Самшитовый лес - Михаил Анчаров

Обратную дорогу Сапожников не запомнил.

Потом они долго поднимались на четвертый этаж старинного дома. Блеклые каменные ступени, незнакомый запах на площадках, чугунные перила и хорошие выцветшие двери. А потом вдруг Сапожников вспомнил стихи про юродивого, который позвонил в квартиру за милостыней, а была зима.

Солидные запахи сна и еды,Дощечек дверных позолота,На лестничной клетке босые следыОставил невидимый кто-то.Откуда пришел ты, босой человек?Безумен, оборван и голоден.И нижется снег, и нежится снег,И полночью кажется полдень.

— Пойдемте завтра смотреть со мной фильм "Хижина дяди Тома"? — вежливо сказала Глаша.

— Ладно, — ответил он.

— Вот мы и приехали. Это квартира сестры. Они с мужем на юге. Спать ты будешь здесь.

— Прекрасная тахта.

— Сделана по заказу, — сказал Барбарисов, застилая постель.

— Барбарисов, что это за дамочки на стенках? Ужасные картинки.

— Иллюстрации из дореволюционных французских журналов. А может быть из "Нивы".

— Мне они нравятся, — с вызовом сказала Глаша.

— Ну, значит, — так правильно, — согласился Сапожников.

За окном было уже совсем темно. Сапожников заснул и видел во сне нехорошее. А раньше Сапожникову кошмары снились только дома.

— Чего ты ждешь от Риги? — спросил Барбарисов наутро.

— Развлечений, — сказал Сапожников. — Нормальное чувство командировочного.

— Понятно. Сильная выпивка, много красивых баб и сувениры с видами города.

— Нет… Просто несколько солнечных дней, минимум выпивки и общество милых людей. И давай начнем разбираться в нашем двигателе.

— Нашем? — спросил Барбарисов.

Сапожников не ответил.

— Кого ты считаешь милыми людьми? — спросил Барбарисов.

— Думаешь, я знаю? — сказал Сапожников. — Тебя, наверно.

За прохладным подоконником солнечная листва, спокойные крыши. На улицу, на улицу. Тишина, тайна, шелест шагов, вывески и трамваи. Полупустой вагон, синие рельсы, и, может быть, в пролете домов блеснет море. Хорошо бы поселиться здесь навсегда.

Тут вошла Глаша.

— Папа, я есть хочу, — удивилась она.

— Надо же, все время она хочет есть, — удивился Сапожников.

— А поздороваться не надо? — спросил Барбарисов.

— Доброе утро, — удивилась Глаша.

— Доброе утро, — удивился Сапожников.

В ушах Сапожникова звенело — утро, утро, утро, — что это их понесло, черт возьми? А, чепуха! Вчерашний день не в счет. Все они встретились только сегодня.

Если бы в это утро специалисты засекли время, не пропал бы невидимо рекорд мира по марафону.

Ничего не вышло. За сорок минут Сапожников отхлестал десяток улиц, и от свидания с городом остался только портрет Полы Раксы на афише и трамвай, пролетевший с безумной скоростью.

Опять зеленые яблоки. Сапожников как с цепи сорвался.

Он затормозил и посмотрел на часы. Он не сразу разобрал, где часовая стрелка, а где минутная, мешала длинная секундная, которая отбивала секунды со скоростью пульса.

Сапожников успел к десяти, как договорились, на угол улицы Ауссекля и даже купил в киоске пачку аэрофлотовских карточек-календарей для московских знакомых. Сапожников сел на чугунную угловую скамью и развернул веером глянцевые карты. Крапом были недели и месяцы, а рубашкой — самолет, летящий над Даугавой. Можно было бы, наверно, еще отыграться, если бы знать правила. Но правил становилось все больше, и становилось скучно их заучивать. Чересчур солидно все выглядело, вот что.

Глаша переходила улицу, независимо оглядываясь по сторонам.

— Ах, вы уже здесь?

— Ах, я уже здесь, — сказал Сапожников.

Она вздернула брови.

— Как вам понравился город Рига? — светски бросила она.

— Мне очень понравился город Рига… А какие у вас отметки по диктанту?

— При чем здесь диктант? Я серьезно спрашиваю, вам понравился город?

Сапожников засмеялся.

— Во! — сказал он и поднял большой палец.

— Скажите, почему вы меня зовете на вы? Это странно.

— Чтобы вы не думали, что я нос задираю.

— Это странно! — сказала она.

— Будет вам восемнадцать, перейдем на ты. Годится?

— Это еще долго!

— Не успеете оглянуться, — сказал Сапожников. — А вот и наш папа идет.

Барбарисов двигался, помахивая портфелем. Свет-тень, свет-тень, солнечные зайчики.

— Ну, граждане, — сказал он, — пошли завтракать — Я придумал кое-что, — сказал Саночников.

— Что?

— Мы позавтракаем, так? Потом сходим на вокзал, и я возьму обратный билет… Я, пожалуй, сегодня уеду в Москву.

Барбарисов неподвижно смотрел на Сапожникова.

— Ты с ума сошел, — сказал он спокойно. — Я созвонился с ребятами. Сегодня у меня в гостях куча сослуживцев и половина молодежного театра. Не валяй дурака, Сапожников… Вот, оказывается, ты какой стал.

Глава 7

СЕРЕБРЯНЫЕ ВЕЛОСИПЕДИСТЫ

Прошел еще год-другой.

Сидел Ньютон в саду, вдруг ему по голове яблоко шарах — упало яблоко ему на голову. И Ньютон не понял, что его голова притягивает яблоки. Так представлял это происшествие Сапожников. Но потом глядит Ньютон — яблоки падают не только ему на голову, а еще и на землю. Значит, его голова только помеха. А на самом деле, значит, это земля притягивает яблоки. А если прорыть шахту сквозь земной шар, куда упадет яблоко? Оно, наверно, в центр Земли упадет. Оно, конечно, сначала с разбегу проскочит на ту сторону, но потом поболтается в шахте и вернется в центр Земли, как маятник.

Интересное дело получается.

Одно тело притягивает другое. А чем оно притягивает? Резинкой, что ли? Что-то тут не сходится.

Все знают: чем сильней резину в рогатке оттянуть, тем сильней она назад руку тянет. Или лук натягивать. Слегка натянуть и ребенок может, а вот натянуть так, чтобы лук согнулся, может только стрелок. Робин Гуд. Да, это же всем известно. Значит, когда тетива сильней растянута, она обратно сильней тянет, а не слабей. Вот это притяжение. А в этой силе гравитации, в притяжении, все наоборот. Чем дальше одно тело от другого оттянуто, тем оно, тяготение это, все слабей и слабей. Все слабей одно тело к себе другое тянет. Что же это за притяжение такое?

А вот если вагон поставить на рельсы и давить на него изо всех сил, то он с места стронется и помаленьку покатится все быстрей. А ты дави с той же силой и только за ним поспевай. Что будет? А то будет, что он будет разгоняться, пока на станцию не влетит и в тупик не врежется, как яблоко в Ньютоновом садике. Потому что сила на него давила всю дорогу одна и та же, передыху не давала.