Темный ангел - Салли Боумен

– Да, кстати, – начала я, времени ходить вокруг и около не было. – Я говорила, что в будущем году уезжаю в Америку?

– В Америку? – на лице Шарлотты появилось подобие интереса.

– Да. И буду жить в Нью-Йорке. Там моя крестная мать, и она хочет, чтобы я осталась с ней.

– Твоя крестная мать? Ты никогда не говорила, что твоя крестная мать живет в Америке!

– Ну, я называю ее «тетя». Тетя Констанца. Но на самом деле она не приходится мне тетей.

Это было больше, чем похвальба, это была откровенная ложь, так как я не обращалась к ней подобным образом, но я торжествовала, чувствуя близость победы. У Шарлотты напряженно сузились глаза.

– Констанца?

– Констанца Шоукросс, – как можно легкомысленнее уточнила я.

Я торжественно выдала ее имя. Я предполагала, я надеялась, что оно окажет воздействие, ибо знала, вернее, смутно догадывалась, что моя крестная мать – знаменитость. Должно быть, она оказалась еще более знаменита, чем я могла себе представить, ибо реакция Шарлотты оправдала мои самые несбыточные надежды. У нее перехватило дыхание; она вытаращила глаза, на лице у нее появилась зависть, смешанная с недоверием.

– Не может быть! Та самая Констанца Шоукросс?

– Конечно, – твердо сказала я, хотя опасалась, что их может оказаться две и я заблуждаюсь относительно своей крестной матери.

– Господи! – Теперь Шарлотта уважительно смотрела на меня. – Подожди, пока я не расскажу маме.

Какой триумф! Я несколько побаивалась, что его трудно будет выдержать, потому что видела, как Шарлотта готова забросать меня вопросами, на которые я скорее всего дам неправильные ответы. Но ко мне пришло спасение: раздался скрип шин по гравию и гудок клаксона. Шарлотта выглянула в окно. Я воспользовалась возможностью смешать карты.

– Приехал твой отец, – сказала я. – Ой, смотри, и пасьянс получился наконец.

Вот так началась эта ложь, которая потом имела столь ужасные последствия.

Когда днем за карточным столиком я упомянула имя Констанцы, на деле я понимала лишь одно – оно должно произвести впечатление. Я знала, что мой дядя Стини обожает ее и называет несравненной; я знала также, что он привозил журналы, в которых с головокружительными подробностями описывалась светская жизнь моей крестной. Я также видела, что, когда он упоминал ее имя, оно встречалось молчанием и тема разговора тут же менялась. Журналы, которые дядя Стини открытыми оставлял на столе, тут же исчезали, стоило ему покинуть комнату. Короче говоря, я чувствовала, что тут спрятана какая-то тайна.

Дженна мне рассказывала, что Констанца подарила мне на крестины подарок – удивительный браслет в виде свернувшейся змеи. Этот браслет, который няня описала как «неподобающий», я никогда не видела. Вместе с драгоценностями моей матери он лежал в банковском сейфе.

После крестин Констанца, должно быть, перестала пользоваться расположением нашей семьи, потому что она исчезла. Более точно говоря: она растворилась. Существовало обилие снимков моих крестин, но ни на одном из них не было Констанцы. Ее никогда не приглашали погостить в доме, хотя я знала, что она посещала Англию, потому что об этом упоминал дядя Стини. Единственная причина, по которой я знала, что она моя крестная мать, заключалась в ней самой. Каждый год на Рождество и мой день рождения она присылала мне открытку, в которой были слова: «От твоей крестной матери Констанцы». Почерк был мелкий, строчки ровные, и писала она черными чернилами. Когда день рождения подходил к концу, я получала разрешение разобраться во всех полученных открытках и сложить их в специальную папку, все, кроме тех, что приходили от моей крестной матери. Ее послания неизменно изымались.

Насколько я понимаю, эта тактика имела целью заставить меня забыть о существовании крестной матери. Но еще со времени детства запреты возымели обратный эффект. Чем меньше мне рассказывали, тем больше я хотела знать, но выяснить что-либо оказывалось исключительно трудно. Мои родители были упрямы: ничто не могло заставить их упомянуть имя Констанцы, а прямые вопросы встречали с откровенным неудовольствием. Они лишь подтверждали, что она в самом деле является моей крестной матерью – больше ничего. Раз-другой мне удалось спровоцировать Дженну на рассказ о моем крещении и об экзотическом браслете, после чего, как я думаю, она получила соответствующее предупреждение и отказывалась говорить о Констанце. Тетя Мод откровенно ненавидела ее. Когда я рискнула пуститься в расспросы, тетя Мод дернулась и только фыркнула:

– Твоя крестная мать – не тема для разговоров, Виктория. Я бы предпочла, чтобы ты даже не упоминала при мне ее имени. Но могу представить, чем она может заинтересовать тебя.

– Я просто хотела узнать… у нее такие… такие глаза, – продолжала настаивать я.

– Глаза у нее как два куска угля, – сухо ответила тетя Мод, положив конец разговору.

Вильям, дворецкий, утверждал, что просто не помнит ее. Дядя Фредди только щурился, стоило мне лишь упомянуть ее имя: как-то, застигнутый в одиночестве на прогулке в лесу, он позволил себе признать, что он и его братья знали Констанцу еще ребенком, с ней, сказал он, хмуро вглядываясь в заросли, было очень весело.

– Тогда она должна была нравиться папе, а, дядя Фредди? Но теперь, кажется, он ее не любит?..

– Может быть, может быть, – присвистнул дядя Фредди. – Не помню. Где же эти чертовы псы? Крикни-ка, Виктория. Вот так, отлично. А, вот и они. Бегут.

Оставался лишь дядя Стини. Я крепко надеялась на него, особенно если бы мне удалось его куда-нибудь утащить после ленча или застать в его комнате, где он хранил серебряную фляжку, содержимое которой погружало его в послеобеденный сон. Дядя Стини не так уж часто посещал Винтеркомб, но во время пребывания здесь он становился очень общительным после нескольких глотков из фляжки. «Садись, Виктория, – говаривал он. – Садись, и давай предадимся колоссальным сплетням». Во время одного из его визитов я удрала от Дженны, увильнув от обязательной прогулки, и пробралась в комнату дяди Стини.

Он угостил меня шоколадным трюфелем из своих тайных запасов, хранившихся в спальне, усадил у камина и стал рассказывать о Капри. Когда он остановился, чтобы перевести дыхание, я задала свой вопрос. Дядя Стини бросил на меня один из своих проказливых взглядов:

– Констанца? Твоя крестная мать? – Он прищелкнул языком. – Викки, дорогая, она сущая дьяволица.

– Дьяволица? Ты хочешь сказать, что она плохая? Тогда почему же никто не хочет говорить о ней?

– Плохая? – Чувствовалось, что дядя Стини счел эту мысль весьма интересной. Сделав еще один глоток, он погрузился в ее обдумывание. – Ну, – с подчеркнутой медлительностью растягивая слова, произнес он. – Мне это никогда не приходило в голову. Ты помнишь маленькую девочку из детской песенки? Ту, у которой кудряшки падают на лоб? «Когда она хороша, то просто превосходна, но когда плоха, то просто ужасна»? Может быть, Констанца напоминает именно ее. Если не считать, что я лично больше всего люблю ее, когда она плохая. Самое интересное относительно твоей крестной матери, Викки, это то, что она никогда не бывает скучной.