Та, что ждет - Людмила Анина

flame

— :) не помогает, все думают, что я просто прикалываюсь….

Это ты просто не сильно старался….

Очаровашка

— тогда надо начать писать с балкона…..

flame

— нет, это амморально!!!!! я не могу себе такое позволить, и скорее всего это приведет в другое учреждение…..

Нее, погоди, ты ведь только что кричал, что жаждешь разнообразия?

Очаровашка

— аморально пишется с одной буквой М….)))) значит, будешь путешествовать…))))

flame

— спасибо, я по русскому троечку слабенькую получил, так что ты меня почаще поправляй….:)))) может, грамотнее буду…

Куда ж ты теперь денешься, незнакомец по имени Леша? Научу так, что по гроб жизни не забудешь.

Очаровашка

— поправлю, уж в том не сомневайся!

5. Бабочка

Март подходил к концу, и она неожиданно для себя поняла, что все чаще при мысли об офисе на ее лице появляется странная беспричинная улыбка. В ее работе мало что изменилось — текучка нервировала своей бессмысленной нервотрепкой, АТС трезвонила с утра до вечера, а рабочий стол был все так же залеплен разноцветными стикерами с различными «склерозками». Но теперь, запуская утром аську, она знала, что весь день новый загадочный пермский кавалер будет изо всех сил стараться заполнить собою все ее время и внимание, и то, что поначалу казалось ей досадной навязчивостью, со временем приобрело совершенно другие краски.

Впервые в жизни она столкнулась с таким напором, с таким безыскусным и неподдельным желанием общаться с ней. Леша с трудом скрывал свое нетерпение, когда, заваленная работой, она не успевала быстро ему отвечать, словно не замечая ни ее снисходительности, ни откровенных равнодушных отписок. Казалось, он просто игнорировал ее иронические замечания и колкости, делая вид, что к нему они не относятся. Поначалу она предполагала, что очень быстро начнет в его обществе скучать — он не блистал эрудицией, нередко не понимал смысла ее шуток. Но вода терпеливо, капля за каплей, точила камень — его непосредственность и настойчивость делали свое дело, и она смягчалась, оттаивала, шажок за шажком подпуская его все ближе и ближе. Он не отходил привычно в сторону, когда она, раздраженная рабочей беготней, захлопывала перед ним дверь — он тут же беззастенчиво лез в окно, задавая вопросы, терпеливо докапываясь до причин ее плохого настроения. Он не знал слова «нет», он упорно шел к своей цели, и этой целью была она.

Иной раз она искренне поражалась его толстокожести, его всепобеждающей наглости и апломбу, осознавая, что волей-неволей это производит на нее впечатление. В ответ она отпускала сальные шуточки, задавала ему провокационные вопросы, пытаясь по его реакции понять, насколько это его задевает, и что ему от нее нужно. Он не был искушен в словесных пикировках, иной раз демонстрируя почти мальчишескую застенчивость. Он изо всех сил старался выглядеть перед ней взрослым и зрелым, и это противоречивое сочетание самоуверенности и неискушенности безотчетно ей нравилось.

В конце концов, нужно же было набраться храбрости, чтобы вот так безапелляционно ворваться к ней, рискуя быть посланным. Она бы в жизни на такое не решилась…

Он без конца задавал ей вопросы — о том, что она любит, о чем думает. Поначалу это заставляло ее нервничать, и он отступал, внешне смиряясь с ее отказом, но лишь временно, чтобы затем, подловив ее в моменты слабости, снова задать их, и она волей-неволей делилась с ним тем, что ее беспокоило.

Дни проходили незаметно — один за другим. Теперь она уже болтала с ним в аське постоянно, окончательно приняв для себя сам факт его существования.

Ну да, они болтали. Иногда целыми днями. Она смеялась, наблюдая за тем, как он пытается очаровать ее стандартными фразами, и тут же щелкала по носу, давая понять, что разгадала его невинные игры. Этакое развлечение, которое для нее самой не являлось чем-то необычным, на чем стоило заострять внимание или принимать близко к сердцу.

Социум приучил ее к таким играм. Она не была легкомысленной, скорее серьезной и вдумчивой, но качества эти только усложняли жизнь. Одиночество и независимость прочно вошли в моду. Вокруг были востребованы простота и умение быстро реагировать на смену декораций. Свободные отношения, не скованные глубокими чувствами, стали чем-то вроде элегантного аксессуара, и она безотчетно училась его носить — своего рода плотная эмоциональная паранджа, в которую были закутаны ее сердце, чувства и мысли, и куда любопытным взглядам путь был заказан. На этом поле любое, даже случайное, вторжение грозило обернуться для нее катастрофой.

Она была наивным романтиком, так и не разучившимся мечтать. Удары, которые наносила ей жизнь, научили ее опасаться откровенности, не подпускать к себе людей близко, и самой не приближаться к ним. Она слишком быстро привязывалась, слишком многим была готова поделиться, слишком много ожидала взамен — боль от таких отношений и от последующих разрывов всегда была ужасной, пока в какой-то момент она не поставила для себя точку и не сказала, что с нее хватит. Те связи, которые разворачивались на ее глазах в чате, лишь укрепили ее в этом решении. Ох уж эти душещипательные разговоры об одиночестве и непонимании, изощренные развлечения, где ради забавы кто-то влюблял в себя кого-то, великие романы, гремевшие на всю тусовку, и столь же громогласные расставания… Все эти извращенные вариации любви казались ей эмоциональной порнографией, сублимацией искренности и того настоящего чувства, о котором когда-то мечтала она.

Ну, ничего. Не сложилось, как говорится, сразу, но разве из-за разрушенных девичьих иллюзий стоит ставить крест на целой жизни? Может быть, стоило научиться жить правильно — так, как жил весь остальной мир, не заглядывая в темные глубины и не стремясь летать?

Игорь был самым что ни на есть правильным — каменная, пуленепробиваемая, воздухонепроницаемая стена. С места не сдвинешь, даже если захочешь. Уж он, как никто другой, знал, что в этой жизни хорошо, а что плохо, и всякий раз не упускал случая напомнить ей, что пора повзрослеть. Все ее попытки чем-то поделиться заканчивались нотациями, нравоучениями, бесконечными упреками с его стороны, от которых она чувствовала себя еще более несчастной и разбитой. Ее чувственность и непосредственность в его глазах выглядели почти преступлением, вызывая подозрения и беспричинную ревность, и это заставляло ее захлопываться, уходить в себя еще глубже, не вдаваясь более ни в какие объяснения.