О Феликсе Дзержинском - Сборник

Я. Г. ДЗЕРЖИНСКАЯ

ЭТО НАВСЕГДА ОСТАЛОСЬ В ПАМЯТИ

Хорошо помню, как моя мать Ядвига Эдмупдовна Дзержинская заботилась о Феликсе Эдмундовиче во время его заключения в 1916 году в Таганской и Бутырской тюрьмах в Москве, как она аккуратно, каждую среду ходила в тюрьму и носила ему передачу. Меня на свидания не пускали, но я часто сопровождала маму до ворот тюрьмы, с волнением ждала ее возвращения и с тревогой спрашивала о здоровье дяди Феликса.

В мае 1916 года в Московской судебной палате состоялся суд над Ф. Э. Дзержинским и его товарищами.

Был ясный весенний день. Но он не радовал сердце. Большой зал судебной палаты в Кремле казался особенно неуютным. Публики мало, на этот суд пропускали лишь по особым пропускам.

Мама и я сидим во втором ряду. Впереди слева большая загородка, где должны находиться подсудимые. С нетерпением ждем их привода… Но вот они входят, занимают места за барьером. Около них становится стража. У всех заключенных изможденные бледные лица.

Мама крепко сжимает мою руку и тихо шепчет: «Смотри, вот Фелек». И мне кажется, что я слышу, как стучит ее сердце…

Тихонько соскальзываю с места и приближаюсь к загородке. Дядя Феликс следит за каждым моим шагом, и, когда я подхожу близко к барьеру, он, ласково улыбаясь, тихо говорит:

— Яденька, как ты выросла! И в таком наряде?

Я была в костюме сестры милосердия. В то время я училась в фельдшерском училище и работала в военном госпитале.

Дядя Феликс был совсем близко от меня, он сидед у самого края скамейки. Мне так захотелось сказать ему несколько ласковых слов, сказать, что мы всегда помним и любим его, радуемся его письмам…

Но сказать ничего не успела, стражник заметил меня, перегнулся через барьер загородки и грубо приказал мне сесть на место, а Феликсу Эдмундовичу — замолчать.

— Прошу встать, суд идет! — раздалось вдруг.

Все встали. Затем прочитали обвинение. Начался допрос. Феликс Эдмундович стоял бледный, но спокойный. На все вопросы он отвечал твердо и ясно.

Суд продолжался два дня. В эти дни мы страшно беспокоились за судьбу близкого и дорогого нам человека.

Его приговорили к шести годам каторги с зачетом уже отбытых в Орловском централе трех лет.

Когда осужденных уводили из зала судебной палаты, дядя Феликс попрощался с нами улыбкой, на его лице не было ни тоски, ни уныния.

После суда Феликса Эдмундовича держали в Таганской тюрьме, а потом перевели в Бутырки. Он был закован в ножные кандалы.

Мама со слезами на глазах рассказывала мне, что ей стоило немало сил и выдержки спокойно разговаривать с братом через железную решетку и даже улыбаться ему, в то время как сердце ее разрывалось от жалости и печали. Когда он шел, кандалы звенели, и этот ужасный звон долго ее преследовал…

На одном из очередных свиданий мама заметила, что Феликс прихрамывает. На вопрос, что с ним, он сказал, что под кандальным кольцом образовалась рана, которая его очень беспокоит.

Мама стала ходатайствовать, чтобы с него сняли кандалы до заживления раны. Но всюду получала отказ. Тогда она добилась приема у градоначальника. Дом его находился на Тверском бульваре — белый с колоннами. Попав в кабинет градоначальника, она стала горько плакать и умолять его помочь, чтобы хотя бы временно, пока заживет рана, сняли кандалы. Тот даже растерялся от обилия ее слез и стал успокаивать:

— Что вы, что вы, мадам, не надо такой красивой женщине так расстраиваться, да еще из-за кого, из-за каторжника!

— Но поймите, он брат мой, — сквозь слезы ответила мама, — я люблю его, сейчас он так страдает от раны.

Градоначальник обещал сделать все, что возможно. Но, конечно, своего обещания не выполнил. Не помогла даже врачебная справка, когда заболевшего плевритом Феликса Эдмуидовича в августе поместили в тюремную больницу. С него сняли кандалы только в декабре, и то лишь на время работы на ножной швейной машине в тюремной мастерской, обслуживающей армию.

1 (14) марта 1917 года осталось самым замечательным днем в моей памяти. В этот день победивший революционный народ освободил Феликса Эдмундовича Дзержинского из Бутырской тюрьмы вместе с другими политическими заключенными.

Мы тогда жили в Москве, в Кривом переулке, в доме № 8. Поздний вечер, но мы еще не спали. Я сидела за книгой, а мама была чем-то занята. В передней прозвучал звонок. Хозяин квартиры открыл дверь, послышался мужской голос, а вслед за тем раздался стук в нашу комнату.

— Войдите, — сказала мама. Дверь открылась, и в комнату вошел высокий мужчина в серой тюремной одежде и такой же серой арестантской шапочке.

— Принимаете? — спросил он.

Мама вскрикнула и бросилась к нему. Я не сразу узнала дядю Феликса. Он показался мне выше, моложе, чем тогда, в судебной палате, почти год назад. Но, узнав, я кинулась к нему, не помня себя от радости.

Весь день, до прихода к нам, он был в гуще народа, выступал на многих митингах в разных районах Москвы.

Так, в тюремной одежде, с котомкой, в которой находилась недокуренная махорка и последняя прочитанная книга, Феликс Эдмундович вступил в новую жизнь свободной России для борьбы за счастье всего человечества.

Первое время Феликс Эдмундович жил у нас, но вскоре ему пришлось уехать лечиться. Здоровье его было очень сильно подорвано. Потом революционные события подхватили его, и мы снова увиделись только весной 1918 года, когда Советское правительство переехало из Петрограда в Москву,

Д. М. ФРЕНКЕЛЬ

ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ БУТЫРСКОЙ ТЮРЬМЫ

До 1915 года я проживала в Варшаве, работала в мастерской женских головных уборов. С 1914 года состояла членом Польской социалистической партии «левица».

В 1915 году партийная организация Варшавы направила меня нелегально под именем Яники Тарновской в Москву для организации помощи польским политзаключенным. Здесь я устроилась на работу по своей специальности и вступила в союз швейников.

По указанию руководителей профсоюза мы собирали среди рабочих фабрик и заводов деньги и теплые вещи и через нелегальный Красный Крест передавали их в тюрьмы заключенным. Дважды направляли меня в Орел, где с помощью орловских товарищей оказывалась помощь заключенным, содержащимся в Орловском каторжном централе и в Орловской губернской тюрьме, в их числе Ф. Э. Дзержинскому.

После перевода Дзержинского из Орловского централа в московскую тюрьму мы и здесь продолжали оказывать ему помощь.