Синдром Настасьи Филипповны - Наталья Миронова

Ушла обратно в свой искусственный оазис, где не чувствовала себя чужой, где ей ничто не угрожало. Так она думала.

Глава 4

Так она думала до того самого дня, когда ее начали вербовать.

Элла окончила первый курс, успешно сдала зимнюю сессию за второй. При изучении африкаанс ей очень помог немецкий: все-таки корни были общие. Она не оставляла занятий испанским и, разумеется, английским, но уже предвкушала, как займется изучением языков группы банту. И вдруг за ней пришла комендантша и объявила, что ее вызывают в деканат. Элла удивилась. На дворе стоял уже февраль, время каникул. Она накинула хорошенькую, хотя и негреющую, синтетическую шубку и отправилась в деканат.

Декан встретил ее загадочными словами «С вами хотят побеседовать», пропустил в кабинет, а сам вышел.

В кабинете были двое. Один представился Иваном Ивановичем, другой — Иваном Петровичем. Элла так и не запомнила, кто из них кто. Начали издалека. Не хочет ли она, как комсомолка, послужить Родине?

— Что это значит? — спросила Элла. — Я хорошо учусь, на собрания хожу, взносы плачу, что от меня еще нужно?

Комсомольская организация в УДН была захудалая: комсомольцев раз-два и обчелся. Эллу такой вариант более чем устраивал. На собраниях она норовила пристроиться в самом дальнем углу с каким-нибудь детективом.

Иван Иваныч с Иван Петровичем объяснили ей, что она может послужить Родине активно, но для этого прежде всего она должна дать подписку о неразглашении их разговора. Элла сказала, что ничего подписывать не будет. Во-первых, никакого разговора еще не было, а во-вторых, они могут поверить ей на слово: она ничего разглашать не станет.

Они стояли на своем: поверить на слово, конечно, можно, но подписка при нарушении влечет за собой определенные последствия, в том числе и уголовные.

— Тогда я тем более ничего подписывать не буду! — заупрямилась Элла.

— Ну хорошо, — уступил один из Иванов, — мы рассчитываем на вашу сознательность. Мы предлагаем вам перейти на спецотделение. Учиться будете здесь же, в «Лумумбе», но подготовка совсем другая, не та, что на общем отделении. Комната своя. И трудоустройство совсем другое, и оклады. Но это вам позже разъяснят.

— Погодите, я еще не дала согласия! — перебила его Элла.

— А чего ждать? — удивился Иваныч-Петрович. — Вы зачисляетесь в штат КГБ, причем прямо сейчас. Стаж начинает течь с этой минуты. А вместе с ним и все блага.

— Время учебы засчитывается в стаж! — встрял второй Иваныч-Петрович.

— Только предупреждаю, — продолжал первый Иваныч-Петрович, будто его и не прерывали, — профсоюза у нас нет, и в течение двадцати пяти лет со дня зачисления вы не имеете права уволиться. Но у нас никто не увольняется. Преимуществ слишком много.

— Спасибо, но я предпочитаю учиться на общем отделении и самостоятельно решать, что мне в жизни делать.

— Вы не понимаете, — второй Иваныч-Петрович наклонился к ней через стол и заглянул в глаза. — Вы что ж думаете, вас «за так» сюда взяли? Это учебное заведение для иностранцев, а вас взяли. Соображаете?

— Мне никто ничего не говорил.

— А вы подумайте, — настойчиво повторил Иваныч-Петрович. — Родителей у вас нет, Родина вас вскормила, вспоила, образование дала, вы обязаны ей послужить.

— Никому я ничем не обязана, — разозлилась Элла. — Родина меня вскормила так, что мне до сих пор кошмары снятся. Я в детдоме чуть с голоду не умерла.

— Страна переживает временные трудности…

— …последние шестьдесят лет, — закончила за него Элла.

В этот год как раз намечалось празднование шестидесятой годовщины Великой Октябрьской, и вся страна уже стояла на ушах по случаю очередного юбилея.

— Откуда у вас такие нездоровые настроения? — осведомился второй Иваныч-Петрович.

— Да все оттуда, из детдома, — ответила Элла. — Между прочим, вы в моем детдоме не продержались бы и часа. Там не любят стукачей.

Агенты переглянулись.

— С таким отношением, — негодующе изрек Иваныч-Петрович первый, — вы можете запросто вылететь из института.

— На каком основании? — спросила Элла. — Я учусь на «отлично», дисциплину не нарушаю.

Ей пришло на ум «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус», но она решила вслух этого не говорить.

— А вы не иностранка! Вам не место в данном учебном заведении! — злорадно выложил свой главный козырь один из Иванычей-Петровичей.

— Как же это мне здесь не место, — удивилась Элла, — когда вы даже предлагаете мне перейти на спецотделение?

Она уже кое-что слышала о спецотделении. Там учились студенты из ближневосточных и некоторых других стран по особой военизированной программе.

— Это совсем другое дело, — буркнул Иваныч-Петрович. — На спецотделении вы могли бы Родине пользу принести.

— Я и здесь могу пользу принести, — отрезала Элла. — А вам я не подхожу. — Ее осенила новая мысль. — Мое отчество вас не смущает?

— Мы наводили справки, — помрачнел агент. — Паспорт вам выдали по личному заявлению. Отца своего вы не знаете. Кто вас надоумил взять такое отчество?

— Никто, — пожала плечами Элла, — я в книжке прочитала.

— В какой книжке? — дружно напряглись оба Иваныча-Петровича.

— Про Пушкина. Его прадед с материнской стороны был Ганнибал. Абрам Петрович. Вот я и подумала…

Они повели себя в точности, как начальник паспортного стола Нечипоренко М. Н.

— Что ж, по-вашему, Пушкин был еврей? — ахнул один из агентов.

— Очень может быть, — невозмутимо подтвердила Элла. — Главное, по материнской линии. В Израиле считается: главное, чтобы мать была еврейка, а кто отец — неважно.

— А у Пушкина мать была еврейка? — упавшим голосом спросил тот же агент.

— Надежда Осиповна? Весьма вероятно. Понимаете, ее дед, Абрам Петрович Ганнибал, был родом из Эфиопии, — принялась объяснять Элла вербовщикам, для которых все, что она им сообщала, являлось новостью. — Там есть семитское племя — талаши. Недавно их с большим скандалом вывозили в Израиль. Нам на политзанятиях рассказывали. Вот я и подумала: может, прадед Пушкина тоже из них? Говорят, многие талаши похожи на Пушкина.

— Все это к делу не относится, — негодующе вмешался второй Иваныч-Петрович. — И вообще все это ваши домыслы. Вы не знаете, кто ваши родители.

— Но ведь и вы этого не знаете, — лукаво улыбнулась Элла. — Вы не можете знать наверняка. Я знаю только одно: я появилась на свет, потому что был фестиваль и потому что не было резины. Это мне в детдоме объяснили. Но для вас я — кадр ненадежный. У вас нет стопроцентной уверенности. Нет и быть не может.