Круговорот лжи - Нина Бодэн

Я произнес:

— Она была совершенно права.

— Она тогда уже не вставала с инвалидного кресла. — Нед на мгновение закрыл глаза и сказал: — Боже, я так по ней тоскую… Пожалуйста, передайте это Моди. И еще скажите, что меня очень тронула ее телеграмма. Нет… что она оказала мне честь.

Я шел через Сент-Джеймс-парк, размышляя, стоит ли доносить до Мод сентиментальные признания старика Неда. И в конце концов пришел к выводу, что не стоит. Если бы подобную телеграмму отправил я, то предпочел бы поскорее забыть о ней. Впрочем, в этом смехотворном послании был размах, которому я позавидовал. Внезапно мне пришло в голову, что я тоже мог бы послать Элен телеграмму. «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ДОРОГАЯ ПОКА ТЫ ОСТАЕШЬСЯ СО МНОЙ ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ НЕВАЖНО». Простая констатация этого факта могла бы прояснить мутные воды, в которых мы барахтались, поднимая со дна ил старых обид и сожалений. А он с поразительной скоростью поднимался на поверхность и складывался в картину, очень похожую на действительность.

Взять, например, тот дом, который мы едва не купили восемнадцать месяцев назад. Беспорядочно расползшийся старый дом приходского священника, на который мы случайно наткнулись в один из уик-эндов по пути к Джойс и Генри.

Элен до сих пор причитает:

— Если бы мы переехали в Норфолк, этого никогда не случилось бы!

— Это ты виновата. Да, я помню твои разглагольствования о том, как хорошо было бы сбежать из города, от суеты, от собачьего дерьма, но все это было для отвода глаз. Хотеть-то ты хотела, но не предпринимала никаких усилий.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Я просто влюбилась в этот дом, и ты это знаешь. Но я должна была думать о своей частной практике. Это ты можешь писать свои картины где угодно.

— Мне казалось, что даже тем, кто живет в деревне, нужно время от времени лечить зубы. Тем более, что мы все продумали заранее. Ты сама говорила, что могла бы ездить в Лондон и обратно, пока Тед не найдет себе нового партнера. И время от времени ночевать в городе.

Она быстро говорит:

— Да, я помню. Но на самом деле дом был слишком велик для нас.

— Не согласен. Весь чердак я мог бы занять под свою мастерскую. Конюшню можно было бы перестроить, продать или оставить себе. Тогда у нас была бы комната и для моей матери. Да, пока с ней все в порядке, но она может заболеть, состариться или почувствовать одиночество. Они очень неплохо ладили с Энни-Бритвой, пока старая карга не впала в маразм. И я думаю, что временами ее беспокоит стоимость дома.

— Выражайся точнее. Это беспокоит тебя, а не ее. Я вижу тебя насквозь, дружочек. Ты фантазировал, представляя себя помещиком, прикидывал, в какую копеечку влетит переделка, и в конце концов решил, что если Мейзи продаст свой дом и переедет к нам, то сможет оплатить перестройку конюшни. И ей хорошо, и нам неплохо. Почему бы тебе не сказать об этом прямо?

— Ты сама ответила на свой вопрос. Я был уверен, что ты расценишь мою вполне естественную заботу о матери как выгодную сделку.

— Ох, перестань. Я знаю, как ты любишь свою мамочку, — говорит Элен с неподдельным чувством, в котором нет и намека на обиду невестки. А затем с сожалением добавляет: — Если бы я знала, что ты думаешь о Мейзи, то вела бы себя по-другому.

— И что, это заставило бы тебя передумать? Ты же решила, что на самом деле вовсе не хочешь покидать Лондон.

— Какой ты глупый.

В ее глазах отражается странное чувство. Смущение? Вина? Может быть, сожаление? В конце концов, она действительно любит мою мать.

— Думаешь, Мейзи согласилась бы переехать к нам? — спрашивает Элен. Но пауза оказывается чуть более долгой, чем нужно. Правда потрясает меня, как неожиданный удар в лицо; желудок сводит судорогой, в паху становится холодно. Я говорю:

— Черт побери, ты права! Я действительно глуп. Ты не хотела бросать ту удобную квартиру!

Они с Тедом снимали помещение для зубоврачебного кабинета в Кентиш-Тауне. Две комнаты, кухня и ванная на втором этаже дома принадлежали одному очаровательному старому чудаку-ювелиру. После его смерти, последовавшей больше года назад, они отремонтировали квартиру, обставили ее мебелью и начали искать подходящего квартиросъемщика. А пока Тед Фробиш, который живет с женой в Суссексе, время от времени ночует там, когда допоздна задерживается в Лондоне. Интересно, как часто это бывает, думаю я.

— Очень удобно! — рычу я. — О Боже, мне доводилось слышать о порнофильмах, где женщины фантазируют, как трахаются с молочником, мойщиком окон, почтальоном… Дантисты — это что-то новенькое! Они могут трахаться с любым пациентом, который им понравится. В перерывах между пломбами!

— Как тебе не стыдно! — Лицо Элен темнеет, щеки покрываются ярким румянцем.

— Нет, это становится интересным. Раньше я не задумывался о преимуществах твоей профессии в плане секса. Ты уже пользовалась ими? Что тебя возбуждает сильнее? Когда ты чистишь канал или просто сверлишь зуб?

Элен не отвечает. Она часто и тяжело дышит; я вижу, как вздымается и опадает ее грудь.

— Лично я думаю, что тебя возбуждает боль, — говорю я почти ликующим тоном. — Вернее, возможность причинять боль. Извини, я не знал. Хотя не уверен, что пошел бы на это.

Она кричит на меня:

— Ты подонок! Все это грязь, отвратительная грязь! Ты считаешь мою работу забавой). Ты никогда не воспринимал ее всерьез, не так ли? Я слышала, как ты говоришь: «Моя жена — дантист». Произносишь это своим клоунским тоном, словно стыдишься меня. Как будто моя профессия недостойна уважения, в отличие от профессии врача!

Элен бросается на меня и начинает колотить по груди и шее кулаками; ее лицо искажено гневом, как будто вся эта чушь для нее важнее, чем то, из-за чего мы ссорились прежде. Если бы у нее в руке был нож, она бы им непременно воспользовалась.

Я с трудом перехватываю ее мелькающие кулаки; Элен сильная женщина.

— Послушай меня, идиотка! Ты сама так думаешь, а не я! Это не имеет ко мне никакого отношения! — кричу я, слегка кривя душой, потому что в ее упреках действительно что-то есть. Я никогда не понимал, как человек может любить свою профессию, если ему всю жизнь приходится пялиться в чужие разинутые рты, и иногда действительно дружески поддразнивал Элен. Я был уверен, что она относится к этому так же, как и я. О Господи, да ведь мы и познакомились благодаря ее профессии. Когда однажды воскресным утром я прибежал в Лондонскую городскую больницу, изнывая от боли, меня избавила от мучений красавица студентка, рыжеволосый ангел милосердия. Все это вихрем проносится у меня в голове, пока Элен борется со мной, пытаясь вырваться и рыча негромко, но яростно. И вдруг мне становится ясной подлинная причина ее неожиданного свирепого нападения. Я говорю: — Это Тед, верно?