Вдовье счастье - Даниэль Брэйн

чем-то из ряда вон выходящим, в эту эпоху нетрудно умереть от пневмонии, банального сепсиса, неудачного падения с лошади, а многие болезни и вовсе никто не мог распознать…

Лукея говорила, что я должна и докторам, стало быть, смерть мужа не внезапная, его лечили или хотя бы делали вид, что деньги берут не зря. Вера должна была знать об этом все, пастырь утверждал, что мужа она любила, так мне как быть, с чего начать, чтобы себя не выдать?

— Я смирюсь, — пообещала я, краем глаза наблюдая, что тем временем происходит на крыльце. Вот вышел деверь, открылись двери словно сами по себе, Ефимка подошел и придержал створку, деверь него шикнул. — Пройдет время, и я смирюсь. Но это будет не сегодня.

Дама взяла меня цепкой ручкой в перчатке за запястье, я пока что стерпела. Может, мои слова она поняла примерно так же, как и Лукея — происшествие с заслонкой, и закономерно опасалась, что я что-нибудь выкину.

— Послушайте, что я скажу вам, Вера Андреевна, — затараторила она негромко и на первый взгляд убедительно. — Детей мы с Петром Аркадьевичем не оставим, все внучатые племянники. Мальчиков, как подрастут, в корпус определим, а Лизоньку — в пансион. Не пропадут.

Я зыркнула на нее. На лице сострадание и готовность облегчить мою участь, в глазах непонятный мне пока алчный огонь. Я боялась задавать вопросы, боялась, что скажу что-то, что Вере должно быть очевидно, но дама была готова болтать без умолку на мое счастье, главное, чтобы не вовремя не вынесли гроб.

— Ох, милая Вера Андреевна! — дама отцепилась от меня, но лишь для того, чтобы горестно всплеснуть руками и бережно промокнуть уголки сухих глаз. — Вы только Петру Аркадьевичу три тысячи должны. С прошлого марта не отдаете, как после Гришенькиного рождения первое платье для выхода в свет пошили.

Я осталась внешне бесстрастна.

Мне попадались разные занимательные статьи, и я, естественно, не знала, насколько допустимо им верить. Раскольников убил старушку-процентщицу из-за трехсот семнадцати рублей или трехсот двадцати тысяч на современные мне деньги. Хлестаков получил от городничего взятку, равную двумстам тысячам — не те масштабы коррупции были в уездном городке, ой не те. Левша заработал восемьсот тысяч — что было более чем справедливо, Герман мог выиграть два с половиной миллиарда рублей… не свезло. Прочие цифры я не помнила, да и мир этот — не наше прошлое, но порядок цен я представить могла. Грубо взять один рубль к тысяче, и можно осесть в снег, потому что Вера должна три миллиона рублей. Впрочем, паниковать преждевременно, если учесть, сколько добра в доме можно выставить на торги.

Каких-нибудь пару дней назад я отправляла эти три миллиона, увидев объявление благотворительного фонда, и закрывала своим переводом сбор средств на операцию ребенку. Для меня эта сумма была неощутима. А теперь?

Три миллиона на платье. Дура.

— Решайте, милая, — добавила моя нежданная доброжелательница с угрозой в голосе. — Я у смертного одра Григория вам говорила, или обитель, или двор.

А вот про двор она упоминала уже не первая, и если она имела в виду двор императорский, как деверь, а не барский, как Лукея, то самое время потеряться в догадках: почему Вера отвергала этот вариант? Статс-дамам платили неплохо. Да, я не смогу быть рядом с детьми, но у меня появятся деньги, чтобы оплачивать им няню, кормить их достойно и постепенно выплачивать долг. Придется пожертвовать либо благополучием детей, либо чувством собственной важности как образцовой матери, но выбор однозначен. Черт, я брала кредиты на развитие бизнеса в банке и в долг у братвы, но я отвечала за свои действия, сейчас же на мне повисли невообразимые суммы, спущенные на сущую ерунду.

Кроме двора и обители, какие еще есть возможности выкрутиться?

Муж должен оставить наследство, и если все работает так же, как в нашем мире, я могу его не принимать, и кредиторы будут решать свои вопросы за счет вырученных от продажи имущества средств. Если я не единственная наследница, если жена в этом мире вообще ничего не наследует, а только дети — а вот тогда объяснимо желание приятной во всех отношениях дамы отправить меня в монастырь, а детей забрать под свое крыло, пока маленькие, а потом просто избавиться от них.

Нет, моя дорогая, шиш.

— Я знаю, что есть и другие варианты, — отозвалась я с прохладцей и сознательно соврала: — Мне о них уже говорили. Я над ними подумаю.

— Кто говорил! — дама опять захлопала крыльями. — Леонидушка? — И она выразительно стрельнула глазками в сторону моего деверя, который так и стоял у распахнутых дверей и усиленно делал вид, что его ничто происходящее не касается. — Милая, не связывайтесь вы с ним, он вас загонит в долговую яму!

Ах, значит, долговая яма на данном этапе мне еще не грозит? Это потрясающая новость, но улыбаться, Вера, когда в дверях показался гроб с телом твоего бесконечно любимого мужа, не стоит.

Пастырь изящным движением отправил гроб прямиком на мою коляску. Лошаденка оглянулась на домовину и коротко заржала, жалуясь, что судьба ее и без похоронных процессий не фунт изюму. Все присутствующие, кроме лошади, тут же почему-то обернулись ко мне, и я растерялась.

— Вера Андреевна! — окликнула меня дама. — Где дети, ехать пора, да вон местечко для вас еще осталось!

— Дети… не поедут, — выдавила я, догадываясь, что решение мое не брать их на похороны было правильным. Местечко, на которое указала моя чрезмерно заботливая родственница, подразумевалось на моей коляске. Детям же, по моему глубокому убеждению, соседствовать даже с самым горячо любимым ими покойником абсолютно ни к чему.

Кем бы ушедший в мир иной человек детям ни приходился, им не стоит знакомиться со смертью так рано. Тем более что, и я это помнила четко, мои дети ни разу не спросили, где их отец.

К лучшему, несомненно, это все к лучшему. То, что родители относились к детям с традиционной для этого века прохладцей, что все их общество — грубая небрежная нянька, что матери они стеснялись, дичились и называли ее на «вы», а отца хорошо если узнавали в лицо. Легче начинать все сначала, а кое-что можно удачно обойти, как смерть моего мужа.

Моя бабушка завоевала мою любовь, хотя ей было сложнее. Я знала родителей, любила их, была к ним привязана. У меня отличный учитель,