Беседы с Vеликими - Игорь Свинаренко

Да, все – на реальных событиях. Отлежалось – и видишь, как воспринимается сейчас… А тема, когда фарцовщик этот в фильме собирался торговать кухлянками и торбасами? Я сам хотел торбаса купить, но мне не продали: у меня денег мало было. Я предложил им бутылку спирта, но они отказались. Там сидят малыши и пьют шампанское. Почему-то. Я с ними несколько дней провел, в палатке жил – это так они свой новый чум называли. Река Койда, поселок Койда на другой стороне реки, Ледовитый океан рядом. Я знаешь как испугался там однажды! Я плыл на лодке, а там шуга идет, грести тяжело, и у меня весло сломалось. А течение сильное, и меня сносит в океан. Как я испугался! Я еле-еле одним веслом догреб, потом брел долго, потому что меня снесло. Я так однажды Волгу переплывал. Я пьяный был, студент, поплыл на другой берег. Туда плыл – снесло, обратно плыл – еще снесло, так что потом я ночь шел до общаги. Пока шел, протрезвел. А течение там сильное.

– А милицейская тема?

– Ну, все эти милицейские истории я сам пережил. Я сидел в клетке не раз, меня и били, и издевались. Многие там сидели, и очень многие хотели снять про то, как милиция издевается над людьми. Это все – правда, так люди жили. Мой сокурсник снял про это дипломную работу.

– Но все-таки главная сцена, девица с трупом десантника в койке, – это художественный вымысел?

– Да. Конечно, это вымысел. Но, так или иначе, я уверен, что такие истории были. Не все «грузы-200» доходили, это я знаю точно. Куда они девались? Никто не знает. Это меня и натолкнуло на такую идею.

– Может, эти трупы использовались на черных мессах?

– Может быть… В этом кино я не имел в виду политику, я имел в виду ощущения времени, в котором жил. Для меня очень важно было сделать фильм о конце Советского Союза. Почему я взял 84-й год? Это начало конца. В 84-м Черненко умер. И не всех ребят из Афгана домой привозили.

– А теперь и Ельцин умер.

– Понимаешь, я к Ельцину сложно относился. Он много чего сделал… Дом Ипатьева снес… Но он покаялся. Последними годами жизни он искупил все. К Горбачеву я хуже отношусь, чем к Ельцину.

– Тема окончания той эпохи после смерти Ельцина звучит все мощнее.

– Вот после смерти Ельцина много говорили о том, как он, коммунист и атеист, перешел в православную веру. А у меня ведь это есть в кино, там с персонажем ровно то же самое случилось! Господь мне помогает…

– А ты веришь, что Ельцин искренне перешел?

– Верю. Его жена – православный человек. Я хорошо знал первого мужа Тани Ельциной – это Андрюша Зонов, одноклассник ее, милиционер. Он со своим другом Белкиным, моим тоже другом, музыкантом известным, у Ельцина из холодильника водку воровал, когда тот первым секретарем был. А я не был в квартире у Ельцина никогда.

– А твой преподаватель атеизма (персонаж фильма), он по-настоящему крестился?

– Так все перешли в православие! Некоторым эта сцена кажется неестественной. Мне говорили – выбрось сцену, где человек приходит креститься, потому что это поверхностно.

– Да, это то, что лежит на поверхности.

– Пусть он, значит, просто придет в храм, и все. Но для меня-то это естественно! Понимаешь, все покрестились! Да я сам так сделал в то же примерно время! Я задумался… Я позвонил своим друзьям десантникам, которые видели фильм, спросил совета, и они ответили – ни в коем случае! Они сказали: «Люди поймут, что он пришел поставить свечку за того, кого он сдал (это персонаж Серебрякова)». Раньше бог был Ленин, и вдруг, когда Ленина отменили, возник настоящий Бог. И все двинули туда. Смотри, вот мои родители были активные коммунисты – и они, как все их поколение, от Ленина повернулись к Христу. Моя мама, она была директором института курортологии и физиотерапии. Папа – главным редактором [областной молодежной] газеты «На смену», а потом работал на Свердловской киностудии. Его товарищ дядя Юра Мелентьев был министром культуры.

– Помню, ты еще на его дочке хотел жениться.

– Да, было дело, я тогда в восьмом классе учился. Она была не только дочка министра, она и хороша собой.

– И все-таки расскажи, вот как ты сценарий этот написал. Это же интересно!

– Я не пишу сценарий, я придумываю кино. Я вижу человека, под которого пишу. И место, под которое пишу. Где человек идет, какой там пейзаж сзади… Вот я увидел Череповец – и понял, как снимать. И чтоб мотоцикл обязательно был. Почему мотоцикл? Нет рациональной идеи в этом. Просто потому что это красиво – «Урал» или «К-750». И девушку же надо посадить куда-то… На машине она уже ехала, с одним, а с другим должна на чем-то другом. Записать-то легко, а надо сначала придумать. Когда придумал, дальше легко. По мне, чем меньше люди в кино говорят, тем лучше. Помнишь сцену в тюрьме? Люди сидят и молчат, четыре фразы всего.

– Зюганова ты хорошо слепил. Секретарь райкома – вылитый Геннадий Андреич!

– Да ну брось ты, совершенно не похож.

– Как же не похож? Я думал, ты специально вылепил…

– Я такие вещи никогда не делаю в принципе. Это мелко. Это потом люди могут подумать, вот как ты. У меня по-другому: если мне кажется, что человек подходящий, – я его беру, и все. Никаких рациональных подходов. Я рационально вообще ничего не могу объяснить. Вот я вижу что-то, мне нравится – и все. Не хочу про это говорить…

– Почему?

– Чтоб не хвастаться. Вот почему Господь мне такое дал: я делаю то, что людям нравится? Мне вот позвонила Z., сказала, что Господь мне должен простить все мои грехи за то, что я совершил подвиг, сняв этот фильм, это лежит за гранью искусства. Она плакала.

– Насчет чувствительных девушек. Главная героиня у тебя хороша. Проснется знаменитой!

– Она студентка. Был вопрос такой… Я выбирал лучшую из тех, кто не боится обнажаться. Не один на один, не два человека на тебя смотрят, а вся съемочная группа. А ты должна быть целиком голой и работать. Это сложно!

– Она молодец, серьезно там обнажилась.

– Мы так договаривались. Она очень хорошая.

– Вот как вообще ты кино снимаешь? Непонятно… Вот артисты, декорации, сценарий, но как сделать, чтоб это завертелось, – ты можешь объяснить?

– Объяснить нельзя. Но я помню, как это началось. Это было на третьем курсе первого института. Однажды мы выпили с ребятами, и я написал сказку про мальчика Рея, который стремился к Солнцу, – ужасную херню. Но именно тогда у меня возникла идея творчества. И после этого я начал вести дневник. В комнатах не было ТВ, так что я сидел и творил. У меня остались те тетрадки. Оттуда видно, как все развивалось. Там очень много интимных вещей.

– Ты так быстро снимаешь. Вроде только недавно один фильм вышел, и тут же сразу другой… А есть норматив какой-то?

– Нет. Бывает, люди годами снимают. Герман, например. Или Никита Сергеич, глубоко мной уважаемый. Но я не умею долго снимать, мне скучно становится. Я привык быстро. Тем более что съемочный день дорого стоит.

– А как это получается, что они долго снимают? У них медленно пленка крутится или они долго репетируют сцены?

– Не знаю… Я не репетирую принципиально. Мне главное, чтоб энергетика шла от человека. Если будет энергия от него идти – то получится, а нет – значит, нет…

– Вот ты говоришь: энергия. А как из человека выжать энергию?

– Это психология. Подходы ищу. К каждому индивидуальный. Это опыт жизненный. На кого-то орать надо, кому-то улыбаться. По-разному.

– Это все равно как соблазнять девушку?

– В общем, да. История одна… Наливаем.

– Ну, давай за тебя, за твой великий фильм!

– Спасибо. И немедленно выпили.

– Алексей! Ты такой молодой парень, а уже такое великое кино снял.

– Думаю, что я снял последнее хорошее кино.

– Да что ж ты такое говоришь!

– Точно… «Молодой парень»! Мне уже 48… А после 50 и браться не стоит. Тогда получается просто кино, а просто так мне неинтересно делать. В кино после 50, ну кого-то, ладно, 60 – все…

– То есть Никите ты вынес приговор?

– Нет, я никому не выносил… Но надо вовремя остановиться. Вот Герман – не смог… «Хрусталев, машину!» – думаю, это была его последняя картина.

– Ну ладно, допустим, он снял все, что мог, но вместо того чтоб уйти на пенсию, решил еще снять: выйдет – хорошо, нет – и ладно. Это всяко лучше, чем лежать на диване. Вон Бертолуччи до старости снимал.

– Не видел и смотреть не буду – я знаю, что это говно.

– И старик Кубрик тоже снял фильм. Напоследок.

– Тоже не видел. И что, хорошее кино?

– Я одобрил. Я б разрешил старикам снимать.

– Они ж за деньги это делают, они за бабки трудятся! А я-то денег не получаю.

– Как так?

– Я как бы с Сельяновым вместе. Я его прошу: вот мне надо денег, он дает.

– Что, действительно, квартиру поменять и в отпуск съездить, – а большего замаха у тебя нет?