Вечная жизнь - Фредерик Бегбедер

– Не скандаль! Ты спросил – я ответил. От имени науки. И веганом можешь не становиться – тебе разрешена рыба, а ведь сардины – животные, согласен? Только ради всего святого, забудь о мармеладных рептилиях – их делают на желатине из дробленых свиных костей! И ни капли кока-колы, это яд! Пей воду из-под крана, вода перебивает аппетит и очень хороша для желудка.

– Свинство какое-то… И вкусненького ничего нельзя?

– Можно. Фисташки, черный шоколад не ниже 95 процентов, мед. А вот соли поменьше.

– Фу… Как насчет выпивки?

– Так, ответь на вопрос: ты жаждешь бессмертия или хочешь стать клошаром? Пей березовый сок или травяной настой.

– Лучше смерть!

– Ну вот ты и определился…

– Извини, сорвалось с языка. Я часто ем асаи-боул[131] и пью матча-латте[132]. Полагаю, на солнце мне тоже лучше не бывать?

– Ну почему… Используй солнцезащитный крем SPF 50[133] и грейся на здоровье. Витамин D крайне полезен для продления жизни. В небольших количествах.

– Получается, чтобы жить долго, достаточно не быть баском и американцем. Досадно – я предпочитаю именно эти две национальности.

– И последнее: как ты сюда добрался?

– На скутере.

– Забудь, несчастный! Это самый опасный твой номер. Двухколесный убийца. Отвлекся на секунду – и чао!

– Забавно… Я только что понял, почему есть марка скутеров «Чао». Ладно, вернусь домой пешком.

– Ты не въезжаешь, друг мой: человечество стоит на пороге сумасшедшего прогресса, осталось продержаться лет тридцать-сорок. Я сейчас работаю с маленькой мышкой родом из Восточной Африки (Сомали, Эфиопия, Кения), она зовется слепышом. Это животное резистентно ко всему и живет тридцать лет, а обычная мышь – два-три года. По человеческим меркам, три мышиных десятилетия равняются нашим шести столетиям, причем в добром здравии. Слепыши не болеют раком, у них не бывает ни болезни Альцгеймера, ни ИБС. Их кожа и артерии не снашиваются, сексуальность и фертильность сохраняются до самого конца. Мы прививали слепышам жестокие онкологические опухоли – они их мгновенно отторгали. Та же история с канцерогенными химикатами. Эта мышь владеет ключом к вечной жизни. Так что уж будь так любезен, продержись, пока не подоспеет помощь.

Я погуглил «мышь-слепыш» и воскликнул:

– Какая жуткая тварь!

– Поиск бессмертия – не конкурс красоты.

– Но эта тварюга не вызывает никакого… ммм… желания!

– Ты прав, я забыл главное. Секс и долголетие – две вещи «совместные». Двенадцать соитий в месяц продлевают жизнь на 10 процентов. А если взойдешь на двадцать одно, на треть уменьшишь риск заработать рак простаты. Грубо говоря, замени обжорство и гулянки сексом. Увидишь, оно того стоит.

– «Маленькая смерть» отодвигает большую!

– Ну все, прощаемся. Желаю приятного возрождения. Не возражаешь, если я сделаю селфи с тобой? Моя жена фанатеет от твоих передач. Особенно ей понравилось шоу с Депардье и Пульвордом[134], когда они решили проглотить все капсулы разом.

– Да, классно получилось. Особенно промывание желудка в прямом эфире, в 4:00 утра из Hôtel Dieu. Сколько я тебе должен за осмотр?

– Пришли мне на Рождество ломтик твоей фуа-гра! (Cардонический смех.)

На улице правило бал бесстыжее лето. Траур по себе самому кое-как оправдывал прилюдное разжижение. Я критикую смерть, но не разложение. Я часто плакал по пустякам, возможно, в парижской атмосфере витают-плавают тонкие частицы и… Как говорил Сэлинджер: «У поэтов слишком уж личное отношение к прогнозу погоды». Я шмыгнул носом, пройдя мимо молодой блондинки с коляской. Залюбовался зелеными платанами на сером фоне и растрогался. Поднял глаза к небу цвета гепатозной печени. Сальдманн впустил в мою жизнь болезнь, и теперь я скорбел по собственному угасанию. Только не жалейте меня – я прекрасно умею хныкать по заказу. Иногда, если гость оказывается существом чувствительным, я пускаю слезу, чтобы спровоцировать всплеск эмоций.

Завидую часам на площади Вобана – они никогда не ломаются.

Я шел по угрюмым авеню Седьмого округа. В воздухе пахло приближающейся грозой. Магазины закрывались. Прозвонил колокол. Я купил букетик фиалок. Незаметно стемнело. Я вошел в освещенную церковь прихода Сен-Пьер дю Гро-Кайу, напоминающую Акрополь (эпохи полной сохранности!). В лицо кинулся запах ладана, я едва не лишился чувств и положил фиалки на лиловый алтарь: они диссонировали с этим священным местом, казались богохульством. Я зажег свечу за здравие родителей и осознал, что категорически не желаю оказаться на «первой линии». Тень горящей свечи танцевала на каменном полу, придавая мне мужества. Церкви ежедневно спасают сотни атеистов. Я вернулся в парижскую ночь, позвонил продюсеру, попал на голосовую почту и сообщил, что приостанавливаю передачу: преимущество «заочного» общения заключается в том, что автоответчик не уговаривает вас передумать. Я почувствовал сумасшедшее облегчение, как человек, которому на голову только что чуть не упал «Боинг-747». Нужно чаще выходить в отставку.

Над деревьями, в черном небе, моргали красные огоньки самолетов. Мне показалось, что они что-то семафорят мне азбукой Морзе, вот только я не понимал, что именно. Возможно, вали отсюда?!

Вечером я повел Леонору, Роми и Лу есть жареную во фритюре картошку в l’Entrecôte, диетически некорректный ресторан. Девочки были в восторге, а большего я и не хотел. Несмотря на больную печень, я чувствовал, что все мы живее среднестатистических французов.

3. Моя отложенная смерть

Старение – занятие не для мокрых куриц.

Одно воспоминание все время тревожит мне душу. После заупокойной службы по Жерару Лозье, состоявшейся в 2008 году в церкви Сен-Жермен-де-Пре, я зашел выпить пива в Café de Flore[135] с Тонино Бенаквистой, Жоржем Волински и Филиппом Бертраном. Мы расселись, и я спросил:

– Итак, кто следующий?

Шутка не самая удачная, но я надеялся хоть немного развеять тоску.

Мы переглянулись и покатились со смеху.

Два года спустя я встретил Бенаквисту и Волински на похоронах Филиппа Бертрана: рак унес его в шестьдесят один год. На кладбище Монпарнас я произнес речь, а потом снова пошутил:

– А на этот раз кто будет следующим?

Мы посмеялись, но не так весело.

7 января 2015 года карикатурист Жорж Волински погиб во время теракта в парижской резиденции Charlie Hebdo[136]. Ему было восемьдесят лет. Он тоже обрел последнее пристанище на кладбище Монпарнас.

Мы с Тонино больше не смеялись. Только переглянулись, как Чарльз Бронсон и Генри Фонда в картине «Однажды на Диком Западе».

Я все чаще встречаю на улице знакомых (Режин Дефорж, Гийома Дюстана, Юга де Жиоржиса, Луиджи д’Юрсо, Андре Дженто, Жослин Киврен, Яхно), но, когда подхожу ближе, чтобы обнять, вспоминаю, что их уже нет, и с ужасом замечаю, что здороваюсь с незнакомцами. Трудно сохранять душевное равновесие, когда все время одергиваешь себя, чтобы не поприветствовать мертвеца.

– Привет, Режин!

– Что, простите?

– Но… вы разве не Режин Дефорж?

– Нет.

– Боже, ну конечно! Она умерла три года назад!

– Значит, я точно не она.

– Вас часто путают?

– Случается – из-за рыжих волос. Еще меня путают с Соней Рикель…

– …которая тоже умерла! Вас не беспокоит, что окружающие то и дело принимают вас за этих рыжих покойниц?

– А вас не беспокоит, что на экране вы смешнее, чем в жизни?

Торопитесь говорить с живыми. Дождевой червяк живет восемнадцать дней, мышь – три года, француз – семьдесят восемь лет. Если есть только овощи и пить воду, можно выиграть дополнительные десять лет жизни, но таких скучных, что они покажутся столетием. Возможно, таков секрет вечности: океан скуки замедляет течение жизни. Статистика категорична: в 2010 году во Франции было 15 000 человек, которым исполнилось сто полных лет. К 2060-му их будет 200 000. Лично я предпочту сверхчеловека-трансгуманиста пенсионеру-вегетарианцу: он может обжираться колбасными изделиями и пить красное вино, регулярно заменяя органы. Я хочу одного – чтобы меня чинили, как машину. Хорошо бы врачей в будущем переименовали в «челомехаников».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Бэкон, Фрэнсис (1909–1992) – английский художник-экспрессионист. – Здесь и далее примеч. перев.