Макароны по-флотски (сборник) - Александр Федотов

Сделав ещё шаг, лейтенант лихо развернулся на девяносто градусов лицом по направлению к центру площадки. Бум! Он впечатал каблук, оставляя след на ржавой палубе. Бум! Бум! Щелкнув каблуками, лейтенант замер как вкопанный в полуметре от опешившего Большого Зама.

– Товарищ капитан третьего ранга!!! Лейтенант Тупченко для прохождения службы прибыл!!! – проорал он, чуть не сдув с головы Большой Зама фуражку.

Большой Зам, зажмурясь, инстинктивно отклонился назад. После некоторого замешательства он поправил фуражку и, поведя бровями, поспешил свернуть церемонию представления. Он по-отечески похлопал молодого лейтенанта по плечу и пробубнил:

– Ну-ну, вы тут знакомьтесь, вникайте, повышайте… – и ретировался.

Так я первый раз увидел лейтенанта Тупченко. Новый маленький зам освоился быстро и шаг по ржавой палубе больше не печатал. Длинный, с оттопыренными ушами на вытянутой голове, он ходил по кораблю странной прыгающей походкой. «Тупой», – окрестили мы его. Кличка прижилась.

На следующий день после прибытия Тупой вместо офицерской кают-компании неожиданно появился на обеде в матросской столовой. Он подходил к матросам, знакомился, пытался завязать беседу. Говорил вкрадчиво, с еле заметным украинским говорком, заглядывал в глаза и заискивающе улыбался.

– Ребята, можно мне с вами покушать? – вежливо спросил он разрешения у матросов сесть рядом с ними за бак (стол).

Получив само собой разумеющееся «добро», Тупой присел на самый краешек. Бочковой подал ему миску. Лейтенант вежливо поблагодарил и с аппетитом, причмокивая, стал уплетать пресную перловку. Матросы переглянулись: это блюдо, которое с таким показным аппетитом, поглощал лейтенант, здесь называли «шрапнель» или «РБУ», в честь ракетно-бомбовой установки или из-за возможных последствий защитной реакции здорового организма. Как бы бедняге после такой лошадиной дозы не пришлось с непривычки потом в гальюне этой шрапнелью отстреливаться. Говорили, что был у нас один боец, который однажды попытался после «шрапнели» пропердеть Интернационал. Не получилось – слуха не было.

В перерывах между заглатыванием перловки Тупой, заглядывая в глаза соседям по баку, расспрашивал о жизни. Внимательно выслушивал стандартные ответы и доверительно пространно рассказывал о себе, хотя никто его об этом не спрашивал.

– Втирается в доверие, – простодушно поделился своим наблюдением один из сидевших рядом с ним матросов.

Тупой поперхнулся, но сделал вид, что не расслышал.

Толи потому, что его раскусили, толи потому, что эта игра в демократию ему надоела, а может офицерская хавка пришлась ему больше по душе, но с того дня лейтенанта в нашей столовой я больше не видел…

Цель жизни каждого маленького зама – прогнуться перед Большим. А самый верный способ прогнуться – прихват, то есть застать матросов с поличным за каким-нибудь неуставным делом: за занятием спортом с самодельными гантелями, за накалыванием татуировок, прослушиванием магнитофона, распитием чая или тройного одеколона…

В тот день мы сидели в носовой электростанции и как раз готовились заняться ещё одним из таких неуставных дел – жаркой картошки.

– Достал! – ввалился в помещение электростанции никогда не унывающий дизелист Халифаев. Торжествующе улыбаясь, он вывалил на стол свою добычу: пару кило картошки, полбуханки мягкого белого хлеба, десяток кусков сахара и здоровенный кусок сливочного масла, завернутый в плотную коричневую бумагу. – У земляков из хлеборезки разжился!

– Ну, класс! – обрадовался я. – Сковородка есть, плитку сейчас сварганим.

Халифаев был из Таджикистана. Его земляки держали хлеборезку, а следовательно, имели прямой доступ к хлебу, маслу и сахару. Через них можно было доставать и другие продукты. Уже месяц подряд нас пичкали одной пресной перловкой с запахом мяса. Картошка для личного состава, сваленная около камбуза в деревянный загон, обустроенный на палубе, закисла и частично подгнила. Матросы, стоящие в наряде по камбузу, поштучно вылавливали еще годные скользкие картофелины из сладковато пахнущей кучи. Выловленной картошки хватало разве что на суп с укропной эссенцией (вместо зелени), не разжуешься. А тут целый мешок настоящей негнилой картошки! Кадеты не обеднеют. Намечался пир, и каждому нашлось дело по подготовке. Коля Кондрашов неторопливо налаживал кипятильник, сделанный из спирали накаливания разобранного утюга. Будучи родом из небольшого рязанского села, Коля вообще всё всегда делал спокойно и основательно. Володя Селезнёв – Лом, получивший эту кличку за рост и недюжинную физическую силу, и два Андрюхи, Павлов и Тюрюханов, чистили картошку.

Тюрюханов и Павлов оба были аккуратисты, ходили всегда с иголочки и даже по характеру были похожи друг на друга. Только Тюрюханов был высокий, а Павлов – ему по грудь. Андрюха – меньший был родом из Чувашии и часто проводил время, болтаясь на турнике, растягивая позвоночник. Кто-то ему посоветовал, что это полезно для роста. Однажды два Андрюхи долго спорили про какого-то парня:

– Это сделал тот высокий! – кричал Павлов.

– Да какой высокий, там не было никакого высокого! – возражал Тюрюханов.

– Да я точно помню – высокий…

Потом оказалось, что это они про одного и того же парня спорили, только с разных точек зрения…

Я взялся устанавливать самодельную электроплитку, а Халифаев пошёл навешивать с наружной стороны входной двери в электростанцию здоровенный навесной замок. Это делалось для того, чтобы сбить с толку офицеров, сновавших по кораблю в поисках прихвата. Пусть думают, что в помещении никого нет.

Электростанция располагалась на второй палубе корабля, так сказать, на втором этаже, и попасть в неё можно было двумя способами: через «броняшку» основного входа, если спуститься по трапу из столовой в тамбур, и через менее известный офицерам запасной люк в подволоке (потолке) электростанции, который так же выходил в столовую. Халифаев повесил замок снаружи на основной вход, а сам вернулся к нам через запасной люк и тут же завязал его изнутри шкертиком (верёвкой): бережёного Бог бережёт.

Через час аромат жареной картошки наполнил электростанцию. Мы вшестером сидели вокруг сковородки и с наслаждением уплетали поджаристую, шипящую в масле жарянку, запивая её крепким душистым чаем. Корабельные крысы, взбудораженные необычным запахом, оживились. Одна из них, самая отчаянная, прошуршала по кабель-трассе прямо у нас над головами.

– Мы этих крыс теперь на запах можем приманивать. Со всего корабля сбегаются. Лови не хочу, – сказал я.

– Ну да, Большой Зам как раз недавно объявил, что для отпуска теперь не сто, а только пятьдесят надо, – задумчиво проговорил Халифаев, неторопливо провожая взглядом смелую крысу…

– Всё полегче, – прикинул Тюрюханов.

Мы согласно кивнули. Пятьдесят, конечно же, было легче, но ехать в отпуск за крыс мы всё равно не собирались, хотя никто из нас за всю службу в отпуске так и не был. Коля долил мне в кружку настоявшегося чая. Пир продолжался.

Вдруг интуиция, или какое-то другое чувство, обостренное жизнью на волоске от прихвата, заставили меня насторожиться. Я поднялся и на цыпочках подошёл к входной «броняшке». Длинная ручка двери медленно поднялась и опустилась, как будто кто-то хотел убедиться, что висячий замок с наружной стороны двери действительно не даст ей открыться. Я приложил ухо к «броняшке». Кто-то осторожно топтался с той стороны в тамбуре. Шаги прошуршали вверх по трапу и затихли. Я рванул обратно к ребятам:

– Атас! – прошептал я, приложив палец к губам. – Кто-то около броняшки скребется!

– Может, кто из своих? – с надеждой спросил Коля, неторопливо отхлебывая чай из побитой эмалированной кружки.

– Все свои дома сидят, только чужие шастают.

– Это точно. Свои знают: раз замок висит, значит, ребята не хотят, чтобы им мешали.

– Сейчас пока всё тихо. Но надо быть начеку, – заключил я.

Настроение у всех несколько подпортилось. Мы продолжили есть картошку и пить чай, настороженно прислушиваясь не возобновятся ли странные звуки с той стороны. Они, однако, не заставили себя долго ждать. Уже через несколько минут мы услышали осторожные шаги, а потом, странное, противное скрипение, как будто кто-то елозил гвоздём по стеклу.

Мы переглянулись. Надо было прояснить ситуацию. Я медленно поднялся по вертикальному трапу, ведущему к запасному люку, размотал шкертик на ручке и чуть приподнял тяжелую крышку. В столовой никого. Осторожно откинув крышку люка, я вылез наверх. Странные звуки доносилось из нижнего тамбура. Из столовой туда вёл вертикальный трап. На цыпочках, ступая тихо, как только можно, я подобрался к трапу и заглянул вниз… Там был лейтенант Тупченко. Он пилил замок. Высунув от усердия кончик языка и старательно сжимая в руке неудобное полотно ножовки, он суетливо елозил пилкой по массивной дужке навесного замка. Работа была не простая: дужка толстая, полотно то и дело соскальзывало. Но Тупой, предвкушая верный прихват, прислушиваясь и принюхиваясь, продолжал пилить, не замечая меня, то и дело стирая со лба капли трудового пота. Единственное, что огорчало его – это то, что Большой Зам не мог видеть и оценить по достоинству все его старания. Настоящему герою всегда нужен свидетель подвига.