Тигр! Тигр! (Tiger! Tiger! / The Stars My Destination) - Альфред Бестер

Ворга, я убью тебя насмерть.

– Я ничего не знаю о «Номаде». Ничего!

– Хорошо, - Дагенхем сплюнул. Внезапно он протянул вперед сжатый в ладонях цветок орхидеи. Цветок почернел и рассыпался. - Вот что с тобой будет.

Глава 5

К югу от Сен-Жирона, возле Франко-испанской границы, тянутся на километры под Пиринеями глубочайшие во Франции пещеры - Жофре Мартель. Это самый большой и самый страшный госпиталь на Земле. Ни один пациент не джантировал из его чернильной тьмы. Ни одному пациенту не удалось узнать джант-координаты мрачных глубин госпиталя.

Если не считать фронтальной лоботомии, есть всего три пути лишить человека возможности джантировать: удар по голове, вызывающий сотрясение мозга, расслабляющий наркотик и засекречивание джант-координат. Из этих трех наиболее практичным считался последний.

Камеры, отходящие от запутанных коридоров Жофре Мартель, были вырублены в скале. Они не освещались, как и коридоры. Мрак подземелий пронизывали лучи инфракрасных ламп. Охрана и обслуживающий персонал носили специальные очки. Пациенты жили во тьме и слышали лишь отдаленный шум подземных вод.

Для Фойла существовали лишь тьма, шум вод и однообразие госпитального режима. В восемь часов (или в любой другой час этой немой бездны) его будил звонок. Он вставал и получал завтрак, выплюнутый пневматической трубой. Завтрак надо было съесть немедленно, потому что чашки и тарелки через пятнадцать минут распадались. В восемь-тридцать дверь камеры отворялась, и Фойл вместе с сотнями других слепо шаркал по извивающимся коридорам к Санитарии.

Там, так же в темноте, с ними обращались, как со скотом на бойне - быстро, холодно, с безразличием. Их мыли, брили, дезинфицировали, им вкалывали лекарства, делали прививки. Старую бумажную одежду удаляли и сжигали, и тут же выдавали новую. Затем их гнали в камеры, автоматически вычищенные и обеззараженные во время их отсутствия. Все утро Фойл слушал в камере лечебные рекомендации, лекции, морали и этические наставления. Потом снова наступала закладывающая уши тишина, и ничто не нарушало ее, кроме отдаленного шума вод и едва слышных шагов надзирателей в коридоре.

Днем их занимали лечебным трудом. В каждой камере зажигался телевизионный экран, и пациент погружал руки в открывшееся отверстие. Он видел и чувствовал трехмерно передающиеся предметы и инструменты. Он кроил и штопал госпитальные робы, мастерил кухонную утварь и готовил пищу. На самом же деле он ни до чего не дотрагивался. Его движения передавались в мастерские и там управляли соответствующими механизмами. После одного короткого часа облегчения вновь наваливались мрак и тишина темницы.

Правда, временами,… раз или два в неделю (или, может быть, раз или два в год) доносился приглушенный звук далекого взрыва, И Фойл отрывался от горнила ненависти, где закалялась его жажда мести. В Санитарии он шептал вопросы невидимым фигурам.

– Что за взрывы, там?

– Взрывы?

– Слышу их, как будто издалека.

– Это Чертовджант.

– Что?

– Чертовджант. Когда кто-то по горло сыт Жофре. Поперек глотки. Джантирует прямо к черту, он.

– Ах ты!…

– Вот так вот. Невесть откуда, невесть куда. Чертовджант… вслепую… и мы слышим их. Бум! Чертовджант.

Фойл был потрясен. Тьма, тишина, одиночество наводили отчаяние, ужас, сводили с ума. Монотонность казалась невыносимой. Погребенные в застенках госпиталя Жофре Мартель, пациенты страстно ждали утра ради возможности прошептать слово и услышать ответ. Но любые разговоры сразу пресекались охраной, а динамик потом читал наставления о Добродетели Многотерпения.

Фойл знал записи наизусть, каждое слово, каждый шорох и треск ленты. Он возненавидел эти голоса: всепонимающий баритон, бодрый тенор, доверительный бас. Он научился отрешаться, работать механически. А вот перед бесконечными часами одиночества он оказался беспомощен. Одной ярости тут не хватало.

Фойл потерял счет дням. Больше он не перешептывался в Санитарии. Его сознание оторвалось от реальности и куда-то медленно и бездумно плыло. Ему стало казаться, что он снова на «Номаде», опять дерется за жизнь. Потом и эта слабая связь с иллюзией оборвалась. Все глубже и глубже он погружался в пучину кататонии, в лоно тишины, в лоно темноты, в лоно сна.

То были странные, быстротечные сны. Однажды ему явился голос ангела-спасителя. Ангела-женщины. Она тихонько напевала. Трижды он слышал слова: «О, боже…», «Боже мой!…», и «О…»

Фойл падал в бездонную бездну и слушал.

– Есть выход, - сладко нашептывал в его уши ангел. Голос ангела гнева был мягким и нежным, и в то же время горел безумием.

И внезапно, с безрассудной логикой отчаяния, Фойл осознал: выход есть. Глупец, он не видел этого раньше.

– Да, - прохрипел он. - Есть выход. Послышался сдавленный вздох. - Кто это?

– Я, - сказал Фойл. - Это я, не кто иной. Ты меня знаешь.

– Где ты?

– Здесь. Где всегда.

– Но здесь никого нет. Я одна.

– Спасибо, показала мне путь, ты.

– Я слышу голоса, - прошептал гневный ангел. - Это начало конца.

– Ты показала мне путь. Чертовджант.

– Чертовджант!… Боже мой, неужели это правда? Ты говоришь на уличном арго… ты существуешь на самом деле… Кто ты?

– Гулли Фойл.

– Но ты не в моей камере. И даже не поблизости. Мужчин здесь держат в северной части Жофре Мартель. Я - в «Юге-900». А ты?

– Север-III.

– Четверть мили. Как мы… О, господи! Конечно! Это Линия Шепота. Я всегда думала - выдумки… А она существует…

– Что ж, пора, - пробормотал Фойл. - Чертовджант.

– Фойл, не смей! Послушай меня. Это чудо.

– Чудо?

– Акустический феномен… такое случается в пещерах… Каприз передачи звука… Старожилы называют это Линией Шепота. Я им не верила. Никто не верит, но это правда! Мы на разных концах Линии Шепота. Мы можем разговаривать. Мы можем строить планы. У нас есть надежда. Мы можем спастись.

Ее звали Джизбелла Мак Куин. Она была вспыльчива, умна, образована и независима. Жофре Мартель пять лет назад начал лечить ее от бандитизма. Джизбелла гневно-шутливо поведала Фойлу о том, как она бросила вызов обществу.

– Ты не знаешь, что джантация принесла женщинам, Гулли. Она заперла нас. Отправила назад в сераль.

– Что такое сераль?

– Гарем. Место, где содержат женщин. Через тысячу лет развития цивилизации мы снова - собственность. Джантация так угрожала нашей добродетели, нашему достоинству, нашей чести, что нас заперли как золотые слитки в сейф. Нам закрыты все дороги. Это страшный тупик, Гулли, и из него нет выхода. Остается только плюнуть на все и идти напролом.