Нас ждет Севастополь - Георгий Соколов

— Зачем ты так рискуешь? — обеспокоился Виктор. Ему пришла в голову неожиданная мысль, и он тут же поделился с Таней. — Наш дивизион теперь базируется в Геленджике. Там есть госпиталь. Ты же медик, будешь работать в госпитале. Мы можем видеться почти ежедневно. Это будет здорово! Скажи, хорошо придумал?

Он вопросительно посмотрел на нее.

Некоторое время Таня молчала, потом нахмурила брови и с укором произнесла:

— Как тебе не стыдно, Виктор…

Он растерянно моргнул и пожал плечами.

— Я ничего плохого, кажется, не сказал.

— И хорошего тоже… А лейтенант Глушецкий не в этом госпитале лежал? — спросила Таня, давая понять, что разговор о переходе в госпиталь она поддерживать не желает.

— В одной палате были.

Глаза Тани радостно вспыхнули.

— А где он сейчас?

— Уже выписался…

— Ты таким тоном говоришь, словно жалеешь.

— Скучно без него. Да, — вдруг оживился Виктор. — Знаешь, какое событие у него — он нашел жену.

— Ой, что ты говоришь! Как это хорошо!

Виктор хотел обнять ее, но Таня отстранилась и откинулась на спинку кресла.

— Не надо, Витя, — мягко попросила она.

Непонятная робость сковала его, и он больше не решился ни обнять, ни поцеловать любимую девушку. Вместо этого предложил:

— Пойдем в гости к жене Николая. Я знаком с ней.

Таня согласилась. Виктор сбегал к дежурному врачу за разрешением на отлучку, и вскоре они вышли из ворот госпиталя. Таня поддерживала его под руку, чему он был несказанно рад.

Вечером Новосельцев возвращался в госпиталь один. Таня осталась ночевать у Гали.

По дороге он решил встретить завтра Таню не в сером больничном халате, а в форме моряка. И чтобы даже подворотничок был пришит. «Завтра, — рассуждал он, — мы объяснимся и пойдем в загс. И как жену привезу ее в Геленджик, а там снимем квартиру, и она будет работать в госпитале».

Рано утром лейтенант сходил на склад за обмундированием, отутюжил брюки и китель, подшил подворотничок.

Ждать пришлось до полудня. Заметив в окно Таню, идущую по аллее, он поспешил ей навстречу. Она удивилась, увидев его в форме.

— Чего это так нарядился?

— Надоели больничные халаты! Скоро выписываться буду.

Он повел ее в знакомую беседку. Таня стала рассказывать о жене Глушецкого, восхищаясь ее красотой, характером. Виктор слушал рассеянно, занятый своими мыслями.

Он несмело взял ее руку и посмотрел в глаза.

— Изменилась ты… Не понимаю, почему ты так стала относиться ко мне?

— Как?

— Вроде бы безразлично…

Таня не отняла руки, и он заговорил смелее:

— Раньше ты меня любила. Я был убежден в этом. Но сейчас ты словно бы другая. Что произошло? Разлюбила, так скажи.

Мягким движением Таня освободила свою руку. На ее лице появилось сосредоточенное выражение. В этот момент она походила на человека, решающего серьезную задачу.

— Не сердись, Виктор, — решительным тоном заговорила она. — Что было, то прошло. Не будь войны, все было бы иначе. — Таня положила ему на плечи руки и с убеждением сказала: — Пойми, Виктор, теперь о любви как-то неловко говорить. Над Родиной нависла такая гроза, а мы…

— Николаю, значит, можно, а мне нельзя, — бросил укор Виктор.

Таня опустила руки.

— Когда погибли мои родители, я дала клятву мстить убийцам. Мстить, — тихо, но твердо произнесла она. — И я слово сдержу. Пока не закончится война, ты не говори мне о любви.

— Да-а, — с горькой иронией протянул Виктор. — Долговато ждать, — и тряхнул головой. — Но я терпеливый. Как грянет последний выстрел, зашлю сватов. Примешь?

Она обиженно надулась:

— Кто о чем… Давай прекратим этот разговор.

Новосельцев вздохнул:

— Зачем же ты пришла? Лучше бы не приходила…

— Вот как! — вспыхнула Таня. — Я могу уйти.

Она вскочила и быстро зашагала по аллее. Новосельцев кинулся за ней, но споткнулся и вскрикнул от резкой боли в бедре.

Таня обернулась. Увидев искаженное от боли лицо Виктора, девушка бросилась к нему.

— Что с тобой, Витя? — испуганно спросила она, заглядывая ему в глаза.

Виктор выпрямился. Ему стало стыдно за то, что не удержался от стона. Моряк называется!

— Не зажила, проклятая, — смущенно проговорил он, стискивая зубы.

Ей стало жалко его. Она взяла лейтенанта под руку и отвела в беседку, приговаривая:

— Разве ж можно так, какой ты неосторожный…

Усадив его в кресло, ома встала перед ним на одно колено и, опять заглядывая в глаза, заговорила:

— Больно, да? Сиди тихо, не шевелись. Я сейчас позову врача.

— К черту врача, — буркнул он и полез в карман за табаком.

Закурив, Виктор некоторое время молчал, а затем, когда боль в бедре стала затихать, виновато произнес:

— Прости меня, Таня, за грубость… Я не хотел тебя обидеть.

Таня встала и молча прижала его голову к груди. Виктор замер, испытывая блаженство от прикосновения любимых рук. И вдруг на висок ему упала горячая капля, за ней вторая, третья. Татьяна плакала.

— Ты… — растерянно и тревожно проговорил он, не в силах сказать больше ни слова.

— Мы с тобой будем друзьями. Скажи да, Виктор? У меня никого нет, ни родных, ни друзей, кроме тебя. Но, Витенька, не надо про любовь. Ну ты понимаешь… Ах, ну как тебе объяснить?

Виктор взял ее правую руку и молча поцеловал в ладонь.

Ладонь была горячая и жесткая.

— Даю слово, Таня, — решительно заявил он, потрясенный ее слезами.

Таня вынула платок и вытерла лицо. Ее черные глаза засветились ласково и печально.

Она села против Виктора и спросила участливо:

— Все еще больно?

— Прошло, — торопливо ответил он и улыбнулся.

Но бедро все же ныло, и Виктор обеспокоенно подумал: «Неужели еще в госпитале лежать заставят?»

В беседке они просидели и проговорили до вечера. Когда стало темнеть, Таня сказала:

— Я обещала зайти к Гале. Сейчас побегу искупаюсь в море — и к ней. А завтра утром — к тебе.

Она разрешила обнять себя, но целовать не позволила.

После ухода Тани Новосельцев остался еще на некоторое время в беседке.

«Все-таки она меня любит, — радостно подумал он. — Только какая-то блажь ей зашла в голову. Вот досада, не нашел слов, чтобы убедить любимую девушку!»

Однако на следующий день Таня не пришла. В полдень какая-то женщина принесла Новосельцеву букет цветов, корзину яблок и записку от Тани.

В записке говорилось:

«Дорогой Виктор! Сегодня я уезжаю на передовую. Прости, что не зашла. Не сердись, мой друг. Мы еще встретимся. Твоя Таня».

Прочитав, Новосельцев горестно вздохнул.

— Ох, Таня, Таня…

В тот день Виктор написал два письма — одно командиру дивизиона, другое своим друзьям в дивизионе.

Через десять дней его выписали из госпиталя с наказом хирурга послужить сначала на берегу.

Отдел кадров, куда должен был явиться Глушецкий, находился невдалеке от Туапсе, в небольшом курортном местечке. Найти его оказалось не так просто, и Глушецкому пришлось немало покружить по ущельям, заросшим столетними деревьями, прежде чем он обнаружил у самого берега моря несколько зданий.

Проверив документы, дежурный указал рукой на длинное одноэтажное здание, наполовину скрытое деревьями, и сказал:

— Идите туда устраиваться на жительство. Там живут командиры, находящиеся в резерве.

Утром его вызвали в отдел кадров.

Хмурый, с желтым лицом майор подозвал его к своему столу и пригласил присесть па стул. Не поднимая головы, проговорил:

— Тут мне передавали, что вы научный работник. Гидробиолог. Это так?

— Моя военная специальность разведчик, — сказал Глушецкий, — Да, разведчик. А после войны видно будет…

Майор оживился.

— Кстати, очень кстати. Вчера начальник разведывательного отдела интересовался, имеются ли у нас в резерве командиры-разведчики. А у нас, как на грех, ни одного. Обождите минуточку. — Он позвонил по телефону: — Товарищ капитан второго ранга, в резерв прибыл из госпиталя командир взвода разведки лейтенант Глушецкий. Воевал в Севастополе. Прислать? Хорошо.

Вскоре Глушецкий сидел у начальника разведывательного отдела капитана второго ранга Медведкина, с интересом разглядывая человека, который должен знать все, что делается по ту сторону фронта. Перед ним был пожилой человек с густыми черными бровями, из-под которых смотрели удивительно светлые, словно прозрачные глаза. От самого лба до макушки головы блестела лысина. Тонкие губы словно застыли в постоянной усмешке, отчего на щеках образовались две извилистые морщины. Постукивая карандашом по столу, он зябко поеживался, хотя на нем поверх кителя был надет меховой жилет. Глушецкий, которому было жарко, с удивлением смотрел на этот жилет.