Люди в сером 2: Наваждение - Кирилл Юрченко

— Ты где так насобачился? — спросил как-то Олега Нершин.

— А я мысли их угадываю, — будто смеясь, ответил тот, а Нершину казалось, что Ляшко не врет.

Он вообще подмечал за парнем немало странностей, которые все вместе создавали образ необузданного, немного строптивого, а иногда чересчур рискового молодого человека, которого нисколько не пугали выпавшие на его долю несчастья, а главное — неизвестное будущее. В этом он подмечал схожесть с собой. Может, потому они быстро нашли общий язык.

— Это я так выжить пытаюсь, Глеб Александрович, — признался Ляшко, первый раз не улыбнувшись, когда Нершин впрямую спросил, откуда у него столько кипучей энергии: — Я войну теперь ненавижу. И всех военных заодно. Верите ли, пока не хлебнул, ничего не понимал…

Все дни с момента знакомства, они работали рука об руку. Раскопки, пусть и не так быстро, продолжались. Тянулись дни. А работы было много — кубометры грунта, таскать, не перетаскать. За аркой обнаружился уходящий круто вниз каменный коридор, почти полностью засыпанный — под потолком оставалась лишь небольшая щель толщиной в ладонь, и все это время неизменный сквозняк был их спутником. По стенам видны были следы росписей, которые по-хорошему требовали к себе внимания, кое-где на отдельных кирпичах можно разглядеть фигурки того существа, изображенного на арке, и надписи, сделанные, вероятно, каким-то неизвестным идеографическим письмом. Все это требовало изучения, но копали наспех — Грановский подгонял. И ругал Нершина, если тот тратил время на «ненужную» работу. Олег готов был предложить свою помощь, чтобы у Нершина оставалось больше свободного времени, но капитан с благодарностью отказывался: старика лучше не гневить. И Абдулхамида особенно.

Один раз Ляшко крепко удивил Нершина, правда, не совсем приятным образом. Однажды во время короткого обеда Олег заговорил о том, чтобы принять, как он выразился, «исламскую веру».

— А что, Глеб Александрович, мне уже намекали. Один таджик из перебезчиков подгреб как-то, уговаривал. Ведь, я кто сейчас — пленный солдат без будущего…

— А будешь кем? — Нершин резко приблизил нему лицо, глядя в глаза.

— Стану каким-нибудь Абдурахманом, — Ляшко неуверенно отклонился.

— В своих стрелять будешь, если скажут?

— Зачем в своих. Как только ослабят бдительность, сразу же сбегу к нашим.

— Думаешь, они дураки? Они же тебя прежде кровью повяжут.

— Ну, почему обязательно кровью, товарищ капитан? — Ляшко поморщился. — Что же они, совсем изверги? Они же за веру свою воюют, за землю.

— Ладно, если бы только за это. Для многих из них вера — это радость «неверным» кишки выпускать.

— Глеб Александрович, а вы сами не думали о том, чтобы винта нарезать? Хотите, мы с вами вместе убежим? Вдвоем оно сподручнее. Вы язык их очень хорошо знаете, а я… я вам уже говорил, я мысли их читать умею. Правда-правда. Хоть прямо сейчас. Давайте?

Ляшко улыбался во все зубы, как будто смеясь, и капитан отчего-то воспринял его слова исключительно как неуместное и дерзкое ерничанье. А за своим последующим выпадом скрыл настоящее чувство, которое держало его здесь — боязнь так и не докопаться до тайны, которая находилась в идущем под землю тоннеле. Нет, он, конечно, был не прочь сбежать отсюда, но только не сейчас. Он понимал, что потом, возможно, поздно будет. Если бежать — так именно сейчас, но ничего не мог с собой поделать. Даже если бы сюда, специально для их освобождения, нагрянул десантный батальон, он и то, наверное, нашел бы повод или возможность остаться здесь.

На следующий день Ляшко исчез. Вышел ночью из палатки (Нершин поселил его у себя), будто по нужде. И исчез. Не сбежал — нет. Иначе бы душманы пришли в ярость. Нершин поинтересовался о нем у Грановского, но старик лишь равнодушно пожал плечами, сказав что Олега взяли люди Абдулхамида, а куда отвезли, зачем — неизвестно.

Весь следующий день Нершин был мрачнее тучи. Он чувствовал за собой вину, что не поговорил толком с парнем. Вдобавок жалел, что крепкого Ляшко нет рядом. В отличие от сачкующих ребят, которых то и дело приходилось подгонять, тот работал без устали, наравне с ним, как будто тоже скорее хотел покончить с неопределенностью.

Впрочем, повод для радости, все же выпал — в то же утро по обе стороны коридора отрыли две ниши. Солдатик, нашедший первую из них, с воплем выскочил наружу и подбежал к Нершину, который только что сменился, чтобы отдохнуть.

— Глеб Александрович, там голова! — крикнул он.

Нершин отбросил сигарету и нырнул внутрь. Светя фонарем, он несколькими движениями смахнул землю с обнажившейся поверхности и по характерному блику догадался — золото!

Когда Нершин вышел на свет, приставленные к пленным соглядатаи (их теперь было трое), едва только увидев его сияющую физиономию, догадались обо всем без слов и пришли в возбуждение. В то же мгновение над лагерем разнеслись их вопли. Вскоре сюда спешил Грановский, а с ним Абдулхамид с кучей своих телохранителей. И без того страшные бородатые рожи боевиков были искажены гримасами дикого торжества, словно они на расстоянии чуяли запах драгоценного металла, источавшийся из каменной дыры.

Это оказалась статуя. Почти такого же существа, какое было изображено на арке, только в более антропоморфном виде: с руками, ногами, человеческой фигурой и без хвоста. Только в голове соединялись черты собаки, крысы и лошади. Статуя была в человеческий рост. Полая внутри, но из чистого золота. И не одна — в нише напротив оказалась в точности такая же.

Теперь правоверные не гнушались того, чтобы поучаствовать в работе. Нершин наблюдал за тем, как толпа душманов, потея, кривясь, шипя и постанывая, выволакивает статуи наружу.

Его ликование от неслыханного открытия быстро растворялось, сменяясь чувством досады и беспомощности.

— Евгений Владимирович, — обратился он к Грановскому, который наблюдал за всем этим, снисходительно улыбаясь. — Они же их распилят на куски и переплавят! Такое сокровище! Чего же вы молчите?

— Золото меня не интересует.

— А что вас интересует?! — взорвался Нершин.

— Копайте, а там поглядим.

Они отрыли еще четыре статуи, попарно. Богатство находки не укладывалось в голове — Нершину казалось, он участвует в чудовищном святотатстве.

Меж тем, в лагере что-то происходило. Всего час прошел, и в лагерь пожаловал мулла, он что-то яростно выговаривал Абдулхамиду, показывая на котлован, в котором, подобно муравьям, копошились «шурави», вытаскивая на свет носилки с землею. До Нершина долетали обрывки фраз, из которых следовало, что местные старейшины весьма недовольны и призывают командира боевиков отказаться от раскопок, а найденное золото пустить на общее дело. Несколько раз капитан слышал странное словосочетание, которое не единожды повторял мулла: «кнут Иблиса». Мулла не угрожал, но шло к тому. А вскоре после его отъезда прибыли гонцы от окрестных полевых командиров. У тех был отнюдь не религиозный интерес — призывали Абдулхамида к честному дележу. Дошло до стрельбы. Незваные гости убрались восвояси, осыпая проклятиями несговорчивого главаря.