Кондотьер - Макс Мах

— Знаете анекдот про Петра Константиновича и королеву Голландии? — неожиданно спросил Бекмуратов и потянулся к графинчику. — Позволите? Арманьяк Шабо… Четверть века в строю…

— Наливайте, — согласился Генрих. — Наташа, ты будешь?

— Да, спасибо.

— Так вот, — разливая арманьяк, начал рассказывать Бекмуратов. — Приезжает как-то к нашему императору в гости тетка. То есть, правящая монархиня королевства Нидерланды Беатрикс. Ну, как водится, приемы, балы, верховые прогулки. Охота в Пуще, балет в Ковно. И вот как-то, предлагает Петр Константинович тетушке Беатрикс проехаться на его новом автомобиле. Вы, верно, читали в газетах об этом чуде технического прогресса? Говорят, инженеры господина Захарченко создали для императора нечто невероятное. Лучше Роллс-ройса, ей-богу! Ваше здоровье!

Генрих предпочел промолчать. Выпил, молча, слушал с рассеянным интересом. Слушала ли генерала Наташа, сказать было сложно, но выпила она вместе с остальными.

— Так вот-с, император наш, надо отдать ему должное, известный спортсмен. И автомобили водит виртуозно, а главное — любит это дело, даже больше, чем… Ну, вы понимаете, — усмешка в седые усы. — Вот он, стало быть, за руль и сел. Выехали из замка, едут по Новогрудку. И с ветерком, как вы понимаете. А в это время выходят из корчмы два литвина, стоят, покачиваясь, закуривают. И вдруг мимо них проносится со свистом огромный черный автомобиль.

— Это кто? — оторопело спрашивает один.

— Кто не знаю, — с ужасом отвечает другой, — но водилой у него сам государь-император!

— Можно смеяться? — Наталья взяла со стола серебряный портсигар Бекмуратова, щелкнула, открывая, вынула папиросу и выжидающе посмотрела на Генриха.

— Вот и мне, представьте, стало не до смеху, — генерал говорил ровным голосом, смотрел на Генриха, прямо ему в глаза. — Разбудили в час ночи, докладывают. Так, мол, и так. Ввечеру на приеме в доме Ростовцевых появился сам… ну, скажем… полковник Шершнев, а телохранителем у него баронесса Наталья Викторовна Цеге фон Мантейфель…

— Смешно, — кивнул Генрих и, чиркнув спичкой, поднес огонек к папиросе Наташи. — Кто смеялся больше, вы или Варламов?

— Больше всех смеялся один профессор консерватории…

— Вот как! — похоже, планы менялись на ходу, но Генриху такой поворот событий нравился куда больше всех прежних затей.

— Он умеет смеяться заразительно, — мягко добавил Бекмуратов.

— Заразились?

— Да, пожалуй.

— А Варламов об этом знает? — уточнил Генрих.

— Нет, и думаю, пусть пока остается в неведенье. Как считаете?

— Вы нуждаетесь в моем благословении?

— Вообще-то, нет, но не в этом конкретном случае. Варламов представляет в Петрограде Лаговского. Он, собственно говоря, вас сюда пригласил, Генрих Романович, он с вами и переговоры ведет. Опосредованно пока, на дистанции, так сказать. Через Карварского и меня, но потенциальный ваш наниматель все-таки он, а не я или Леопольд Игнатьевич.

— Так-то оно так, — согласился Генрих, закуривая, — но у нас только что произошла смена караула, ведь так?

— Не совсем так, — возразил Бекмуратов.

— А как?

— Давайте сделаем по-другому, — Бекмуратов вернул себе портсигар и щелкнул крышкой, — Организуем вам встречу с профессором, поговорите, обсудите варианты, подумайте, а завтра встретимся снова и обговорим детали, если будет, что обговаривать. Как вам такой план?

— Что случится, если Карварский или Варламов спросят меня об этом деле напрямик?

— Откуда им знать? — прищурился Бекмуратов и поводил перед лицом ладонью, рассеивая табачный дым.

— По-разному бывает, — Генрих стряхнул пепел и снова затянулся. — Допустим, узнали. Что тогда?

— Зависит, — усмехнулся в усы Бекмуратов. — Если сегодня, то скажете все, как есть. А завтра, может быть, и не захотите их ни в чем просвещать.

— Тогда, у меня есть к вам только три вопроса.

— Постараюсь ответить.

— Первое, кто это был?

— Честно, не знаю, — вздохнул генерал. — Желающих больше трех, но кто это был конкретно, пока не знаю. Ищем.

— Ладно, — кивнул Генрих. — Тогда, второй вопрос. У вас только Корпус или есть и другие «доводы»?

— Есть, и крайне серьезные, — лицо Бекмуратова стало жестким, он больше не улыбался. — Помните, как говорили в старое время, и среди чижиков, и среди петушков. Но пока, разумеется, без подробностей. Поговорите с профессором, возможно, он вам скажет. Но я не он.

— Принято. Третий вопрос. А оно мне надо?

— Надо, — твердо ответил Бекмуратов.

— Всех денег не заработаешь.

— Верно. Но Лаговский нанимает полковника Шершнева, обещая закрыть глаза на некоторые странности вашей биографии, Генрих Романович, а профессор желает говорить с вами на равных. Ему понравился ваш выбор телохранителя, себе же он хочет кого-нибудь, вроде вас и не за деньги, а за честь.

— Но что мы будем делать со «странностями»?

— Забудем.

— Совсем? — прищурился Генрих.

— Напрочь! — легонько хлопнул ладонью о стол Бекмуратов и посмотрел на Наталью. — Вас это тоже касается, мадмуазель! Так что держитесь Генриха Романовича, и будет вам счастье!

Глава 4

Сарабанда или танец соблазнения

— Мне показалось или ты действительно не удивлен?

Он смотрел на нее без усмешки, но, словно бы, с укоризной.

— Не удивлен. — Слова произносил осторожно, как будто боялся испугать ее или обидеть. — Знал, догадывался, какая разница? Цеге фон Мантейфель? Нет, конечно! И откуда бы? Но все сходится. Тебе знакомы речевки и девизы Первого Шляхетского, значит, училась в женской гимназии Вагнера. Что из этого следует, знаешь? Из хорошей семьи. Скорее всего, дворянка из балтийских или новгородских немцев. Возможно, ингерманландка или датчанка… Но, почти наверняка, из протестантов. Гимназия, университет… ФАР и «Набат»… Внешность опять же. Так что, не из крестьян и очень сомнительно, что из работниц. Ну, и пальцы… Рояль с четырех лет?

— С трех, — сердце трепыхалось, как пойманное животное. Хорошо, что он этого не мог видеть. Или мог?

— С трех… — согласился с мягкой необидной иронией. — И из лука стреляла?

— Да.

— Диана-воительница… Клуб «Амазонки»?

— «Валькирии».

— Значит, с амазонками дрались на стрельбах в Кавголово?

— В Стрельне… после соревнований…

— Традиция, — кивнул он. — Я видел пару раз, как дерутся девчонки. Страшное дело! Хуже мальчишек, ей-богу!

— О чем говорил Бекмуратов? Не скажешь? Тайна?

— Тайна? Нет, пожалуй! — Как ни странно, Генрих был серьезен, но нечто вроде улыбки блуждало по его губам. — Секрет. Так, наверное, будет правильно. Ты ведь не бросишься сообщать об этом товарищам по партии? Дашь мне день-два, чтобы разобраться с моими обязательствами?

— День — два?

«Так мало? — удивилась Натали. — Всего два дня? Но, что именно я узнала из разговора с господином жандармом? Да, ничего конкретного! И сообщать не о чем… Да, и некому, похоже…»

— Три дня, — сказала она, чтобы не молчать. — Хватит?

— С головой!

— А этот профессор… Я не поняла, он кто? — Вопрос не праздный. Возможно, ключевой во всей этой истории.

— Давай, пока не будем о нем, хорошо?

— Значит, на встречу с ним я не иду, — не вопрос, констатация очевидного.

— Извини.

— Да, не за что, я думаю. Твое право. Когда освободишься?

— Думаю, часам к семи. Как смотришь на ужин в «Европе», на Крыше?

— Намекаешь, что мне надо одеться соответственно?

— И это тоже, поскольку, как мне кажется, после «Европейской» нас ожидает нескучное продолжение вечера.

— Опять со стрельбой?

— Не думаю, но всегда следует готовиться к худшему. Так что, не забудь про дополнительную обойму.

— Хорошо, как скажешь, — не стала спорить Натали. — Куда мы идем?

— Пока не знаю, но уверен, приглашения не заставят себя ждать.

— Не возражаешь, если я пока встречусь с Ольгой? — пробный шар, но отчего бы не попробовать?

— Да, разумеется, — кивнул он. — И знаешь, спроси ее, если не трудно, как зовут ее мать? Это возможно?

— Ее мать? Тебя беспокоит портрет, о котором упомянула Ольга? — сказано, как бы мимоходом, но Натали эту подробность не забыла. Помнила. — Ты знаешь, что это за портрет?

— Нет, пожалуй, — смущен, но неизвестно, чем или отчего. — Дело давнее, как я понимаю. Мог и забыть. Но не против — вспомнить, — мягкая улыбка, впрочем на лице Генриха даже такие улыбки полны опасного подтекста.

«Ты меня предупреждаешь? А сказать прямо, в чем дело, не хочешь? Надеешься, что пронесет?»

— В семь, — неожиданно закончил он разговор. — В «Европейской». Можешь опоздать, но не более десяти минут. Идет?

— Попробую!

На этом и расстались.

На этот раз связным оказался не юноша. В книжном магазине Сытина на Садовой улице к Генриху приблизилась средних лет женщина. Подняла со стола томик поэта Пастернака, перелистнула задумчиво и, коротко, но явно внимательно, оглядев торговый зал из-под полуопущенных ресниц, шепнула, не разжимая губ: