Завещанная река - Анатолий Знаменский

Думал в эти дни царь-батюшка о новом вотчинном распорядке, дабы богатство российское приумножить, с помещичьих земель взять больший доход. Расписывал все чинно, не торопясь:

«…Во-первых, помещикову землю надлежит верно измерять. Которую разделить на четыре равныя части: первая будет с рожью, вторая с яровым, третья под пар, четвертая для выгону скота; и оную землю переменять под выгоном ежегодно другою по очереди, дабы в короткое время вся земля чрез то удобрена навозом была, отчего невероятная прибыль быть может и великий урожай хлебу… Десятину же считать 80 сажен длиннику, а поперешнику 40 сажен; на каждую десятину рожь высевать на худой земле должно по две четверти, на средней полторы, на хорошей одна четверть…»

Особливо о рвении к работе:

«…Всего наивящще смотреть надлежит, дабы летом во время работы не малой лености и дальняго покою крестьянам происходить не могло. Кроме одних тех праздников, которые точно положены и освобождены от работы, не торжествовать. Понеже ленивые крестьяне ни о чем более не пекутца как только узнать больше праздников…

И, окромя барщины, с каждого тягла, то есть с мужа с женою, получить должно:

ПО ПЕРВОМУ ЗИМНИКУ, или к рождеству христову:

1. Сена лугового, зеленого, китами 50 пуд.

2. Ржи чистой 2 четверти.

3. Овса или ячменю 2 четверти.

4. Круп, конопель по одному четверику.

5. Масла пахтанова коровья 20 фунтов.

6. Масла конопляного 1 штоф.

7. Сукна серого 2 аршина.

8. Холста алняного 5 аршин.

9. Свиного мяса 1,5 пуда.

10. Уток живых шипунов 1 пара.

К СВЕТЛОЙ НЕДЕЛЕ:

1. Индийских кур живых 1 пара.

2. Русских кур 3 пары.

3. Яиц 20 пар.

4. Кадку в 10 ведер творогу и ушат сметаны – со всех крестьян.

5. Полсажени дров, водою, где можно.

К ПЕТРОВУ ДНЮ:

1. Кладеного барана 1.

2. Яиц 30.

3. Цыплят по разумению.

К УСПЕНЬЕВУ ДНЮ:

1. Гусей 1 пара.

2. Цыплят русских 5 пар.

3. Быка кладеного 4 лет – со всех крестьян…»

Вслед за Вотчинным распорядком под руку царю попала еще одна грамота, сшитая в толстую тетрадь. Тут, по его высочайшему повелению, изложены были ПРАВИЛА ХОРОШЕГО ТОНА для подрастающей молодежи, дабы не допускать падения нравов.

К вечеру царь одолел правила и утвердил ту грамоту, коя называлась: ЮНОСТИ ЧЕСТНОЕ ЗЕРЦАЛО. Особливо по нраву пришлись царю общие правила для отроков:

«…§ 22. Отрок должен быть весьма учтив и вежлив, как в словах, так и в делах: на руку не дерзок и не драчлив, также имеет оной стретившего на три шага не дошед, и шляпу приятным образом сняв, а не мимо прошедши, назад оглядываясь, поздравлять. Ибо вежливу быть на словах и шляпу держать в руках неубыточно, а похвалы достойно и лучше, когда про кого говорят: он есть вежлив, смиренный кавалер и молодец, нежели когда скажут про которого, он есть спесивый болван…

…§ 27. Младые отроки должны всегда между собою говорить иностранными языки, а особливо, когда им что тайное говорить случается, чтоб слуги и служанки дознаться не могли и чтоб можно их от других незнающих болванов распознать…

…§ 55. Также когда в беседе, или в компании случится в кругу стоять, или сидя при столе, или между собою разговаривая, или с кем танцуя, не надлежит никому неприличным образом в кругу плевать, но на сторону. А ежели в каморе, где много людей, или в церкви – не мечи на пол, а прими харкотины в платок…

…§ 59. Еще же зело не пристойно, когда кто платком или перстом в носу чистит, яко бы мазь какую мазал, а особливо при других честных людях.

За столом сиди благочинно, прямо и не хватай перьвой в блюдо, не жри, как свинья, и не дуй ушное, чтоб везде брызгало, не сопи, когда еси… А около своей тарелки не делай забора из костей и корок и протчего…»

Царь Петр Алексеевич дважды перечитывал иные, примечательные страницы Правил хорошего тона, смаковал отдельные фразы и так увлекся, что не заметил, когда в кабинете появился светлейший князь Алексашка Меншиков. Он стоял у двери в дорожном, замызганном камзоле, ждал, улыбаясь, когда царь поднимет голову от важных бумаг.

– Мин херц! – не дождавшись, окликнул он царя. – Из-под Гродна и Дзенциол привез я тебе вести! Оторвись хоть на час, мин херц!

– Знаю! – сказал царь, отшвырнув толстую тетрадь на край стола. – С добрыми вестями вас никогда нету! Каков Карлушка-то, а? Побил саксонцев? Гляди, скоро и через Двину полезет? Чего у Шереметева слышно?

– Пробовал Карлушка нашу границу переходить, мин херц, но наши казаки авангард его разбили, много добра взяли, – сказал Меншиков.

– С казаками – беда! – вздохнул царь. – В бою с неприятелем они зело храбры и похвалы достойны. А на Дону опять смута. Азовский губернатор Иван Андреевич Толстой пишет: в верховых городках опять заварилась каша, кою трудно будет расхлебать. Вор и смутьян Кондрашка Булавин новые бунты поднял, спускается ныне по Дону, хочет Азов и Черкасск взять. Толстой своего досмотрщика к Булавину заслал, Тимошку Соколова из донских старшин. А тот отписывает, что ни убить, ни совладать ино с Булавиным теперь нет возможности, в силу вошел великую. Экой бес! А я его под Азовом фряжским вином угощал, дьявола!

Царь помолчал, глядя в упор на светлейшего князя. Вздохнул тяжко. После сказал:

– А еще пишет тот соглядай Тимошка, что донские старшины Илья Зерщиков и Степка Ананьин с Булавиным в сговоре и в любой час могут измену в Черкасске сделать, атамана Максимова головой выдать бунтарям. Каково?

– Что-то не похоже на правду, мин херц! – возразил Меншиков. – Мои люди перехватили письмо донских старшин в Сечь, там другое сказано. Письмо-то при мне, вот прочти сам…

Меншиков порылся в карманах и подал с поклоном мятую бумагу. Царь начал читать неразборчивые каракули:

«Кошевому атаману и всему войску Запорожскому его царского пресветлого величества, наказный войсковой атаман Илья Григорьев Зерщиков и все войско Донское челом бьют. В нынешнем 708 году, в Филиппов пост, приехал к вам в Сечю вор и изменник, донской казак Кондрашка Булавин с единомышленниками своими и привез прелестные воровские письма и сказывал вам, будто мы войском Донским от великого государя отложились и для того будто его, вора, к вам прислали, чтоб вы войском шли б к нам, войску Донскому на помощь. И тем ево словам прелестным вы не поверили и из Сечи выслали вон… И ныне мы в своем войсковом кругу приговорили послать от себя к вам в Сечю письмо для подлинного уверения, что мы великому государю Петру Алексеевичу служили верно и за православную христианскую веру и за него, великого государя, готовы головы свои положить. И вам, кошевому атаману и всему войску, впредь таким ворам и никаким возмутительным письмам и его, Булавина, товарищам не верить. А буде такие воры к вам явятца, то их присылать к нам войску или в Таганрох, оковав, за крепким караулом… Атаман Илья Зерщиков».

Царь прочитал письмо, разыскал в шкатулке отписку азовского губернатора Толстого и сложил обе бумаги вместе. Уставился на светлейшего князя выпуклыми глазами.

– Н-да… – сказал царь задумчиво. – Дело сие шибко запутанное, а выход один: войско большое на Дон пора посылать, пока бунты те не разыгрались, как при родителе моем… И нету у нас того войска, Данилыч. Нету! Вот какая беда! Чего бы ты придумал ныне, а?

У Меншикова голова всякий раз думала складно, заодно с государем. Он помолчал для порядка, вроде как собираясь с мыслями, а потом дал совет:

– Разумею, мин херц, что верно ты изволил сказать: от Шереметева ныне войска убавить нельзя. А надобно всех дворян и царедворцев, кои дома сидят, за бабьи подолы уцепившись, на службу выдворить да супротив Кондрашки и послать. Особливо тех, что под Воронежем, в Курщине, на Слободской Украине обретаются с животы. Им-то первым тот Кондрашка может красного петуха подпустить, а то и головы поснимать. Таких бездельников ныне более тысячи можно собрать. Дворовых пускай с собой возьмут сам-пят. А в подмогу им дать слободские полки Шидловского. Командиром же над всеми я бы поставил, мин херц, князя Василия Долгорукого. Сметливый офицер и на тех воров зело зол по родному брату. Лучше не придумаешь…

Царь кивнул утвердительно.

– Садись, пиши! – приказал он. – Роспись кому быть! И напишешь оприч того рассуждение и указ, что чинить на Дону! Казачьи городки по всему Дону и притокам, кои пристали к воровству, сжечь без остатка, как и раньше было велено князю Юрию. А людей смутных – рубить, а заводчиков – на колеса и колья, дабы сим удобнее оторвать охоту к воровству. Ибо сия сарынь, кроме жесточи, не может унята быть… Пиши!

Царь отошел к окну и стал глядеть сквозь зарешеченный проем на мутную широкую Неву. Скомкал полотняную завеску в кулак:

– А о старшинах донских надобно особый сыск учредить. Дьяволы! Ничего понять нельзя, будто в азартную зернь играют!

14