Онича - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Первое время Бони насмехался над ним и его черными ботинками. Говорил, что Финтан — малыш, pikni. Остальные мальчишки смеялись вместе с ним. Теперь Финтан мог бегать не хуже других, даже по колючкам и муравейникам.

Деревня Бони тянулась вдоль устья Омеруна. Вода в реке была прозрачная и гладкая, отражала небо. Финтан никогда не видел такого красивого места. Никаких домов англичан, ни даже жестяных лачуг, как в Ониче. Причал просто из высохшей грязи, а хижины крыты листьями. Пироги вытаскивали на пляж, там же играли дети, старики чинили сети и лесы. Вверх по течению был другой пляж, галечный, где на закате стирали белье и купались женщины.

Когда Финтан забрел туда, они осыпали его бранью и забросали камешками. Смеялись, обзывали на своем языке. Тогда Бони показал ему проход через тростники, в конце пляжа.

В речной воде блестели тела девушек, очень красивых, высоких. Была среди них и одна странная, которую Бони показывал ему всякий раз сквозь тростники. Впервые Финтан увидел ее вскоре после приезда, когда еще шли дожди. Она была не с остальными, купалась немного поодаль. У нее было детское, очень гладкое лицо, а тело и грудь как у женщины. Волосы схвачены красным платком, на шее бусы из ракушек каури. Остальные девушки и дети насмехались над ней, бросали в нее мелкими камешками, косточками от плодов. Они ее боялись. Она была ниоткуда, приплыла однажды на борту пироги с юга и осталась. Ее звали Ойя. Она носила синее платье, какие дают в миссиях, и крестик на груди. Говорили, что она проститутка из Лагоса, что сидела в тюрьме. Что часто наведывается на заброшенное английское судно, старую развалину, застрявшую у острова Броккедон, посреди реки. Потому-то девушки и насмехались над ней, потому и бросали в нее плодовыми косточками.

Бони и Финтан часто приходили к маленькому пляжу в устье Омеруна, чтобы подглядывать за Ойей. Место было дикое, населенное множеством птиц — журавлей и цапель. Вечером небо становилось желтым, травяные равнины темнели. Финтан беспокоился. Окликал Бони шепотом: «Пошли! Пора уходить!»

Бони наблюдал за Ойей. Та была посреди реки, голая, мылась, стирала свою одежду. Когда Финтан смотрел на нее сквозь тростники, его сердце учащенно билось. Бони таился впереди, словно кот в засаде.

Здесь, среди воды, Ойя не выглядела дурочкой, в которую дети бросают косточками. Она была красива, ее тело блестело на свету, груди были налитыми, как у настоящей женщины. Временами она обращала к ним свое гладкое лицо с продолговатыми глазами. Быть может, знала, что они здесь, прячутся в тростниках. Она была черной богиней, прошедшей через пустыню, повелительницей реки.

Однажды Бони осмелился подойти к Ойе. Когда он вышел на пляж, девушка посмотрела на него без испуга. Просто подняла свое мокрое платье с берега и надела. Потом скользнула в глубь тростников, за которыми проходила дорога в город. Бони шмыгнул за ней.

Финтан какое-то время брел по пляжу. Предзакатное солнце слепило. Ни души, ни звука, слышался только плеск реки да время от времени короткая птичья нота. Финтан шел вперед в высокой траве с сильно бьющимся сердцем. Вдруг он увидел Ойю. Она лежала на земле, а Бони держал ее, словно они боролись. Ее лицо было запрокинуто, в расширенных глазах застыл страх. Она не кричала, только тяжело дышала, это был словно немой призыв. Вдруг, сам не понимая, что делает, Финтан набросился на Бони, стал колотить его кулаками, пинать с бессильным гневом ребенка, который пытается сделать больно тому, кто больше его. Бони отпрянул назад. Его член стоял торчком. Финтан продолжал бить, и тогда Бони яростно оттолкнул его ладонями. Голос Бони был низким, приглушенным от гнева. «Pissop fool, you gughe!»

Ойя заскользила по траве, ее платье было заляпано грязью, лицо выражало ненависть, гнев. Одним прыжком она бросилась на Финтана и укусила за руку, так сильно, что он вскрикнул от боли. Потом убежала вверх по холму.

Финтан пошел сполоснуть руку в реке. Зубы Ойи оставили глубокий полукруглый след. Вода реки сверкала металлическим блеском, верхушки деревьев размывала белая пелена. Когда он обернулся, Бони уже исчез.

Финтан бегом вернулся к «Ибузуну». May ждала его на веранде. Она была бледна, под глазами круги.

— Что с тобой, May?

— Где ты был?

— Внизу, на реке.

Он прятал укус. Не хотел, чтобы она узнала, стыдился. Это была тайна. Бони наверняка никогда уже не придет в «Ибузун».

— Я тебя больше не вижу, ты все время уходишь. Знаешь, твой отец не хочет, чтобы ты водился с этим мальчиком, с этим Бони.

May знала Бони. Видела его на молу, когда он помогал своему отцу выгружать рыбу. Элайдже Бони не нравился. Но Элайджа был чужак с побережья, из Дегемы, из Виктории.

Финтан пошел в свою комнату, взял заветную тетрадку и продолжил писать ДОЛГОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. Теперь чернокожая царица звалась Ойей, это она правила большим городом, в который попала Эстер. Ради нее он писал на пиджине, изобретал язык. Говорил знаками.

May зажгла керосиновую лампу на террасе. Смотрела в ночь. Ей нравился приход грозы, это было облегчением. Она слышала, как «форд» преодолевает подъем к «Ибузуну». Как тогда, на следующий день после их прибытия в Оничу. Они были одни в ночи. Крепко обнимали друг друга, ослепленные вспышками, медленно считали секунды.

* * *

Сэбин Родс жил на другом конце города, над старым причалом, где рыбаки вытаскивали пироги на илистый берег. Обитал в своего рода замке из дерева и листового железа, выкрашенном в белый цвет. В первый раз Финтан вошел в его жилище вместе с May, вскоре после их приезда. Джеффри тогда бывал у Родса почти ежедневно. Приходил заглянуть в книги и карты для своего исследования. У Сэбина Родса в библиотеке имелось немало изданий по археологии и антропологии Западной Африки, а также коллекция предметов и масок из нигерийского Бенина и даже из сенегальского Бауле.

Сначала May забавляли встречи с Родсом: Сэбин, как и она сама, не слишком-то вписывался в респектабельное общество Оничи. Но потом она вдруг очень сильно его возненавидела; Финтан так и не понял почему. Перестала сопровождать Джеффри, когда тот шел к Родсу, и даже запрещала ходить туда Финтану, без всяких объяснений, тоном резким и решительным, который появлялся у нее, когда ей кто-нибудь не нравился.

Джеффри продолжал бывать в белом доме на окраине города. Сэбин Родс был слишком обаятельным человеком, чтобы вот так просто перестать видеться с ним. Финтан тоже ходил к большому дому тайком от Мау. Стучал в высокую дверь и проникал в сад. Там-то он и увидел Ойю.

Сэбин Родс жил один в бывшем здании таможни времен «речных консульств». Однажды он впустил Финтана внутрь. Показал ему следы пуль, застрявших в досках, память о временах Нджауау, «Разрушителей». Финтан следовал за Сэбином Родсом с колотящимся сердцем. Большой дом потрескивал, как корпус корабля. Остов был изъеден термитами, кое-как подлатан цинковыми листами. Они вошли в огромную комнату с закрытыми ставнями. Деревянные стены были кремовые, с шоколадной полосой внизу. В полумраке Финтан заметил множество необычайных предметов: темные шкуры лесных леопардов на стенах, обрамленные плетеной кожей; резные панно, троны, табуреты, статуи бауле с вытянутыми глазами, щиты банту, маски фанг, инкрустированные жемчугом сосуды, ткани. Эбеновый табурет был украшен рельефными изображениями нагих мужчин и женщин, другой — мужских и женских гениталий. Чувствовался странный запах — юфти, благовоний, сандала.

«Сюда никто никогда не входит, — сказал Сэбин. — Только твой отец время от времени, чтобы взглянуть на египетских богов. И на Окаво». Окаво был чернокожий слуга Родса, молодой человек, молчаливо скользивший по полу босиком. Финтана удивило его лицо, похожее на маски в большой темной комнате, продолговатое, с выпуклым лбом и раскосыми глазами. Щеки и лоб покрывали фиолетовые насечки. У него были необычайно длинные ноги и пальцы с заостренными ногтями. «Это мой сын, — сказал Родс. — Все, что здесь есть, принадлежит ему».

Когда Финтан прошел перед Окаво, тот отступил, растворился, словно тень. Белки его глаз блестели в темноте, он стал неотличим от статуй.

Сэбин Родс был самым странным человеком из всех, что Финтан когда-либо встречал. И, без сомнения, самым ненавистным для маленькой европейской общины Оничи. О нем ходили всевозможные легенды. Говорили, что он был актером бристольского театра «Олд Вик», завербовавшимся в армию. Будто бы работал на военную разведку и до сих пор сохранил связи в секретариате министерства обороны. В свои сорок два года этот худощавый мужчина напоминал поседевшего подростка. Складки у рта придавали его красивому, правильному лицу с проницательными серо-голубыми глазами ироничное, даже веселое выражение, хотя он никогда не смеялся.

Родс очень отличался от остальных англичан, наверняка именно это и привлекало Джеффри. Сэбин был щедр, насмешлив, восторжен, а также гневлив, циничен, лжив. За ним числили немало замечательных розыгрышей, он будто бы даже сумел убедить резидента и D. О. в том, что в Оничу по Нигеру прибудет на пароходе сам принц Уэльский. Родс пил виски и вино, которое выписывал для него из Франции Джеффри. Много читал — французских драматургов и даже немецких поэтов. Отказывался одеваться по моде мелких чиновников колонии. Насмехался над их чересчур длинными шортами, шерстяными носками, пробковыми шлемами и безупречными черными зонтами. Сам ходил в изношенных до дыр полотняных штанах, рубашках от «Лакоста» и кожаных сандалиях, а дома облачался в длинную небесно-голубую хламиду, какие носят хаусса из Кано.