Последние стихи мертвеца - Александр Николаевич Бубенников

потеряла душевный близкородственный контакт со Светой: та в Америке не нуждалась в младшей сестре, которая платила ей заметным матери отчуждением. Надежда Игоревна буквально силой заставляла Нину писать письма по электронной почте сестре, звонить той по «престольным» праздникам, поздравлять её и мужа с днём рождения. А Света вообще никогда не поздравляла младшую сестру с её днём рождения, чего уж там, о днях рождения матери иногда забывала из-за океана поздравить. А мать, никогда не укоряя в некорректном поведении, нечуткости, старшую дочь, часто выговаривала по поводу и без повода: «Ты эгоистка, мне мало внимания уделяешь, отец тебя за это по головке не погладил бы».

А всё из-за того, что Нина, параллельно с интенсивными занятиями в Вышке, «институте электроники и математики», подработкой менеджером компьютерной фирме, закрутила бурный роман с Борисом. Только матери Борис пришёлся не по вкусу: «Какой-то неотёсанный, дубоватый молодой человек. Он тебе не пара. Родители его, и он сам – простолюдины ограниченные. Вон твоя сестра богача-бизнесмена отхватила. А этого вахлака самого надо кормить и одевать по-человечески. Не забывай, что у тебя семья – не простолюдины, из старинного московского служилого, отец был и министерской элиты общества».

Нина как-то слабо отнекивалась: «Не надо его кормить, он сам себя прокормит. И элитой может стать в будущем. Причём, обрати внимание, папа никогда себя к элите не причислял». Только больше Бориса она матери не представляла, боясь новых подколов. Нина догадывалась, что мать отказывает считать Бориса «парой» только потому, что тот был москвичом во втором поколении в отличии от их семейства, коренных москвичей; к тому же и социальный статус родителей Бориса был невысок.

Когда по возвращению домой после работы в фирме Нина по привычке жаловалась неизвестно кому: «Устала, как собака», мать и здесь подкалывала: «Вышла бы замуж за перспективного бизнесмена, не уставала бы. Собаки не устают, как люди, когда те много суетятся без толку». Нинин роман подошёл к знаковой критической черте многих студенческих романов – беременность невесты.

Мать, конечно, ни о чём не догадывалась, только беременную Нину с тех пор, когда она осознала себя будущей матерью их с Борисом ребёнка, с некоторых стали доставать сентенции мамаши: простолюдины, слишком упрощённые эти простые люди – родители, родичи Бориса. А ведь Надежда Игоревна ни разу с ними не встречалась, не видела их даже издали, информацию черпала только из рассказов о них самой Нины. «Может я виновата в том, что в своих рассказах о семействе Бориса создала негативный образ недалёких, упрощённых «простых людей»?»

Только в ужасную ночь после гибели Бориса под колёсами иномарки она убедилась в жестокой правоте слов своей матери: «Что с них взять, с простолюдинов, никаких тебе высоких чувств, никакой тебе возвышенной эмпатии, всё им по барабану – день прошёл, и слава богу». Именно Нине пришлось первой сообщить родителям Бориса, его тёткам о трагической смерти сына, племянника. Она что угодно готова была услышать, только не это тихое и равнодушное: «Бог дал, бог взял».

Самое смешное, что Нина по пути к его родителям заскочила в продуктовый магазин, купила бутылку дорогого армянского коньяка «Арарат», чтобы помянуть погибшего жениха с его родителями и тётками «простыми людьми». А у тех ни слезинки в глазах, ни стонов потрясения, ни сочувствия, только каменное молчание. Когда кто-то из родных Бориса, мать или тётка ляпнула: «Всё у него не слава богу было. Хорошо, что быстро отмучился, а не гнил паралитиком в пролежнях», у Нины брызнули слёзы, она попятилась к выходу и выскочила раненой птицей из квартиры.

Матери она в слезах рассказала и о смерти Бориса, и о последнем визите к «простым людям», и о нераспечатанной купленной бутылке коньяка, выставленной дома на кухонный стол. Надежда Игоревна ничему не удивилась, стояла гордо и прямо и с вызовом бросила:

– Прости за жестокие слова: мне его жалко, как любого безвременно ушедшего человека, но он тебе был не пара.

Нина вздрогнула и пролепетала:

– Нашла, чем утешить, маман…

Та повела плечами и спокойно сказала:

– Не пропадать же добру, – она показала глазами на бутылку «Арарата», – давай помянем его.

А у Нины нашла коса на камень. Она с зареванными глазами поглядела на мать свысока, почему-то подумала о том, что с родителями Бориса, «простолюдинами», выпила бы за помин его души, а с матерью вряд ли, даже тогда, когда смерть должна сближать, а не разобщать живые человеческие души. Она тяжело вздохнула, догадываясь о том, что сказанные скоро её слова потрясут мать сильней, чем известие о гибели Бориса под колёсами авто.

– Я беременна, мама, мне пить нельзя.

– А зачем же ты купила такой дорогой коньяк? – изумилась учительница, жизненным кредо которой было правило: не пылить, жить экономно, по средствам, но со знанием того, что алкоголь притупляет боль во время драм и трагедий. Но смилостивилась, отдавшись воспоминаниям. – Между прочим, это любимый коньяк твоего отца, пятилетний Ереванского коньячного завода, заложенного ещё Шустовым.

– Я это помню, мама…

– Что будешь делать – рожать или?..

– Не знаю…

– Утро вечера мудренее, дочка…

Нина надолго задумалась, стоит ли матери рассказывать о том, что её мучило. Она силилась вспомнить стихи, которые ей напоследок нашептал Борис, прежде чем побежать на красный свет светофора – перпендикулярно движению машин во главе с инфернальной иномаркой – перебежать ли дорогу на скорости, покончить ли с собой? И не могла вспомнить ни строчки…

Она зацепилась мыслью за то, что сам Борис обозвал свои только что сочинённые в уме стихи ужасно несовершенными, мол, их надо ещё переложить на бумагу, потом поработать с черновиком, чтобы чего-то путное получилась. Он давно говорил ей: вчерне всегда бред сивой кобылы выходит, но после обработки, записи набело прежний бред может засверкать изумрудами. Нина знала со школы стихи Ахматовой про стихи из сора… Но её хотелось почему-то реветь только от того, что она не может вспомнить последние «сорные стихи» Бориса, которые навсегда останутся во времени вчерне, и не перепишутся уже никем и ничем набело.

– Мне уж поздно думать об аборте, мам… Делать аборт – себе дороже… Простые люди сказали: бог дал… Их продолжение фразы: бог взял – это о несчастном сыне Борисе… Пусть будет как будет.

Уже в кровати, после странного, позднего, почти ночного разговора с матерью, Нина вспомнила: почему она вообще оказалась на «экскурсии» на старинном погосте Новодевичьего монастыря? Да, назло Борису. Когда она сказала о своей беременности, тот с лукавой улыбкой «простого человека» спросил её напрямки:

– Оно точно от меня?