Перелом - Ирина Грекова

— Антабус.

— По мне все одно: антабус, автобус. Не согласился. Принципиальный. Пил, говорит, и буду пить. А деньги где взять, если не у матери? Вот и топаю день-деньской, ночь-ноченьскую. Ноги опухать стали. Значит, сердце не справляется. К вечеру ноги как твои бревна.

— Клавдия Васильевна, вам надо почаще лежать, ноги повыше…

— А кто за меня работу делать будет? Нет уж, пойду на тот свет такими ногами…

Так и вышло — пошла. Не видела ее несколько дней. И вдруг известие: Клавдия Васильевна разбилась насмерть, упав с балкона третьего этажа…

— Белье вешала, — рассказывала ее сменщица, — встала на стул, может, голова закружилась, а может, еще что, только упала вниз головой. Павлуха, сын-то, дома был, как всегда выпивши. Может, он ее и столкнул. Утром дело было. Никто не видел, он или не он. Следователь приходил, ничего не вывел: бормочет что-то пьяный. Взяли опять на принудиловку. А что с того? Сам не захочет — не вылечится. Ребят жалко, парочка их, старший заикается, младший еще ничего. Тянули они с нее, с тети Клавы, не дай бог. Не выспится, идет сама как пьяная. Вот и упала, если не сын столкнул. С такого станется!

Хоронили Клавдию Васильевну скромно, торопливо. Священник махал кадилом, искоса озираясь. Невестка, жена Павла, молчала, кусая платок. Ребенок, лет четырех, цеплялся за ее руку…

Наверняка Клавдия Васильевна тоже брала эти рубли, но кто ее за это осудит?

Если бы только рубли! Как известно, медицинская помощь у нас бесплатная. Но там и сям сквозь эту бесплатность просачиваются ручейки платности. Ручейки, а то и реки… Люди охотно платят за лечение, лишь бы помогло. Платные поликлиники переполнены, записаться трудно. Подолгу стоят в очереди, записываются. Как за дефицитом. С чего бы это, если в районной поликлинике прием бесплатный? А вот поди ж ты. Кажется больным, что за плату лучше будут лечить. А внутри самих платных поликлиник — еще своя, сверхплатная индустрия частных услуг. За особую плату вне очереди.

Потребность, значит, есть у людей — заплатить за то, что бесплатно?

Плоха не сама по себе плата. Плохо то, что ее получение — в обход закона. Своего рода преступление… «Занимается частной практикой», говорят о враче с осуждением. Может быть, стоило бы снять это клеймо?

И еще мысли: знают или не знают дома, в больнице о моем переломе? Скорее всего не знают. Доклад в 10:30. Хватятся: нет докладчика. Позвонят в гостиницу — не ночевала. Потом — в милицию. Пока выяснят, что случилось, куда отвезли, пройдет время. И немалое. Лежать и терпеть. А боль… (Это вроде как у Толстого в «Казаках» — «а горы…».)

Вошла сестрица, похожая на мою Любу. Я ей: «Нельзя ли еще укол? Очень больно». Та, спешащая, как все медики: «После обхода, если доктор назначит». Оставалось ждать. Ждать и стонать, слушая стоны с других кроватей.

О стонах. Это периодическое вдыхание и выдыхание воздуха — все-таки облегчение. Не зря природа его придумала. Со стоном как будто выходит, выдувается боль. Как же я была не права, уговаривая страдающих не стонать («травмирует соседей!»). Эти стоны помогали им терпеть, ждать. Какая-то работа для праздного, измученного праздностью тела!

Еда — тоже занятие. Разнесли завтрак. Пока больные завтракали, стоны утихли. Потом возобновились. Один вид занятости сменился другим…

Какая это казнь — полная праздность! Думать все-таки легче, тоже занятие.

«Сезон пик», — сказала старуха. Зима, гололедица. Везут и везут… Какое бедствие наших городов — эта гололедица! Подсчитать бы, сколько на ее счету если не жизней, то сломанных конечностей, ключиц, ребер, а бывает, и жизней… Никакая эпидемия столько не косит, как это зимнее бедствие. Только и слышишь: «Сломал, сломала…»

Внутренне я продолжала сама с собой тот маленький митинг, который кипел вокруг меня, лежащей на улице: «Совершенно, совершенно перестали чистить улицы!» — глас народа, стон народа. Где-то работают компьютеры, автоматизированные системы управления. А рядом на улицах падают люди, бьются машины…

Неужели это бедствие неустранимо?

Говорят в оправдание: уборочных машин не хватает. Ну ладно, не хватает — пошли людей! Многие ведь страдают от гиподинамии. Сидят целыми днями за канцелярским столом, вечерами — у телевизора… Дать бы сигнал: «Все на борьбу с гололедицей!» Многие пошли бы… Но где взять простейшие ломы, лопаты? Как часто у нас срываются субботники из-за отсутствия элементарнейших метел и граблей. Люди пришли, постояли, кто-то слегка поковырялся — другие на него смотрят, посмеиваются. Не руками же убирать мусор? А ответственному наплевать — «галочка» проставлена и ладно. Поговорив, пороптав — расходятся.

Если бы средства, ежегодно затрачиваемые на зимний травматизм, направить на борьбу с гололедицей, хватило бы не на одни ломы и лопаты…

Лежала и митинговала сама с собой. Тоже мне философ на вытяжении…

13

Наконец-то обход! Насторожилась, приготовилась. Сейчас расскажу им все: сама врач, пропустила доклад на конференции аллергологов. Расспрошу: какой перелом? Долго ли на вытяжении? Перспективы реабилитации?

Врачей было двое. Старшая — высокая, мощная блондинка, похожая на одну из моих кариатид (кажется, Солоху, а может быть, Артемиду). Та же величественная прямоносость. С нею, на вторых ролях, шел молодой, черноглазый, высокий — тот самый, который вчера: «Что я должен делать? Смеяться с вами или работать?»

«Ростислав Романович», — обращалась к нему кариатида. А он к ней: «Марта Владимировна». Запомнить имена-отчества (рефлекс). Врачей сопровождала сестра, не та, похожая на Любу, а другая, рыженькая, синеглазая. Хорошенькая. Особая матовая прозрачность лица. Как будто фонарем изнутри освещенность.

Шла торжественно-белая церемония обхода. Как я ее любила — там, у себя в больнице! Тихие, ровные голоса врачей. Надежда и ожидание на лицах больных. Праздник авторитета и доверия. Как охотно я играла свою роль каждое утро в этом спектакле!

Теперь я наблюдала церемонию обхода с другой стороны. Со стороны больного, который ждет, волнуется, готовит вопросы… Ощутила себя не вершителем судеб, а тем безликим, судьба которого вершится. Заурядной крупинкой в большом котле оптового врачевания.

Разумеется, врачи отнесутся ко мне с полным профессиональным вниманием, но… Не это мне было сейчас нужно! А что? Стыдно, но нужно было мне не профессиональное, а обычное человеческое милосердие. Доброта. Жалость.

И не буду я им говорить, что сама врач. Наверно, они это уже знают и вряд ли этому радуются. Я сама всегда недолюбливала пациенток-врачей с их терминологией, пытающихся вмешиваться в ход лечения, предлагать свои варианты… Куда приятнее пациент наивный, не читающий даже журнал «Здоровье»…

Белая процессия приблизилась, остановилась. Ростислав Романович кратко доложил историю болезни. Опять я услышала слова: «шейка», «открытый», «осколочный». От кариатиды-Солохи исходил каменный холод. Все приготовленные вопросы исчезли за ненадобностью. Спрашивай не спрашивай все одно. Между обходящей процессией и отдельным человеческим страданием преграда. Теперь я поняла, какая огромная разница: стоять по ту или по эту сторону преграды…

— Как вы себя чувствуете, Кира Петровна? — спросила кариатида с улыбкой, почти не затронувшей губ. Конечно, заведующая отделением. Точно такие же вопросы (и тоже по имени-отчеству) задавала больным я сама на утреннем обходе.

— Боли. Сильные боли…

— При таком переломе боли в первые дни неизбежны. Придется потерпеть, милая.

Я словно бы слышала отраженные в каменном зеркале собственные слова.

— Больная просит укол, — сказала рыженькая, синеглазая. Видно, та, с челочкой, не забыла ей передать. Внимательный все же персонал.

— Ростислав Романович, выпишите укол, — сказала зав. отделением, назвав препарат и дозу. И вот уже процессия отошла к соседней кровати.

У этой врачи задержались подольше. В ногах у нее не было серого холма. Плоско, почти бестелесно лежала на ней сухонькая старушка с тонкими чертами лица, с редкими, седыми, коротко стриженными волосами.

— Ну, как дела, Дарья Ивановна? — с неподдельным теплом спросила зав. отделением. Оказывается, у нее мог быть теплый голос…

— Дела — как сажа бела, — тихо, но внятно ответила Дарья Ивановна.

— Как ночь провели? Спали?

— Почитай, что и не спала. С думами своими разговаривала.

— Лучше бы спали, чем с думами разговаривать. Сон лучше всякого лекарства.

— Да откуда его взять? Укол не укол, таблетка не таблетка, не идет ко мне сон.

— Может быть, сильные боли?

— Нормальные. Я уж привыкла.

— Лежать-то удобно? Может, подушку повыше?

— Спасибо, не надо. Так-то лежать куда способней, чем на вытяжении. Только вот гипс. Чешется у меня под ним. Поюрзыкаю спиной — вроде легче. Мне бы спицу вязальную, я бы ею почесалась.