Петрович - Сергей Антонов

Короткие ответы Столетова были убедительны, и в конце концов из длинного списка его провинностей осталась одна-единственная: игнорирование директивы о мобилизации всех сил на срочную косьбу кукурузы.

Обвинение было серьезное, тем более что Столетов некоторое время скрывал директиву от членов правления, нарушая тем самым коллегиальность руководства, и даже Лопатину показал ее не сразу.

Довод, приведенный Столетовым в свою защиту выглядел довольно шатким: по его мнению, посевы еще жизнеспособны, и, если в ближайшие дни пойдет дождь, стебли оживут.

В глубине души Балашову очень хотелось, чтобы проверка посевов подтвердила правоту Столетова. Тогда можно было бы с цифрами в руках доложить суть дела, не допустить несправедливого взыскания, поддержать хорошего человека, у которого забота о завтрашнем дне колхоза перевесила почтение и страх перед форменным бланком.

На это же надеялся и Лопатин.

Чувство неловкости оттого, что ему приходилось разбирать персональное дело председателя колхоза, усугублялось воспоминанием о скандале по поводу поездки в обком. В этом скандале Лопатин считал себя виноватым и раскаивался. Да и присутствие Балашова как-то сковывало его. Однако ощутив в репликах инструктора доброжелательность к Столетову, Лопатин оживился и, когда Катя собиралась записать в протокол разговор о гипнозе, накрыл пятерней лист бумаги и сказал решительно: «Не фиксируй! Чепуха!»

Заботило его только то, что не было еще данных по проверке кукурузы. Светлана, как всегда, мешкала. Приходилось тянуть и слушать ерунду, которую молол бригадир второй бригады.

Во время выступления бригадира зазвонил телефон.

Звонили из обкома. Искали Балашова. Балашов взял трубку и начал с шуточки. Но по мере того как он слушал, лицо его бледнело и вытягивалось. Он проговорил: «Загадочная история», — но спохватился и, покосившись на присутствующих, стал слушать молча. Телефон висел на стене, стоять было неудобно, и Балашов сел на край стола. Слушал он довольно долго, произносил только «да» и «нет» и вернулся на свое место, рассеянно извинившись: «Простите, звонили из обкома».

— Можно продолжать? — спросил Костиков.

Лопатин кивнул.

— У меня такая реплика: человеку, который не выполняет прямых указаний выше нас стоящих организаций, колхозники не могут доверить руководство хозяйством. Снять с работы, и все дело.

— Не кипело, а поспело! — усмехнулся Иван Иванович.

— А я не смехом говорю!.. — вскинулся Костиков. — Поглядите, как он над людями измывается! Вспомни, как на посевной чудил. Велел семена на штуки мерить. Мы перед им гусаками тянулись, рапортовали: «Засеяно сорок тысяч семян на гектар…» Это же курам на смех! А теперь косить не дает!

— Я и сейчас считаю, что косить рано, — сказал Столетов. — За Дедюхиным гнался, чтобы доказать…

Упоминание о Дедюхине почему-то обеспокоило Балашова.

— Одну минутку, — насторожился он. — Какие у вас отношения с Дедюхиным?

— Не жалует он меня.

— Почему?

— Маячу я у него перед глазами «воплощенной укоризною», — грустно улыбнулся Столетов. — За это и ненавидит.

Лопатин не понял и переглянулся с Балашовым.

— Надо было убедить его, — сказал Балашов. — Открыто отстаивать свою правоту.

— Я и старался, — объяснил Столетов. — Гнался за ним до самой станции.

— До станции? — Балашов растерянно взглянул на Столетова. — Одну минутку. Когда это было?

— Позавчера?

— Когда именно?

— Ну днем… Под вечер…

Вопросы Балашова вызывали недоумение, но все молчали.

— И что же вы с ним, поссорились? — продолжал Балашов.

— Почему поссорились? Мирно беседовали. Даже выпивали.

— Минутку! Вам было известно, что Дедюхину нельзя выпивать?

— Выпивать никому нельзя.

— А вы пили?

— Пили.

— Что?

— Зверобой… Нет, зубровку, кажется,

— Сколько?

— Пол-литра.

— Где вы пили?

— В садике. Возле станции.

— А почему не в буфете?

— Не понимаю.

— Почему в саду, а не в буфете?

Терпение Столетова лопнуло. Он поднялся со стула и проговорил:

— Есть такая поговорка, что один чудак может задать столько вопросов, что…

— Спокойно, Захар Петрович! — постучал карандашом по столу Лопатин.

— Почему, почему… Спросите у Дедюхина, он вам разъяснит. Жирно разъяснит, по-дедюхински.

Балашов встал и сказал, опустив голову:

— Дедюхин теперь ничего, к сожалению, не разъяснит, Вчера тело председателя исполкома было обнаружено на станции…

Столетов ошеломленно спросил:

— Где? В садике?

Выдержав небольшую паузу, Балашов ответил:

— Да, в садике. Возле клумбы.

И сразу спросил:

— Как вы попали на станцию? На попутной? На мотоцикле?

Шофер Костров испуганно-вопросительно посмотрел на Столетова.

— Чего ты боишься? — сказал Столетов. — Говори, как было.

— Ну, значит, еду с известью, — начал Костров, запинаясь. — У околицы Захар Петрович. Вскакивает на подножку. «Вези на станцию». — «Сперва известь, — говорю, — надо сгрузить, Захар Петрович». — «Мне, — говорит, — срочно. После, — говорит, — сгрузишь. Мне, — говорит, — с одним приятелем надо покончить». Приехали на станцию. Захар Петрович соскочил… «Езжай, — говорит, — домой, известь сгружать…» — «А вы, — говорю, — как же?» — «А я пешком дойду, — говорит…» Больше ничего не знаю, — добавил он с облегчением.

Все молчали. Только бригадир обратился за уточнением к Кострову:

— Так он тебе прямо и сказал — «Покончить»?

Костров растерялся, а Столетов раздраженно бросил:

— Да. Так и сказал.

— А тогда у меня к тебе, Петрович, будет вопросик… Только не знаю, как сформулировать.

— А ты давай без формулировок, — посоветовал Лопатин. — По-будничному.

— Про какую это он укоризну говорил? — наклонился бригадир в сторону Столетова, словно приготовился не упустить ответа. — Про ненависть? Я недопонял. Пускай разъяснит.

Столетов молчал. Он вспоминал свою последнюю беседу с Дедюхиным, вспоминал его бледное лицо, мутные глаза, вспоминал словечко «Паганель» и с недоумением чувствовал, что ему жаль этого человека.

— Разъясни, Захар Петрович, — напомнил ему Лопатин.

— Не имеет, значения… Дела личные. Нечего тут разъяснять.

— Конечно, — протянул Костиков. — Поскольку «приятеля прикончить», значит разъяснять нечего…

— Не «приятеля», а «с приятелем», и не «прикончить», а «покончить». Да ты что? — потемнел Столетов. — Думаешь, я ему в рот воронку загнал?

— А ты не ори! — сказал бригадир. — Не на посиделках.

— А ты не плети чего не следует… — впервые за все заседание Столетов вышел из себя.

Начался шум, но в это время принесли данные подсчета стеблей, принесли для наглядности и образцы кукурузы, и члены бюро склонились над цифрами.

Результаты проверки оказались неутешительными. Уцелело пятнадцать-двадцать процентов стеблей — не больше. Остальные опалены так, что их не оживишь и святой водой, не то что дождями.

— Не может быть, — сказал Столетов. — Наверное, Светлана на тычке считала.

— Хочешь сказать, что она нарочно, с целью? — осклабился бригадир. — Гробит своего любимого председателя?

— Этого я не хочу сказать. Просто по неопытности. Дошла до ближнего бугра и стала считать. А там и так видно, что все посохло. Там суховей обдувает…

— Минутку! — сказал Балашов. Он один не подходил к столу и совершенно не интересовался состоянием посевов.

То обстоятельство, что Дедюхин был на полустанке вместе со Столетовым, поразило его. В обкоме этого еще не знали. По телефону сообщили только, что причиной сердечного приступа был алкоголь. Таково было медицинское заключение.

Одинокая выпивка председателя исполкома на полустанке казалась необъяснимой и смахивала скорее на самоубийство, чем на выпивку. Запуганный врачами Дедюхин боялся спиртного, как огня, и не пил не только водки, но даже и пива.

Теперь, когда выяснилось, что выпивал он не один, а со Столетовым, дело осложнялось еще больше.

Отношения Столетова с покойным были далеко не приятельскими — это знали все. Реплика Столетова о том, что Дедюхин его ненавидит, вряд ли звучала сильным преувеличением.

Чем больше обдумывал Балашов несчастное событие на полустанке, тем темнее оно казалось.

И правда, каким образом два недруга, один вовсе непьющий, другой тоже спиртное не особенно жалующий, сели за пол-литра и стали чокаться? Почему они свиделись не где-нибудь, а именно на пустом, безлюдном полустанке? Что подразумевал Столетов под «воплощенной укоризной»?

Если Костиков станет утверждать, что Столетов заставил Дедюхина выпить насильно, — опровергнуть такое утверждение, каким бы диким оно ни казалось, — будет нелегко. Самому господу богу не разобраться, что было у Столетова на уме, когда он выпивал с Дедюхиным.