Вдовья трава (СИ) - Воздвиженская Елена

– Нормальный возраст, мама.

– Посмотрим. Ну, я побегу, меня сегодня Артур пригласил в ресторан, надо успеть до встречи в салон зайти, маникюр обновить. Ты со мной?

– Нет, мама, – впервые Алла почувствовала некое отчуждение от матери, словно теперь их жизни разделились на две разные дороги.

***

Потекли месяцы беременности. В один из дней Аллу срочно вызвали в женскую консультацию.

– Вы знаете, – замялась врач, – Надо бы вам дополнительно обследоваться, у вас генетические анализы пришли не очень.

– Как не очень? – испугалась Алла.

– У вашего ребенка высока вероятность риска синдрома Дауна.

Алла почувствовала, как земля уходит из-под ног – у неё родится больной ребёнок?

Как на автомате она проходила все необходимые обследования и все они подтверждали, что ребёнок скорее всего родится с синдромом. Мать Аллы звонила ежечасно и орала в трубку:

– Делай срочно прерывание! Пока не поздно! Нечего свою жизнь портить и позорить нас перед всей роднёй! У нас всю жизнь все умные были, институты заканчивали, а тут идиот родится!

– Он не идиот, мама! Он мой ребёнок! И, вообще, люди с этим синдромом очень солнечные и добрые!

Она положила трубку и разрыдалась.

Названивала врач, названивала мать, Максим сурово молчал, все давили на неё, а Алла не знала, что ей делать, малыш уже активно пинался под сердцем и она любила его, любым, каким бы он ни был.

– Я буду рожать, – твёрдо заявила она матери и мужу.

– Дело твоё, но на меня не рассчитывай, – отрезала мать, – Мне такой внук не нужен. Да и, вообще, меня Артур замуж зовёт. Я и сама ещё молодая, и у меня есть право на личную жизнь.

Максим пришёл домой выпившим, а после стал задерживаться по вечерам. Алла ушла в себя, она не ела и лежала, отвернувшись к стене, целыми днями. До того дня, пока в их квартиру не позвонили. Алла, шатаясь, добрела до двери, открыла. На пороге стояла её свекровь, как всегда с баулами еды. Алле уже было всё равно, она пропустила Валентину Прокофьевну в квартиру, и молча закрыла дверь.

Она ждала от свекрови упрёков или уговоров прервать беременность, однако ничего такого не последовало. Та рассказывала ей о своих козах и курах, между делом поставила на плиту кастрюлю, и принялась варить борщ, завела тесто, и вскоре по квартире расплылся аромат оладьев и мёда. И вдруг, впервые, Алла почувствовала, что ей приятна эта болтовня – и про коз и соседку бабу Нюру, у которой собака ощенилась, и про то, какой величины уродилась нынче картоха, и сколько снега намело в деревне. Ей так не хватало простого человеческого общения, чтобы наконец-то никто её не упрекал и не гнал на прерывание, а просто говорил о чём-то и улыбался.

– Давай-ка борща поешь, – свекровь поставила перед Аллой полную тарелку горячего рубинового супа, щедро сдобренного зеленью, – Я уж по-городскому не умею, да ничего, научусь готовить, как ты любишь, только ешь. И в консультацию с тобой теперь ходить буду, вон какой гололедище нынче, упаси Бог упадёшь ещё.

– Ну и ладно, – прошептала Алла, – Может выкидыш будет, всем на радость, всё равно мой ребёнок никому не нужен.

Валентина Прокофьевна так и застыла на месте, всплеснув руками:

– Ты что это такое болтаешь, дочка? Как это не нужен? Мне, мне нужен. Ведь это ж мой внучок или внученька. Я его уже люблю.

Алла посмотрела на свекровь и вдруг расплакалась, испугав ту ещё больше, она плакала и плакала не в силах остановиться, и казалось ей, что вся боль этих долгих месяцев выходит сейчас с этими слезами.

– Ты поплачь, поплачь, – гладила её по волосам свекровь, – Легше станет. Поплачь. И дальше станем жить.

Жить и правда стали. Максим теперь был дома вовремя и трезвый. На кухне всегда пахло пирогами и супом. В доме стало как-то просто и уютно, словно Валентина Прокофьевна привезла с собою кусочек деревни в своей холщовой, сшитой из весёлых цветных лоскутков большой сумке. Обо всём свекровь рассуждала как-то просто и понятно, но в то же время по-жизненному мудро и прямо. Алла повеселела и успокоилась, стала хорошо кушать и чаще смеяться. На душе у неё было теперь тихо и радостно.

– Какой бы ни родился, а я его люблю и буду любить, – думала она о своём малыше.

***

И вот пришла весна, расцвёл мир, заголубело небо, и в конце апреля родился на свет сын Аллы и Максима – Витюшка. Диагноз синдрома Дауна не подтвердился, однако, мальчик был весьма слабым и задышал не сразу, у него обнаружили проблемы с сердцем. Они с Аллой провели месяц в больнице, прежде, чем их отпустили домой.

– Ничего, – радовалась свекровь, – Поедем на всё лето ко мне в деревню, поднимем мальчишку на ноги.

Так и сделали. Весь первый год Алла с ребёнком не выходили от врачей, им пророчили всякие последствия, что у ребенка будет ДЦП, что он не станет говорить, и прочее, и прочее.

– Всё будет хорошо, я Максимку на ноги поставила, и Витюшу нашего поставлю, – сказала свекровь Алле, когда в один из дней та, не выдержав напряжения, бессильно рыдала у кровати сына.

– Прости меня за всё, мама, – вдруг подняла на свекровь опухшие глаза Алла, – Я всегда тебя стеснялась, думала деревенщина ты, думала что лучше моей мамы нет. А вот видишь, как жизнь повернула. Мать моя и не показывается у нас, внука больного стыдится, жизнь свою устраивает, а ты, ты моя опора, я без тебя пропала бы, мама.

– Да ты что, ты что, дочка, я сейчас сама заплачу, – кинулась к ней Валентина Прокофьевна, – Я ж ничего такого не делаю, окромя того, что совесть велит да сердце. Вы же мои родные, детушки мои. Я ж только о вашем счастье Бога и молю. А на маму свою ты не серчай, не надо, она и правда у тебя молодая ещё и красивая, не то что вот я, пущай устраивает женское своё счастье. В старости-то одной, ой, как тяжело. А мне что сердиться? Я ведь и правда деревенская. Всё ты правильно баешь, дочка. А Витюшку мы на ноги поставим, попомни моё слово. Буду его к себе почаще забирать, на деревенском воздухе да молочке богатырь у нас вырастет!

Алла обняла свою маму, как она теперь называла свекровь, и они обе плакали, пока в комнату не вошёл Максим и не уставился на них в удивлении.

– Может обедать пойдём?

***

Прошло восемнадцать лет. На проводах Виктора в армию было шумно и весело, собралось множество его друзей, а на почётном месте сидела его любимая бабаня.

– Бабушка, – поднял он тост, – Сегодня я хочу сказать тебе спасибо за всё, ты мне стала второй мамой. Все каникулы я проводил у тебя. Спасибо за то, что научила и снег грести, и огород копать, и косой работать. И за мои медали тоже спасибо!

Он кивнул на стену, где на полке, уставленной кубками и грамотами, красовалось его фото на пьедестале первого места.

Алла утирала слёзы, Максим сжал скулы от волнения, а бабуля Валя в белом платочке светилась всеми своими многочисленными морщинками и кротко улыбалась:

– Служи с Богом, сыночек, так, чтобы мы тобой гордились, будь всегда человеком, это самое главное звание в жизни, а мы тебя ждать станем.

– Бабуня, ты только меня дождись!

– Дождусь-дождусь, а как же, мне ещё на твоей свадьбе плясать, да правнуков нянчить, – баба Валя хитро глянула на Юлечку, девушку Витюшки, что сидела с ним рядом, та покраснела и опустила глаза, – Некогда мне помирать-то, сыночек. Жить надо!

Абика

– Абика, я приехал! – летние каникулы начинались для Айнура не календарной датой в дневнике, а прогретыми горячим солнцем и выкрашенными коричневой краской, ступенями бабушкиного крыльца.

Именно в тот момент, когда он, топоча босыми пятками, взбегал по этим ступеням и распахивал дверь в сени, начиналось лето.

– И-и, балакаем! – тут же доносилось откуда-то из кухни, и навстречу ему, распахнув объятия, выкатывалась маленькая, проворная старушка в белом платке, повязанном узелочком под подбородком, и закрывавшем всю спину и плечи, в цветастом платье, широких шароварах, и в неизменных шерстяных носках, даже сейчас, в такую жару. Это была его бабушка, а по-татарски – абика. Айнур тут же кидался навстречу и падал в эти шершавые, с узловатыми суставами, натруженные тяжёлым трудом, но такие ласковые руки. Бабушка была с ним почти одного роста, и с каждым летом становилась всё меньше, а он, Айнур, всё выше, но, несмотря на это, с лёгкостью удерживала запрыгнувшего чуть не на шею внука, даже не покачнувшись.