Беременная вдова - Мартин Эмис

— Вот она, идет.

Шехерезада переливала свое тело через три уровня склона, что спускался террасами; приближаясь к воде, она пробиралась через беседочно-оранжерейное окружение, босиком, но в теннисной одежде: светло-зеленая юбка в складку и желтая рубашка. Она скрутила с себя нижнюю половину костюма (ему представилось яблоко, с которого срезают кожуру) и вытащила себя из верхней; затем, превратив свои длинные руки в крылья, она расстегнула верхнюю часть бикини (и та исчезла — исчезла с легчайшим пожатием плечами), одновременно проговорив:

— Еще одна несносная вещь.

Конечно, и тут ничего несносного не было. Напротив, обращать даже малейшее внимание на то, что открылось взорам, было бы позорной незрелостью, поведением буржуазным (и неклевым); поэтому Киту досталась нелегкая задача: смотреть на Лили (в домашнем халате и шлепанцах, по-прежнему сидящую в тени), одновременно причащаясь образа, которому суждено было на какое-то время оставаться в одинокой-одинокой пустыне его периферийного зрения. Спустя тридцать секунд или около того, пытаясь дать облегчение застрявшим нервам в застрявшей шее, Кит уставился вверх и вдаль — на золотые склоны горного массива, отдававшиеся эхом в светлой голубизне. Лили зевнула и сказала:

— Какая еще несносная вещь?

— Значит, так, мне только что сообщили…

— Нет — та, другая несносная вещь.

Лили смотрела на Шехерезаду. Поэтому Кит тоже смотрел… И мысль, вопрос, который они в нем пробуждали, Шехерезадины груди (окружности-близнецы, взаимоблизкие, взаимозаменяемые), был: куда смотрит полиция? Куда она вообще смотрит? Этот вопрос он часто задавал себе в эти смутные времена. Куда она смотрит, полиция?

— Извини, я тебя не понимаю, — сказала Шехерезада.

— Я имею в виду, та первая несносная вещь — это что было?

— Ванная, — ответил Кит. — Ну, понимаешь. Общая. Колокольчик.

— А. Так, а вторая несносная вещь?

— Дай я хотя бы окунусь.

Шехерезада шагнула вперед, пошла дальше и нырнула… Да, невыразимая скука общей ванной, где вчера днем появилась Шехерезада: согнутые колени прижаты друг к другу, а пальцы крепко вцепились в кромку розовой футболки, когда она, смеясь, попятилась короткими шажками, волоча ноги… Вот она вынырнула на поверхность и выбралась, напрягши сухожилия, покрытая яркими бусинками воды. И все раскинулось перед тобою. Без лифчика, как предусмотрено природой. Но все-таки зрелище казалось Киту неестественным — оно казалось нелогичным, словно съехавший жанр. Цикады увеличили громкость, и солнце палило.

— Холодненькая, то, что надо, — произнесла она. — Ненавижу, когда на суп похожа. Ну, знаете. Температуры тела.

— Эта вторая несносная вещь — она более несносная, чем первая несносная вещь? — продолжала Лили.

— Примерно такая же — нет, более несносная. К нам приедут. Что поделаешь. Глория, — ответила Шехерезада, откинувшись и положив руки под голову. — Глория. Великая пассия Йоркиля. Она оскандалилась, и ее отсылают на женскую половину — сюда. К нам. Глория Бьютимэн. Бьютимэн. Так и пишется: «бьюти» — красота, «мэн» — мужчина. Она нас старше. Двадцать два года. Или даже двадцать три. Ну да что тут поделаешь? Замок принадлежит Йорку.

Кит встречался с Йоркилем, точнее, находился минуту-другую в его компании — с Йоркилем, тридцатидвухлетним дядей Шехерезады (такое уж это было семейство).

— Хорошее имя, — сказал Кит. — Глория Бьютимэн.

— Да, хорошее, — осторожно поддержала его Лили. — Но она ему хоть соответствует? Хорошо держится?

— Вроде бы. Не знаю. По-моему, она — новое увлечение. Довольно странная особа. Йорк голову потерял. Говорит, лучше ее на свете нет. Называет ее Мисс Вселенная. Почему Мисс Вселенная обязательно жительница Земли? Он хочет на ней жениться. Я что-то не понимаю. Обычно у Йорка девушки прямо как кинозвезды.

— У Йорка?

— Ну да, знаю. Он, Йорк, не Адонис, зато очень богатый. И очень увлекающийся. А Глория… Наверное, в ней есть скрытые достоинства. Все равно. Бедняжка Глория. Две недели была на пороге смерти от одного-единственного стакана шампанского, а теперь уже почти в состоянии сидеть в постели.

— Как же она оскандалилась? Что за скандал? Известно это?

— Скандал сексуальный, — ответила Шехерезада; свет упал на ее зубы, и на лице появилось жадное выражение. — И я при этом присутствовала.

— Так расскажи!

— Вообще-то я поклялась, что не буду. Нехорошо. Нет, не могу.

— Шехерезада! — воскликнула Лили.

— Нет. Правда не могу.

— Шехерезада!

— Эй, ну ладно. Только смотрите… Господи, я ничего подобного в жизни не видела. И потом, все было так странно. Она с виду слегка жеманная. Из Эдинбурга. Католичка. Похожа на леди. Да она чуть со стыда не умерла. Давайте Уиттэкера подождем. Он такие вещи обожает.

Одетый в сандалии, шорты цвета хаки и потрепанную соломенную шляпу, Уиттэкер приближался по дорожке; позади него, среди саженцев на втором уровне, осталась едва различимая, но явно смертельно напуганная фигура Амина. Кит задумался. Одержимость — позитивная, негативная. От лат. «obsidere» — «осаждать». Амин, окруженный Шехерезадиными грудями.

— Я думала, они в Неаполь уехали, — сказала Лили, — встретить Руаа. Ну, знаете, эту. Каплю.

— Не называй ее Каплей в присутствии Уиттэкера, — предупредила Шехерезада. — Он считает, что это неуважение… Уиттэкер, что такое с Амином? У него такой затравленный вид.

Но Уиттэкер не ответил ей, лишь вздохнул и сел.

— Сексуальный скандал, Уиттэкер, — сказал Кит успокаивающе. — Некая похожая на леди особа едва не умерла со стыда.

— Ой, да ничего с ней, с Глорией, не случилось, — продолжала Шехерезада. — Дело в том, что она нарисовала эти картины для одного секс-магната. А мы…

— Нет, погоди-ка, — прервала ее Лили. — Что ты имеешь в виду — какой секс-магнат?

— Тот, который ставит секс-шоу, только не «О! Калькутта!», а другие… Понимаете, Глория в основном танцует. Королевский балет. Но еще она художница. И вот она нарисовала картины для этого секс-магната. Балетные танцоры занимаются этим делом в прыжке.

— В прыжке? — В голосе Лили звучало некое нетерпение. — В прыжке?

— Балетные танцоры занимаются этим делом в прыжке. А секс-магнат устроил большую презентацию в Уилтшире, и Глорию пригласили, а мы были в каких-нибудь шестидесяти милях оттуда, вот она и поехала. И оскандалилась. Я ничего подобного в жизни не видела.

Кит откинулся назад. Солнце, цикады, груди, бабочки, едкий вкус кофе во рту, огненное удовольствие — французская сигарета, рассказ о сексуальном скандале, в котором не замешана его сестра… Он сказал:

— Давай поразвернутей, если можно. Любые случайные подробности. Не скупись.

— Значит, так. Первым делом она едва не утонула в бассейне, в доме. Нет, погодите. Йорк нас подвез. Сказал: «Ты будешь дуэньей. И ради бога, не позволяй ей ничего пить». Она ведь не пьет. Не может. Но вид у нее был очень взбудораженный. Ну и, конечно, я пошла в туалет, а когда вернулась, вижу — она приканчивает огромный фужер шампанского. Я ничего подобного в жизни не видела. Ее было не узнать.

— Она что, маленькая? — спросил Кит. — С маленькими так иногда бывает.

— Довольно-таки маленькая. Маленькая, но не настолько. Потом ее несколько дней страшно тошнило, она с постели встать не могла. Мы правда… Мы правда думали, бедняжка Глория умрет со стыда.

— Наверное, там повсюду все равно одни шлюхи ползали, — предположила Лили.

— Да нет. То есть вокруг бассейна было немало качков и симпатичных. Ну, знаешь. Люди, у которых такой вид, будто они сделаны из светлого шоколада. Но там были свои правила. Верх не снимать. Сексом не заниматься. А Глория верх и не снимала. Верх — нет. О нет. Она сняла низ. Потеряла свой низ от бикини прямо перед тем, как едва не утонула. Сказала, его засосало в джакузи.

— Его засосало в джакузи, — сказал Уиттэкер. — Прекрасно.

— В точности ее слова. Его засосало в джакузи. В общем, тот парень, ватерполист-профессионал, когда ее вытащил, ему пришлось подержать ее кверху ногами за лодыжки и как следует потрясти. Ну и зрелище было. Потом, как только мы ее снова одели, она убежала наверх. А на танцплощадке она переходила из рук в руки, все мужики ее лапали. А у нее вид такой, будто во сне. А они ее лапают. То есть по-настоящему лапают.

— По-настоящему лапают — это как? — спросил Кит.

— Ну, как. Когда я вернулась в дом, у нее платье было вокруг талии. И не просто задрано — еще и засунуто в пояс для чулок. Чтоб держалось. И знаете что? Мужик, который засунул ей язык в ухо, гладил ее задницу обеими руками внутри трусов.

Наступила пауза.

Уиттэкер сказал:

— Тоже первоклассная штука. Внутри трусов.