Похвала Глупости - Дезидерий Эразм Роттердамский

можно с одинаковым правом перевести и словом «глупость», и словом «легкомыслие». Недаром Купидон, специалист по части сближения людей между собой, совершенно лишен зрения. Зато все, даже и непрекрасное, ему кажется прекрасным; да и с вами он то же самое проделывает: благодаря ему всякому свое кажется прекрасным, и собственная старушка представляется богиней старичку, точно так же, как и своя девчонка представляется богиней безусому мальчугану. Это обычное явление. Над этим смеются, но это смешное есть то, без чего не было бы сколько-нибудь прочного общения между людьми.

Брак. Спутницы Глупости. Неверная жена. Ревность

То, что было сказано о дружбе, еще в большей степени приложимо к браку, который ведь есть не что иное, как тесное сближение между двумя людьми на всю жизнь. Боже бессмертный, сколько было бы разводов или даже еще того хуже, если бы повседневное общение между мужем и женой не поддерживалось ежеминутно – лестью, кокетством женщины и ухаживанием мужчины, шутками, различными проделками, взаимной снисходительностью, незнанием истины, притворством, то есть разными моими спутницами. Да ведь надо сознаться, что вряд ли много было бы браков, если бы жених благоразумно осведомился предварительно, с какого рода забавами задолго до свадьбы освоилась эта благовоспитанная по наружности и столь стыдливая девица. А заключенные браки, сколь недолговечны оказались бы они, если бы бо́льшая часть деяний жен не оставалась в неизвестности благодаря халатности или тупости мужей. Все это приписывают глупости. Ну да, именно по милости глупости мужу мила жена, а жене мил муж; по милости глупости – тишина в доме и мир в семье. Смеются над обманутым мужем, над рогоносцем, или как там еще его называют, когда он продолжает расточать супружеские ласки неверной жене. Ну и пусть их смеются! По-моему, лучше уж так обманываться, чем убивать себя ревностью и обращать свою жизнь в трагедию.

Глупость – душа всякого общения между людьми

Одним словом, без меня невозможно сколько-нибудь приятное или прочное общение между людьми. Без моего вмешательства не вынес бы народ государя, господин не выносил бы раба, а служанка – госпожи; не выносил бы приятель – приятеля, жена – мужа, домохозяин – квартиранта, сожитель – сожителя, товарищ – товарища, если бы только они не заблуждались взаимно, не расточали бы взаимно лести, не потакали бы слабостям друг друга, не мазали бы друг друга по губам медом глупости. Уже сказанного, кажется, более чем достаточно. Но погодите, вы услышите сейчас кое-что посерьезнее.

Самолюбие, самомнение, самодовольство

Скажите на милость, полюбит ли кого тот, кто сам себя ненавидит? Разве сойдется с другим тот, кто сам с собой в разладе? Разве доставит кому удовольствие тот, кто себе самому в тягость? Никто, полагаю, не станет утверждать этого, разве кто захочет быть глупее самой Глупости. Попробуйте обойтись без меня – и вы не только друг другу омерзеете, но сам себе каждый сделается противен, гадок, ненавистен. Природа во многих отношениях скорее мачеха, чем мать; наделила же она людей, в особенности тех из них, что немножко порассудительнее, инстинктивной наклонностью – тяготиться своим и преклоняться пред чужим. Эта слабость извращает и портит все, что есть приятного и привлекательного в жизни. Какой толк в красоте – этом лучшем даре бессмертных богов, если она подгажена зловонием? Что толку в молодости, если она подкислена старческой унылостью? Наконец, каким образом будешь ты действовать – на каком бы то ни было поприще – с достоинством (ведь достоинство – главное не только во всяком искусстве, но и во всяком поступке), если не явится на подмогу Филавтия (самолюбие)? А она так ловко и проворно разыгрывает всюду, где возможно, мою роль, что я имею полное право считать ее моей родной сестрой. С другой стороны, питая отвращение к самому себе, ты никогда не произведешь чего-либо прекрасного, изящного, приятного. Отнимите у жизни эту приправу – и оратор покажется скучным в своей замороженной позе; никому не доставит удовольствия своим тщательным исполнением пьесы музыкант; освистан будет актер с своей мимикой; осмеян поэт с своими музами; ошельмован художник с своей картиной, и отощает от голода врач с своими лекарствами; Нирей покажется Терситом, Фаоном – Нестор[30], Минерва – свиньей, оратор – бессловесным младенцем, столичный щеголь – деревенщиной. Надо, чтобы человек любовался сам собой, и лишь понравившись себе самому, может он рассчитывать понравиться другим.

Наконец, ведь благополучие состоит главным образом в том, чтобы быть тем, чем хочешь; а это последнее доставляется моей Филавтией. Она так устраивает, что человек доволен своей наружностью, своим умом, своим происхождением, своим положением, своей судьбой, своей родиной – до такой степени, что ирландец не поменялся бы своей жизнью с итальянцем, фракиец – с афинянином, скиф – с обитателем блаженных островов. Изумительная предусмотрительность природы! Она сумела внести равенство в столь бесконечное разнообразие. Там, где она недодала своих даров, она обыкновенно возмещает этот пробел излишком самодовольства. Виновата – я довольно глупо выразилась: следовало сказать, что именно это, то есть самодовольство, и есть само по себе величайший дар природы.

Подвиги и искусства. Война

Нечего и говорить, что нет ни одного выдающегося подвига, который бы не был совершен по моему внушению, – нет ни одного сколько-нибудь заслуживающего внимания искусства, которое бы было изобретено без моего содействия. Не есть ли война рассадник и источник всяческих достохвальных деяний? Однако что может быть глупее, как – по каким бы там ни было причинам – вступать в такого рода состязание, в котором обе стороны всегда теряют более, чем выигрывают? Но, оставляя в стороне выбывших из строя, я вас спрошу вот о чем: когда закованные в железо неприятельские отряды стоят, выстроившись в боевом порядке друг против друга, и воздух огласился хриплыми звуками сигнальных рожков, – скажите, какой толк в эту минуту в этих умниках, истощенных умственными занятиями, с их разжиженной и охолодевшей кровью? Тут нужны здоровяки, крепыши, – поменьше ума да побольше лихости! Вряд ли какой генерал пожелал бы иметь солдатом Демосфена, который, следуя совету Архилоха, едва завидел издали неприятеля, как бросил свой щит и давай бог ноги… Умный оратор, что и говорить, но солдат – из рук вон плохой. Но, возразят мне, в войне важное дело – сметливость. Спору нет: только сметливость-то тут нужна военная, а не какая-нибудь там философская. Это благородное дело – война – ведется ведь не кабинетными учеными и философами, а бездомными: прихлебателями, торговцами живым товаром, рыцарями большой дороги, кандидатами на виселицу, мужланами неотесанными, дураками набитыми, должниками неоплатными и