Личный враг Бонапарта - Ольга Елисеева

Александр Христофорович взъерошил ей волосы. Есть на свете дураки! Если бы ему попалась такая большеротая глазастая девочка, способная в пятнадцать лет написать себе любовное послание, чтобы возбудить мужа, он бы не стал ее ругать. Страстность в просыпающейся женщине – не худшее качество.

– Теперь вы умеете больше, – мягко сказал полковник. – И я знаю, гораздо увереннее в своей красоте. Поезжайте в Варшаву и, пока не поздно, уложите мужа у своих ног. Он будет вам благодарен.

Яна испытующе посмотрела любовнику в глаза.

– Поезжайте? Через границу? Неужели вы думаете, что я осталась бы здесь? Ведь там не только муж. С ним двое моих детей.

Проклятая война!

– Я достану вам разрешение. Ведь у вас земли и в герцогстве Варшавском.

– Вы сделаете это для меня? – она взвизгнула от радости и обняла его уже без кокетства.

– Конечно, сделаю, любовь моя. Нет ничего, что я не хотел бы для вас сделать. Исключая шпионаж и восстановление Польши.

Она чмокнула его в нос.

Бумага была подписана Толстым и еще кое-какими русскими властями.

– Я буду вас помнить.

– Выбросите из головы на первом же повороте.

Они расстались без взаимных подарков, но с самыми теплыми чувствами.

Вскоре и дипломатическая миссия Толстого должна была отправиться в путь. Граф велел Бенкендорфу ехать в его карете. Кастелянша под самый верх загрузила экипаж пирогами, холстом для рубашек и пресловутым польским мылом.

Некоторое время отец-командир молчал, погруженный в приятные воспоминания. Потом посчитал, что настало время распечь подчиненного.

– Ну и что мы теперь будем делать? Ваша слава побежит перед нами в Париж?

– Какая слава? – невинным голосом отозвался Бенкендорф.

– Не выкручивайтесь. Вы соблазнили не прачку. Внучатая племянница короля! Да знаете ли вы… Знаете ли, что ее сватали за герцога Беррийского, последнего Бурбона? Что за ней ухаживал сам Мюрат, и она ему отказала? Что Бонапарт в Варшаве каждый вечер приглашал ее за карточную игру в числе очень узкого круга августейших лиц…

Конечно, знает.

– Вам мила слава русского Казановы? – не унимался Толстой. – Зачем нам Казанова в Париже?

«Сведения», – вздохнул Бенкендорф.

– Вы меня совершенно разочаровали, Александр Христофорович, – заключил граф. – Я всегда считал вас положительным и достойным доверия молодым человеком. Пылким, но положительным. И ее величество императрица-мать явно будет недовольна.

«Вот что его беспокоит!»

– Вы можете быть абсолютно обнадежены на сей счет, – вслух произнес Бенкендорф. – Вам известно, что у меня есть ряд поручений от его величества, свойство которых я не имею права разглашать. Для их исполнения я просто обязан приехать в Париж так, чтобы еще до нашего появления в Мальмезоне рассказывали басни о внучатой племяннице польского короля, отвергшей Мюрата и не отказавшей скромному полковнику.

Толстой надулся. Для него было оскорбительно, что кто-то из подчиненных имеет миссию, секретную для главы посольства. Но Петр Александрович недаром слыл человеком добрым и простым. Он крякнул, хлопнул Шурку по колену и уставился в окно, вновь переживая прощание с кастеляншей.

Глава 3. Маленькие радости

«Желанием честей размучен, Вперед я слышу славы шум».

Сентябрь 1807 г. Герцогство Варшавское.

Какая честь тащиться после поражения в Париж? Какая слава?

В начале похода они видели себя победителями. Не допускали и мысли о разгроме. Принимали от дам поручения к французским модисткам. Обещали привезти Бонапарта в клетке. Не как зверя. Как канарейку!

Пели: «Вспомним Матушку-царицу…» Вспомнили! Мордой в грязь.

Старички могли теперь хихикать. Им, увитым лаврами екатерининских побед, все было ясно: не корсиканец силен, молодые пошли – дрянь. Весь рассвет нового века болтали о чести, правах и личной свободе. Не почитали монарха. Тем более монархиню. Великую государыню! Перед которой в Европах дрожал каждый лист!

Ставили ей в вину амурные похождения. О, конечно, теперь каждый помешан на целомудрии жен! Как раньше, в век Вольтера, были помешаны на мудрости. Посмотрим мы на ваших жен, как француз придет! Наших, по крайности, ни турок, ни швед, ни поляк тронуть не могли. Не то, что жен наших отцов. Мы – золотое поколение!

Так говорили они, качая уже не напудренными, а седыми головами и вспоминая, как гордо эти самые подагрические ноги попирали камни бастионов Ени-Кале и Кинбурна. Как легла под копыта коней Варшава. Как трусил ввязаться в драку северный сосед, а когда отважился – полетели клочки по закоулочкам.

Было время! Теперь не то. Все из-за сопляков, засранцев, молокососов! Не умеешь, не воюй. Где-то теперь наши шпаги?

Приходилось терпеть и отмалчиваться. Но злость продолжала кипеть и на чужих, и на своих. Зачем они так сильны? Зачем мы так самодовольны?

Посольство ехало уже по землям герцогства Варшавского и досыта нахлебалось польских дерзостей. Лошадей на станциях, и тех пытались не дать – в разгонах! Перед вами что фельдъегерь?

Двух смотрителей Толстой приказал высечь. Одного, особо наглого, повесить. А конную тягу стали забирать еще до станций, в ближайших деревнях. Просто окружали табун, мирно щипавший траву в ночном, и уводили к себе. Утром выбирали каурок покрепче, остальных отпускали на радость хозяевам. И вся недолга.

Кто придумал? Александр Христофорович не считал нужным церемониться с теми, кто доброго обращения не понимает.

Ему понравилось, как немцы управились с этими землями после раздела. Дороги не разваливаются, деревянных домов нет – все камень. Он нарочно расспросил и был удивлен попечительностью прусского короля. С виду тюфяк тюфяком. Но оказалось… Кассы взаимопомощи, казенные деньги на строительство крестьянских усадеб, правильный севооборот. Живи-радуйся. Но чужие благодеяния вставали у поляков костью в горле. Страна казалась ладно скроенной, но некрепко сшитой. Было заметно, что она уже расползается под пальцами. Дырявые руки. Бездонные карманы. У проезжающих вымогали деньги – просто чтобы чиновник отвязался. Знакомое домашнее бедствие! Шурка этого терпеть не мог и в душе ворчал, что разумному королю за свое же хорошее надавали по рукам!

На пару дней посольство остановилось в Лазанках. Бывший замок последнего короля. Славу здешних мест составляли бани. Вот где жизнь протекала легко и счастливо! Ни дерева, ни веников. Чугунные ванны на ножках, выстланные чистыми холстами. Резервуары с кипятком. Краны подают воду прямо из Вислы. В каждом покое полотенца, мыло, гребенка…

Европа.

Полковник особенно остро почувствовал это, когда опустил свои затекшие от сидения в карете чресла в парную воду и, зажмурив глаза, погрузился с головой. Вынырнул он уже другим человеком. А хорошо вот так жить, ни о чем не печалясь! Гладить полотенца, греть воду. И всякое лихо пропускать мимо себя, чисто вымытым. Благодарным.

В Лазанках его нашла Яна. Не в банях, конечно. Во дворце. Полковник занимал небольшой угловой кабинет с китайскими картинками на стенах. Вечером он разбирал почту. Свеча ярко отражалась в лаковых панелях, создавая целую цепь других, расплывчатых комнат, где сгорбленный над столом офицер шуршал бумагами.

Внезапно постучали. Полковник решил, что вернулся денщик. Своим нынешним Александр Христофорович был недоволен – пьет и плохо следит за платьем. Только собирался встать и выбранить мерзавца, как двери распахнулись.

На пороге – длинный плащ с капюшоном. «Досточтимый призрак, приношу нижайшие извинения за то, что осмелился потревожить избранные вами покои. Мое пребывание здесь временно. Уже завтра мы уедем…»

Хохот был ответом. Тонкие, обнаженные до локтей руки откинули капюшон, и уже в следующую секунду маленькая принцесса переступила порог. Схватила любовника за плечи. Приблизила румяное смеющееся лицо к его удивленной физиономии.

– Я из Варшавы. Я не могла не приехать. Скоро вы пересечете границу, и Бог знает, когда еще…

Он наклонился и закрыл ей рот поцелуем. Даже отвечая, губы Яны продолжали смеяться. А язык забавно скользил по его зубам. «Выше или ниже, девочка, кость бесчувственна!» Он сам поймал кончик ее языка и втянул в себя, как глотают воздух из сдуваемого мяча.

«Яна, ты ничему не учишься! Где твой муж?»

Но пани, очевидно, было не до мужа. Не до всех. Она взвизгнула от удовольствия, расстегнула плащ и подпрыгнула, обвив его вокруг бедер ногами. Шурка понял, что соскучился, что Яне пришла в голову хорошая мысль повидаться напоследок, что…

Ее руки уже стягивали с него рубашку. А его рыскали по холмам Эдема в поисках запретных наслаждений. Но графиня не могла долго висеть. Поэтому Бенкендорфу пришлось оставить сады Гесперид с их золотыми яблоками и подхватить ее под зад.