Смерть за хребтом - Руслан Белов

В Москве мы встретились с ней пару раз. В последнюю встречу я был намеренно груб, и мы расстались – через неделю приезжала Ксения. Чтобы уехать спустя два месяца...

Потом были Приморье, море, тайга и Ольга. Серо-голубые глаза, маленькая родинка на нижней губе – видна лишь, когда смеется. Светлые крашенные волосы. Плечи с едва заметными веснушками, горячее податливое тело, высокая точеная грудь. Я был ее тенью, впитывал в себя каждое ее движение... Губ, глаз, тела... Она чувствовала себя единственной в мире женщиной.

Я все придумал, вернее, приделал этот роман к обычному концу. Я знал, что все умрет. И потому наслаждался, пил ее, как последнюю каплю...

Вечер этот пройдет, завтра он будет другим,

В пепле костер умрет, в соснах растает дым...

Пламя шепчет: “Прощай, вечер этот пройдет.

В кружках дымится чай, завтра в них будет лед”.

Искры, искры в разлет – что-то костер сердит.

“Вечер этот пройдет”, – он, распалясь, твердит.

Ты опустила глаза, но им рвануться в лет —

Лишь упадет роса вечер этот пройдет...

Несколько лет спустя я увидел ее... Простая, обычная. Лишь в глазах что-то... Видела меня того. Не сводящего глаз... И вспомнила себя. Единственную.

Почему так много об Ольге? Наверное, потому, что все было выдумано и мы знали, что выдумано... Никто никого не обманывал. Все честно. Все на время. Пока ничего не мешает. Пока приятно... Женщина в благодарность дарит себя, и живое движение душ перерождается в движения тел...

Вечер этот прошел, он превратился в пыль.

Ветер ее нашел и над тайгою взмыл.

Солнце сникло в пыли, светит вчерашним сном.

Тени в одну слились, сосны стоят крестом.

В сумраке я забыл запах твоих волос.

Память распалась в пыль, ветер ее унес.

Скоро где-то вдали он обнимет тебя

и умчит в ковыли, пылью ночь серебря...

После Ольги были тоска и Таня по субботам. Через год Таня укатила жить во Францию и осталась одна тоска.

После того, как умерла надежда на счастье, появилась Вера.

И все изменилось... Сколько раз утром я мчался из дому в электричке, охваченный лишь одной мыслью: “Как же, как же я счастлив, как же хороша моя возлюбленная, моя жена, моя надежда...”

Экскурс в прошлое постепенно перешел в сон. В нем я увидел Лейлу, сидевшую у моих ног. В полудреме я отметил, что настроение у девушки неважное и, что грусть, поселившаяся у нее в глазах, совсем недавно сменила былое раздражение, лишь частью сохранившееся в напряжении ее алых губ.

Я прочитал много строк, посвященных алым губкам, ланитам, лепесткам роз, но как описать эти губы? Да, слегка, чуть подкрашенные, в бесхитростной попытке очеловечить явно божественное, они подавляли всякое умственное движение, притягивали сначала своей бесконечной свежестью, затем, выражая скрытый призыв, растворяли без остатка прошлое и будущее...

И вот, я лежу в ожидании надвигающейся бесконечности, и лишь слабое сомнение в возможности большего счастья оставляет меня на земле. Лейла кружится вокруг меня, она касается своим платьем, пальчиками, распущенными волосами. И тепло ее горячей крови соединяется с моим теплом и вся вселенная в сопричастном порыве устремляется в нас...

6. Плата за рай. – Шантаж. – Сдаюсь? – Герлотерапия продолжается. – Лейла против.

Я проснулся до восхода солнца.

Что-то было не так.

Перебрал вечером? Но бутылка вермута под хороший ужин для меня далеко не перебор. Скорее наоборот.

Так в чем же дело? Что случилось вчера? До мельчайших подробностей я помнил, как после ужина появилась Лейла, и я исчез в ней. Так высоко я не взлетал никогда. Или это был сон? Сон, закончившийся чем-то совершенно не совместимым с ее образом... Вожделение выше обладания? Нет, скорее всего, это моя кожа после трехдневного массажа, дубления и испытания на прочность в моем подземном путешествии стала воспринимать прикосновение легкой женской ручки как крепкое объятие.

Отчаявшись вспомнить что-нибудь конкретное, я осмотрел свое ложе. Простыня была основательно измята, в самой середине на ней появились бледно-желтые, слегка сморщившие ткань, пятна... Мне казалось, нет, я был уверен, что не обладал Лейлой. Что же случилось?

Мои мысли снова унеслись к Лейле.

Лейла, Лейла – я восхищен тобою! Юная богиня любви и красоты... И мне дозволено касаться тебя, наслаждаться твоим бесконечным естеством! Конечно, – что скрывать? – чувства мои далеки от любви – этого безумного стремления к полному единению тел и умов. Она для меня – прекрасная песня на чужом языке... И безумное влечение.

Безумное... Но, может быть, на этот раз случится необыкновенное? Сердце мое всегда открыто любви и всегда в него входили женщины, которых, может быть, и нельзя было назвать совершенными красавицами, но все они были женственны, все они несли в себе глубокое осознание своего предназначения. Но не было затем полного, дополняющего слияния, ожидание которого и устремляет навстречу одинокие сердца, и непреодолимо возникала затем отчужденность, и глаза устремлялись в сторону в поиске нового пути... Может быть, Лейла? Может быть, в ней я утону, усну навсегда в блаженном сне?

Я лежал, охваченный этими приятно-сумбурными мыслями, а в подсознании крутилось одно: “Когда, когда, наконец, эта дверь откроется и войдет она?” она?”

И она вошла, но поздним вечером, уже после ужина, и опять была грустна.

Чтобы как-то отвлечь ее от неприятных мыслей, я начал обучать ее русскому языку. Лейла неплохо знала английский, и мы стали использовать его для изучения русских слов и выражений. Мне всегда было легче учить, чем учиться и мы быстро освоили основные глаголы и назвали по-русски окружающие предметы. Потом, когда предметов не осталось, нам пришлось перейти на части тела: “губы, шея, ротик...” Я медленно очерчивал кончиком указательного пальца ее нежный животик и, сужая круги, повторял: “живот, живот, животик, – и, когда палец опускался в очаровательное углубление посередине, – пупок, пупок, пупочек”. Но когда я уже предвкушал прелести освоения более интимной лексики, сон охватил меня.

Проснувшись на следующий день опять ни свет, ни заря, я попытался восстановить в памяти события предыдущего вечера. Значит, так, я опять провалился в сон, и мне опять снилась Лейла... Но руки мои не могли вспомнить нежности ее кожи. Ее милый образ за гранью бодрствования темнел и превращался в нечто неопределенное и тревожащее. Можно было предположить, что ночная Лейла была неадекватна дневной из-за того, что в моем подсознании гнездилась тревога о будущем. Может быть, именно эта беспокоящая тревога превращала хрупкую девушку в нечто довлеющее. Но почему я так неожиданно, на самом интересном месте, проваливаюсь в сон? Слабость? А может, мне что-то подмешивают в питье? Надо бы проверить...