Ваниль - Неджма

Мы шли всю ночь и часть утра.

Поля тянулись за полями. После посевов и оливковых деревьев появились апельсиновые плантации и миндальные деревья, лимоны и яблони, виноградники, гнущиеся под тяжестью гроздей, всевозможные дары природы, которые показывали, что мы еще далеко от песков. Для удовольствия мы собирали фрукты прямо с деревьев, иногда в ущерб земледельцам, которые пускали по нашему следу собак. Мы отдыхали в садах более щедрых хозяев. Мы сбивались с дороги, не умея прочитать ни одной надписи на указателе. Крестьяне указывали нам путь и давали пару лепешек или кувшин молока. Мы следовали советам, шли вдоль линии железной дороги, ручья или мимо гробницы святого, спрятавшейся на склоне холма.

Лейла смотрела на меня с улыбкой на губах Она вспоминала мои развлечения с давильщиком масла и хотела узнать больше, я была в этом уверена. Я подбодрила ее:

— Ты думаешь, что в определенном возрасте женщины должны воздерживаться от любви, не так ли?

— Ну, возможно… Когда не было детей…

— Я не так красива и не так молода, как ты, — оборвала я Лейлу. — У меня нет ни твоих глаз газели, ни твоей чудесной осанки. Но если бы любовью занимались только прекрасные и молодые люди, об этом было бы известно. Нет, девочка моя, желание не связано ни с красотой, ни с возрастом. Как раз наоборот, иногда желание вызывают недостатки. Что-то такое, что имеется в недостатке или в избытке. Ты видишь следы оспы, которые остались у меня на лбу, мой слишком большой рот и левый глаз, который слегка косит? И самые красноречивые из моих любовников…

— Ваших любовников?

То же удивленное и ошарашенное выражение, как и вчера, появилось на лице Лейлы.

Я подумала: «Какая простота! Может, она думает, что я должна выходить замуж за все члены, которые подворачиваются мне под руку!» Но, помня, что девушка знала меня только как Зобиду из Зебиба, женщину, которую боялись и уважали, и было слишком рано открывать ей мое прошлое — она почувствовала бы недоверие, и это помешало бы мне ее учить, — я исправилась:

— Я упомянула любовников, чтобы ошеломить тебя и заставить твое сознание раскрыться, в надежде, что раскроется и твоя миндалинка. На самом деле я говорила о моем втором муже, Бог забери его душу, который считал, что у меня самые сладострастные в мире глаза как раз из-за этого косоглазия. В мой слишком большой рот его член входил со всеми почестями, и мой язык умел бесконечно его ласкать. Я источала запах, который привлекал моего мужчину, когда я его хотела, и мы не тратили лишних слов. Но больше всего его восхищало мое влагалище. Мало кто имеет такую вульву, уверял он меня, она жадная и щедрая, прилежная и смешливая, она умеет поймать член и освободить его, втянуть и сжать, поглощать с аппетитом и выбрасывать с решимостью.

Покраснев, Лейла выдавила из себя:

— У давильщика масла не было столько времени, как у вашего второго мужа — Бог возьми его душу, — чтобы все это увидеть.

Я не смогла понять ее интонацию. Была ли это ирония со стороны Лейлы или девушка владела редкой для нас вещью — способным рассуждать умом?

Я сказала с двусмысленностью, которая показалась мне подходящей:

— Ему требовалось влагалище, а мне член. Ничего больше.

День подходил к концу, когда мы вышли к большой оливковой роще. Человек, ехавший на нагруженном сундуками муле, показал нам холм в виде полумесяца, пристроившийся к маленькой деревне. Он продал нам две бараньи шкуры и матрас за несколько дирхамов.

— С этим вы сможете продержаться. Здесь даже ночью не холодно.

И прежде чем я спросила, он добавил:

— Не ищите убежища в деревне наверху. Там нет ни одной живой души.

— Она покинута?

— Рассказывают, что ее разорили вороны какого-то неизвестного вида, большие, как ястребы, с острыми, как копья, клювами.

— Это ужасно, — сказала Лейла. — Какое несчастье!

— Заслуженное несчастье! — твердо сказал человек, вытаскивая свой выпачканный в табаке шарф. — Жители были безумны и беззаботны. Они почитали языческую богиню, какую-то Финус. Мы мусульмане, а не идолопоклонники! Эти отступники воздвигли на улице статую волшебницы и вместо того, чтобы преподавать мальчикам Коран, читали им стихи, будто наши дети должны учиться любви вместо религии! Хуже того, они заменили пятничную молитву ораторскими состязаниями и вывешивали поэмы, признанные самыми красивыми, на стены мечети. Наш великий муфтий сказал, что это харам[4]. Поэты — люди без веры и закона, и поэтические соревнования запрещены, потому что они напоминают Джахилийю[5], хаос, который существовал до Пророка, да благословит его Бог!

Мы слушали молча, но он и не ждал ответа. Он лукаво припугнул нас:

— Если, несмотря ни на что, решите провести ночь в этих руинах, не бойтесь: вы будете не одни.

Я подумала о джиннах и душах мертвых, которые должны были бродить в темноте. Он поправил:

— Это совсем другая компания!

И, видя наше недоверие, добавил:

— Вы в долине Слез.

— А как называется деревня наверху? — спросила Лейла.

— Ишк[6], — ответил он, засмеявшись, прежде чем поднять свой шарф и проворно удалиться, похлопывая мула по бокам.

Я положила наши вещи под миндальное дерево и поднялась к руинам.

Деревня была испещрена тупиками и улочками, огибающими сгоревшие рощицы, и аллеями, полными дуплистых деревьев. Разбитые ступеньки вели к лабиринтам, затем пропадали, как по волшебству. То там, то здесь были видны остатки садов, которые, должно быть, пышно цвели. Только одно оливковое дерево, как знак, росло посреди двора, с узловатым стволом и неживыми листьями. Карнизы валялись на земле, как отрубленные головы, недалеко от маленьких желобков, в которых остались только воспоминания о воде. И вероятно, о радости.

Я нашла Лейлу у входа в деревню. Она наклонилась над маленьким ручейком, без сомнения последним, где еще текла слабая струйка воды. Девушка, сняв покрывало, проводила руками по распущенным волосам, окрашенным солнцем в красивый рыжий оттенок. Эта ослепительная красота странно спорила с ужасающим запустением деревни.

— Ну? Ты рада узнать, что у тебя есть лицо и им приятно любоваться?

Казалось, ее не задели мои слова, и, когда Лейла повернулась, я заметила, насколько красива ее улыбка. Больше того. Улыбка соблазнительной чистоты. Я вспомнила выражение ее глаз, когда пастух делал девушке комплименты, и подумала, что в улыбке Лейлы, как и в глазах, пряталось удовольствие. Ее губы, очерченные и сочные, как спелый плод, призывали вступить с ней в связь!