Поезд бесконечности - Василий Анатольевич Криптонов

Хмыкнула, выразив таким образом умеренную заинтересованность в проекте чаепития.

— А что плохого? — спросил я, разрывая чайный пакетик.

— В чём?

— Ну, в этих книгах-пустышках, как ты выражаешься.

— А разве это не самоочевидно?

— Нет. Чёрный или зелёный?

— Зелёный. — Я, кивнув, бросил вскрытый пакетик чёрного чая в чашку, которую определил для себя. — «Что плохого»… Ну, если ты в школе учился, то понимаешь, что были такие чуваки: Пушкин, Толстой, Достоевский. Которые что-то реальное делали. Понимаешь? Хорошее, настоящее. Которые, блин, человека от тьмы — к свету двигали. Рассказывали о том, как стать лучше, а не просто лелеять свои драгоценные комплексы, убеждая себя, что ты идеален.

— Ну, спорно, как по мне. — Я положил во вторую чашку пакетик зелёного чая и аккуратно разломал пополам пряник в упаковке. — Насчёт Достоевского. Что он рассказывал, как стать лучше. Он этого, по-моему, сам не очень понимал. Вот как упасть на самое дно и охренеть от такого финала — это да, это мог. Но в целом, ок, я тебя понял.

— Так ведь читатель-то, на примере героев, понимал, как точно не надо, как точно — только на дно…

— Говорю же: понял. Ну, и?

— Ну, и вот. А у меня — что? У меня — зачем?..

— Хм. — Я аккуратно разорвал упаковку переломленного пряника. — Слушай, ну… Я понимаю, когда тот же Достоевский себя с Толстым сравнивает. Или наоборот. Или, там, Тургенев — с ними обоими… Но ты-то тут с какого боку?

— В том и дело! Ни с какого!

— Тысяча извинений, но тогда не вижу повода для расстройства. Я вот вообще не парюсь, что у меня нет такой мускулатуры, как у Шварценеггера. Если бы с пяти лет гантели тягал ежедневно — тогда, наверное, парился бы.

Чайник закипел и щёлкнул, выключившись. Я разлил кипяток по чашкам.

— Меня парит то, что мои книги не делают людей лучше. Они делают их хуже. Обеспечивают деградацию.

Я подвинул чашку к Наташе, она взяла её за крохотную ручку тремя пальцами. Поднесла к губам, подула.

— Я, конечно, не профессионал, но мне кажется, что твои книги вообще, скажем так, не «делают людей». Ни лучше, ни хуже.

— Слабое утешение. Хоть зла не сделала — и на том спасибо. В ноль вышла. И цена моей жизни — ноль.

— Наташа, ты писала тупо развлекательную литературу. Если какие-то дебилы, зачитываясь ею, становились ещё дебильнее, то ты в этом виновата так же, как производитель столовых ножей в том, что эти ножи чаще всего используются в качестве орудия убийства. Я вот каждый день, блин, решаю вопросы если не вселенской важности, то где-то около того… Почитал полчаса твою книгу — и, знаешь, даже как будто мозги перезагрузились. Выдохнул немного. По субъективным ощущениям, сильно не деградировал.

— Ну, это ты. — Наташа отпила чаю, поморщилась и протянула руку за пряником. — А сотни и тысячи других…

— Знаешь, пару месяцев назад я бы, может, с тобой согласился. Но с недавних пор моё мировоззрение сильно поменялось. Человек — каждый человек! — сам отвечает за свою душу. Сам волен выбирать, чем её кормить. И плоды всех своих решений пожинает тоже сам. Такая вот жестокая правда. В конце, у последнего порога, уже ни на кого ничего не свалишь. Но! — Я поднял палец. — Твоё чувство вины, вообще ни на чём не основанное, возможно, тебя спасло.

— Это как? — Наташа откусила от пряника.

— Ты жизнь положила на то, чтобы деньги зарабатывать, ничего, кроме работы, не видела. Всё время надо было ещё, больше, масштабнее… Ты могла сделаться пожирателем. Но тебя привезли сюда, ты сидишь здесь. Потому что всё это время какой-то внутренний ограничитель в тебе был. И он тебе нашёптывал, что полностью растворяться в этом всём нельзя. Что нужно сохранить в себе что-то…

Я замолчал. Потому что мысль как-то оборвалась, потерялась — фиг его знает, что хотел сказать дальше. А оборвалась она потому, что я заметил: Наташа вообще потеряла интерес к разговору, причём, ещё секунд двадцать назад. Как только откусила пряник. Лицо её приняло мечтательное выражение. Она даже не заметила, что я замолчал.

— М-м-м… Знаешь, я в жизни столько всего слышала про вкус мёда, про запахи цветов… Иногда чувствовала себя инвалидом. Надо же, мёд… Вот он какой.

И Наташа засветилась изнутри.

— Ты, блин, издеваешься⁈ — вырвалось у меня.

С неба ударил столб света, прошив потолок. Через мгновение всё было кончено. Новая бусина образовалась у меня на чётках.

— Охренеть, — прокомментировал я, глядя на покрывало, ещё хранящее след от сидевшей там Наташи. — Измученная чувством вины писательница, гневающаяся на Бога за то, что он заразил её онкологией, вознеслась, потому что ей не хватало вкуса мёда… Ну, ок, чё.

Вот уж действительно, не возгордишься на нашей работе.

Глава 6

Когда я спустился вниз, двери отеля открылись и вошла Татьяна с клиентом.

— Привет! — махнула она мне рукой. — А я мимо еду, смотрю — пожирателей нет. Ну, дай, думаю, закину ребятам душу, вдруг скучают.

— Вот спасибо-то тебе, добрый человек! — порадовался я. — Как раз думал, чем бы заняться-то в свободное время.

— Ну, вот, я избавляю тебя от мучительных размышлений по этому поводу. Радуйся.

Я перевёл взгляд на клиента и охнул. Клиент был знаком. И смотрел он на меня так же, как при жизни — исподлобья, как на врага народа.

— Костян? — поприветствовал я бывшего коллегу. — Ты… чего? Как так-то?

— Сердце, — буркнул Костян.

Мне даже не пришлось напрягаться, чтобы изобразить лицом сочувствие. И вправду как-то всё внутри словно обрушилось. Какого хрена, какое сердце? Сколько ему, там, было-то? Шестьдесят от силы? Не пил даже толком. Ну, курил, да…

— Вы знакомы? — всполошилась вдруг Таня.

— Работали вместе, — сказал я. — В аквариумном. Давай, запишемся…

— Нет-нет, я тогда лучше в театр его отвезу.

— Чего? — посмотрел на неё Костя. — Я тебе что, клоун, что ли?

— Ну, в монастырь…

Костян фыркнул. Даже слов тратить не стал — всё, с его точки зрения, без слов понятно было.

— А что не так-то? — спросил я.

Таня помялась.

— Ну… Как-то не принято. Заниматься близкими,