошо.

– Сидите где сидели. Не вставайте. Не делайте резких движений. Думать можно о чем угодно. Хоть обо мне, в самых нелицеприятных выражениях. Я вхожу.

Ростовщик аккуратно поставил чашку с недопитым кофе на журнальный столик. Откинулся на спинку кресла. Смежил морщинистые, черепашьи веки. На лице его проступило выражение благожелательной сосредоточенности – как у человека, занятого кропотливым, ответственным, но при этом любимым делом.

«Садовник за работой», – пришло на ум.

Лазарь перевел взгляд на картину, стоявшую на комоде за спиной ростовщика. Новодел в манере пейзажистов позапрошлого века. Масло, холст. Стилизация удачная, даже трещинки-кракелюры имеются. Запущенный парк, на переднем плане – клумба с георгинами, дальше – кипень жасмина, заросли шиповника, узловатые стволы вязов, под которыми все тонет в сумраке. На клумбе лежит густая тень – от человека, которого на картине нет.

Его отвлек хриплый стон. Ростовщик, неестественно запрокинув голову, судорожно пытался сделать вдох. Лицо старика пошло пятнами, глаза закатились, побелевшие пальцы мертвой хваткой вцепились в подлокотники кресла.

– Вам плохо?! Воды? «Скорую»?! Где у вас телефон?

О мобильнике, лежащем в кармане пиджака, очкарик забыл.

– На кухне… коньяк… Мне помогх-х-х-ха…

Лазарь метнулся в ту сторону, куда раньше уходил хозяин. Зацепил стеллаж: посыпались картонные коробки, рулоны обоев, жестяные баночки с диафильмами. Против ожидания, кухня нашлась быстро. Контраст с остальной квартирой оказался разительным: стерильная белизна, блеск металла, стройные ряды тарелок в сушке, аккуратные пирамиды кастрюль, посудомоечная машина… Коньяк нашелся сразу, в первом же открытом шкафчике. «Remi Martin XO», едва початая бутылка. Рядом стояли пузатые коньячные бокалы.

Очкарик не помнил, чтобы он так спешил в последнюю пару лет.

Ростовщик был жив: тяжело дышал, массируя виски. Лазарь щедро плеснул коньяку в бокал, поднес к губам хозяина. Внезапно Степан Поликарпович перехватил его руку и взял бокал сам. Наклонил, едва не опрокинув. Задергался кадык. По подбородку потекла маслянистая струйка. Лазарь машинально налил и себе. Выпил залпом, как водку.

– Под монастырь меня подвести вздумал?! – Голос ростовщика напоминал кашель туберкулезника. – Почему не сказал, что ходил к Мяснику?! Налей еще.

Ослушаться Лазарь не посмел.

– Разве это имеет…

– Смерти моей хочешь? Любовь, значит? К жене, значит?!

– Любовь…

– Сперва уморил, потом Мясника уговорил поднять – и ко мне в залог?! Нет уж… сам расхлебывай… Ты! Ты специально! – Ростовщик вдруг сорвался на визг. – Убить меня решил?! Кто тебя подослал?!

– Никто. Я просто хотел избавиться от этой новой любви. Продать кому-нибудь…

– Продать?! Ты в своем уме?! Кто ж такую пакость купит? Кто, я тебя спрашиваю?! Вот ты, ты сам – купил бы?

– Я?!

– То-то же. И не стыдно, молодой человек? – Степан Поликарпович опять перешел на «вы». Было в этом что-то от объявления войны. – Пытались меня обмануть, чуть не угробили…

– А я?! А мне как с этим жить?! Не могу больше, сил никаких нет! Да, я ее люблю! Люблю! Ревную ко всякой тени! Увижу, что с кем-то двумя словами перекинулась, готов и ему голову проломить, и ее удавить… Или самому – с моста в реку. Следить начал. Из дому ее не выпускаю. Допросы устраиваю… Потом каюсь, прощения прошу. Она плачет… К бесу такую любовь! В пекло! Заберите ее! Даром заберите! Хотите, я еще и приплачу? Пять! Десять тысяч! Это хорошие деньги! Хотите больше? Ну, говорите свою цену! Забирайте и делайте с ней что хотите! Выбросьте, продайте, подарите, изничтожьте…

– Изничтожить? Вы меня с кем-то путаете. Я ростовщик, а не, простите, киллер. Я за такое дело не возьмусь. Даже за миллион, которого у вас все равно нет. Жизнь, знаете ли, дороже. Покойнику деньги ни к чему.

– А что мне делать? Что?! Погодите… Вы сказали – «киллер»? Есть киллеры по этой части? Есть?! Вы их знаете?!

– По-моему, вам пора, Лазарь Петрович. Я ничем не могу вам помочь.

Уже в дверях его догнал вкрадчивый голос ростовщика:

– Да, кстати… Вдруг вас заинтересует? Ревность-то у вас настоящая – в отличие от… Я мог бы купить… вернее, взять в залог. Разумеется, за куда меньшую сумму. Сами понимаете – неходовой товар…

Декабрь. Порог зимы.

Начало мглистых, долгих, как отчаяние, сумерек, что наползают на город вскоре после обеда, пора тоскливых ночей, царство стылой поземки, блуждающей меж домов с упорством пьяницы, забывшего дорогу домой. Грядущий Новый год, мальчишка в потешном колпаке, лишь ненадолго завертит хмельной, бестолковой круговертью, чтобы сгинуть без следа, оставив после себя муторное похмелье. Старенький Окуджава из приемника тихо прощается с желтеющей елкой, сплошь в шарах и серпантине, как с утомленной женщиной в ярком вечернем макияже, спрашивая без надежды на ответ: «Что же надежные руки свои прячут твои кавалеры?» Серость будней, ледяная скользота под ногами – время падений и травм, время бессонных ночей в «неотложке», время сломанных костей и судеб. Безмолвие слежавшегося снега под ногами, безмолвие тусклых фонарей, безмолвие низкого неба над головой. И ты без слов, со злобой солдата, ведущего неравный бой, движешься сквозь зиму и ночь, оскальзываясь и стараясь не упасть, остаться на ногах, дойти, доползти, дожить, дотянуть до такой далекой весны…