Вальпургиева ночь, или Шаги Командора - Венедикт Ерофеев

Прохоров. Рас-светает!… Ал-леха!!

Алеха. Да, я тут.

Прохоров. Вдарь что-нибудь на своей гитаре, Диссидент! Вдарь по сердцам наших просветленных узников!

Алеха. Пум-пум-пум-пум!

Представление начинается. В нем принимают участие все, дажекомсорг Пашка Еремин: где только он успел нализаться,непонятно, ведь ему было отказано даже в граммулечке.

Пум– пум-пум-пум!Пум– пум-пум-пум!Я надену платье белоИ весеннее пальто.Никого я не боюся:Председатель – мой отец.

Вова.

Председатель к нам спешит,"Не кручиньтесь, – говорит, -Не кручиньтесь, не тужите,Удобренье положите".

Михалыч.

Дети в школу собирались,Мылись, брились, похмелялись.Эх, в бога-душу-мать,Дайте курочку!

Коля.

Ему уж двадцать лет -А он такой дурак!Ему уж тридцать лет -А он такой дурак!Ему уж сорок лет -А он такой дурак!Ему уж…

Алеха (прерывает его).

Коля водит самолеты -Это хорошо.Вова пысает в компоты -Это тоже хорошо!

Прохоров.

А агент из Миннесоты -Тоже очень хорошо!

Это, разумеется, выпад в сторону Михалыча, который в это самоевремя пробует, как сенсансовская плисецкая лебедь, делатьручками фокусы-покусы.

Сей агент, агент прекрасный,Опрокинув свой бокал,На груди ее атласнойБезмятежно засыпал.Хо– хо

Витя со всем своим пузом вступает в пляс, повязав наволочкувместо косынки.

Алеха (подтанцовывает к Вите).

Ай-ай! Ох-ох!Все готово. Бобик сдох.Что с тобою приключилось,Манечка?

Витя (не без кокетства).

Совершенно ничего,Ровным счетом ничего,Ничего не приключилосьС Манечкой.Просто слишком завертеласьПросто слишком захотелосьСъездить в будущем годуВ Пизу или Катманду!Опля!!

Гуревич между тем с тревогой всматривается в полусонногоХохулю. Очень заметно, как тот, и выпив-то всего-навсегограммов сто пятнадцать, клонится к закату.

Гуревич (подходит к нему, тормошит). Хохуля! Для оживления психеи хочешь еще немножко дернуть? Ты меня слышишь?… Не слышит… Передаю по буквам. Хохуля… дернуть… Д – Движение неприсоединения, Дуайт Эйзенхауэр, Девичьи грезы, Дивные бедра, День поминовения усопших… "Д". Следующая – "Е"… Только вот как передать ему "E"?… Подлец Карамзин – придумал же такую букву! Здесь у Кирилла и Мефодия были уже и В, и Х, и Ж… Так нет же, эстету Карамзину этого показалось мало… Стоп, ребятишки!!! – Хохуля не дышит!…

Одни обступают мертвеца, другие продолжают беззаботное буйство.

Прохоров. Вот к чему приводит лечение электрошоком! Вот вам блестящее подтверждение несостоятельности нашей медицины!

Стасик становится у трупа, оттянув подбородок, в позестерегущего Мавзолей.

Гуревич. Ничего. Ничего неожиданного. Следует вполне полагать на судьбу и твердо веровать, что самое скверное еще впереди.

Прохоров (добавляет). Рене Декарт. И да не будет никто омрачен! Мы отмечаем сегодня вальпургиево празднество силы, красоты и грации! Ха-ха! Танцуют все! Белый танец! Алеха!

Алеха.

Пум-пум-пум-пум!Пум-пум-пум-пум!А я вот все люблю,А я вот всех люблю:Дедюктивные романы,Альбионские туманы,И гавайские гитары,И гаванские сигары,И сионских мудрецов,И сиамских близнецов…Уй-йу-йу-уууууй!(На мотив Чайковского)Не ходи пощипывать,Не ходи просма-атривать,Не ходи прощу-пыватьИкры наши де-е-евичьи-и…

Витя (под Кальмана, играя пузенью).

За что, за что, о Боже мой?За что, за что, о Боже мой?За что, за что, о Боже мой?За что, за что, о Боже мой?

Гуревич. Взлеты и провалы династий, Распятие и Воскресение, варфоломеевские ночи и волочаевские дни, – все это, в конечном счете, только для того, чтобы комсорг Еремин мог беззаветно плясать казачок… Нет, тут что-то не так… Подойди, Сережа, я тебе еще чуточек налью…

Сережа, перекрестившись, выпивает.

Гуревич. А Вова? Где Вова? Что с Вовой?

Вова сидит в постели, затылком опершись о подоконник, бездвижения и почему-то с совершенно открытым ртом.

Поди– ка, взгляни, Прохоров, что с ним?

Прохоров. Дышит! Вовочка дышит! (Напевает ему из Грига)

"Идем же в лес, друг мой, где нас фиалки ждут. Идем же в лес, взеленый лес, где нас фиалки ждут…"

Вова не откликается ни звуком. Рот по-прежнему открыт. Аголовку его уже обдувает Господь.

Гуревич. Однако!… Там (кивает в ту сторону, где происходит маевка медперсонала) – там веселятся совсем иначе. Ну, что ж… Мы – подкидыши, и пока еще не найденыши. Но их окружают сплетни, а нас – легенды. Мы – игровые, они – документальные. Они – дельные, а мы – беспредельные. Они – бывалый народ. Мы – народ небывалый. Они – лающие, мы – пылающие. У них – позывы…

Прохоров. А у нас порывы, само собой… Верно говоришь! У них – жисть-жистянка, а у нас – житие! У нас во как поют! А у них – какие-нибудь там Ротару и Кобзоны… Хо-хо! Только и делов!

Сепаратно выпивают по совсем махонькой. Остальные, томительнооблизываясь, стоят в стороне.

И вообще – в России пора приступать к коренной ломке всего самого коренного!…

Коля (под советскую детскую песенку).

У меня водчонки нет,Даже вермутишки нет…

Прохоров (подхватывает).

Только пиво, только воды!Только воды, только пиво!И никто у нас не пьян!Лейте, лейте, сумасброды,Одуряющее дивоВ торжествующий стакан!Пиф– паф!

(Подходит к баклаге со спиртом, наливает, опрокидывает в себя)

То же самое хотели бы сделать и другие. Но Гуревич ихостанавливает.

Гуревич. Чуть попозже. Клейнмихель, подойди сюда. Я должен сообщить тебе отраду: твоя мама не умерла! Она жива. Пашка ее не убивал! (Наливает ему)

Сережа (прижимая кружку к сердцу). Ура! Моя мама жива!

Пашка. Ура! Я ее не убивал! (Мгновенно выхватывает кружку из рук Сережи и залпом выпивает)

Гуревич. Ты ловок, Паша, как я погляжу. Но здесь ты не сорвешь рукоплесканий. А вот по морде смажут – это точно – «Привратно и в партикулярной форме».

Прохоров. Рене Декарт?… (Паше)

Короче, друг любезный,Ступай– ка ты по утренней росе!

Паша, получив от старосты пощечину, икает и присоединяется кпляшущим.

Гуревич. Нет, ты только посмотри, староста! Значит, все-все было не напрасно, все революции, религиозные распри…

Прохоров. Улицы я уже переименовал, эстрадных вокалистов утопил. Теперь уже пора бы…

Гуревич. Да, да. Теперь уже пора бы менять этикетки. А то ну, что это за преснятина? «Юбилейная», «Стрелецкая», «Столичная»… Когда я это вижу, у меня с души воротит. Водяра должна быть, как слеза, и все ее подвиды должны называться слезно. Допустим так: «Девичья Горючая», пять рублей двадцать копеек, «Мужская Скупая» – семь рублей. «Беспризорная Мутная» – четыре семьдесят. «Преступная Ненатуральная» – четыре двадцать. «Вдовья Безутешная» тоже не очень дорого: четыре сорок. «Сиротская Горькая» – шесть рублей. Ну и так далее. Но только прежде чем ломать Россию на глазах изумленного человечества, надо бы вначале ее просветить…

Прохоров. Вот-вот. Наша запущенность во всех отраслях знания… подумать страшно! Я, например, у очень многих спрашивал: сколько все-таки граней в граненом стакане? Ведь у каждого советского стакана одинаковое количество граней. И представь себе – никто не знает. Из ста сорока пяти опрошенных только один ответил правильно, и то невзначай. Пока не поздно, я думаю, не начать ли в России эпоху Просвещения?…

Гуревич. Так мы ее уже начали. Пока – в пределах третьей палаты. А там, смотришь… Ну, чем был наш народ до нас? Вялый демонизм, унылое сумасбродство. Бесшабашность, сотканная из зевот. Ни в ком – никакого благородия, никакого степенства, ни малейшего превосходительства. А уж о высочестве, тем более о величестве, и говорить не приходится. Когда я, будучи на воле, глядел на наших русских, я бывал иногда так переполнен скорбью, что с трудом втискивался в автобус…